Виктор Вавич (Книга 3)

– Не надо! Умоляю!
– схватила ее за руку Тиктина и прижала эту руку к губам, со страстью всасывалась в нее поцелуем.

– Садитесь, садитесь, - не отрывала руки Варвара Андреевна. Другой рукой она подталкивала старуху под локоть.
– Ваш сын юрист? Он что же...

– Нет, нет, он естественник, он хороший, милый мальчик. Он учится, говорила, перебивала себя Анна Григорьевна, вся в слезах.

– Мальчик? А он-то героем каким тут. Вообразите, - перебивала Варвара Андреевна, - он так тут рассказывал, будто кавказского абрека схватил. А револьвер?

– Нет... нет!
– мотала головой Анна Григорьевна.
– Не револьвер...

– А, может быть, он выдумал револьвер?

– вдруг вскинулась всем лицом Варвара Андреевна.
– Подложил! Подложил! Нет! Серье-о-озно!
– пропела Варвара Андреевна. Она за плечи повернула к себе Тиктину, глядела ей в лицо.
– Ведь мо-о-ог! Он наха-а-ал!

Анна Григорьевна ничего не понимала.

– Нет, нет. Он скромный...

– Да не сын, а Вавич, Вавич, квартальный! И он дурак. Ах, дурак! А я знаю, а я знаю!
– вдруг вскочила с дивана полицмейстерша, она топталась, вертелась по ковру, пристукивала ногой.
– Знаю!
– и хлопнула в ладоши.

Анна Григорьевна следила за ней, за радостью, искала глазами помощи в вещах - они, чужие, упористо стояли на своих местах и улыбались с хозяйкой. У Анны Григорьевны бились губы и не выходили слова, она хотела снова стать на колени. А полицмейстерша вдруг схватила ее за голову, нагнулась и быстро заговорила в ухо.

– Да... есть, есть...
– бормотала в ответ Анна Григорьевна, кажется... наверно, наверно, браунинг.

– Только тсс!
– подняла мизинчик полицмейстерша.
– Только сегодня. Сейчас!
– Она глянула на фарфоровые часики на полочке.
– Ой, без четверти, после двенадцати ходить нельзя. Городового... Нет! У меня есть пропуски, Настю, моя Настя с вами пойдет. И только, - таинственным шепотом заговорила Варвара Андреевна, - только тихо, тихо и оберните, лучше в коробку. Нет! В картонку, как шляпу! и бумагами, бумагами!
– она месила руками в воздухе, затыкала бумагами.

Анна Григорьевна убитыми глазами с мольбой ловила взгляд полицмейстерши, а она что-то лукаво думала и водила глазами по обоям.

– Ну, а сын мой, сын...
– прошептала Анна Григорьевна.

Полицмейстерша вдруг глянула в глаза старухи и на миг остыла улыбка. Она быстро наклонилась и крепко поцеловала в щеку старуху.

– Все, все будет хорошо, честное слово, милая. Замечательно.
– И Варвара Андреевна лукаво засмеялась.
– Только идите, идите!
– заторопила Варвара Андреевна, она подхватила под локоть Анну Григорьевну, поднимала ее с диванчика, нажимала звонок.
– Настя! Настенька! Ку-ку! Ку-ку!
– кричала в двери Варвара Андреевна.

На пружинах

– РУЧАЮСЬ вам,- говорил Ржевский Наденьке, - чем угодно ручаюсь, что за нами никто не следит.

Ржевский плотней уселся на сиденье пролетки и плотней взял Надю за талию. Надя повернулась к нему, мазнула перьями шляпы по лицу.

– Виновата!

– Это в порядке. Смотрите, какая вы шикарная дама. Да нет! С таким солидным кавалером!
– Ржевский, смеясь, подкинул вверх подбородком.
– А там, в пути, шляпку эту за окошко. Это в чемодан и простушкой. К доктору Кадомцеву. Там подводой двенадцать верст. Сестрой в больницу. И прошу - под своим именем. Пожалуйста. Вас все равно ни одна собака там... А потом... уляжется, знаете. И передачи и письма - не беспокойтесь.

И у Наденьки стало на минуту спокойно на душе. И все у него выходит как-то кругло, обкатано, как вот голос у него - ровный и катится спокойно, округло.

Пролетка мягко подскакивала на резиновых шинах.

– Но вы меня простите, - Ржевский чуть придвинул лицо к Надиному уху, - ну неужели вам нравятся эти люди? Нет, нет, я понимаю, даже при разности культуры - в разбойника можно влюбиться, каким-нибудь, черт возьми, пиратом увлечься, ей-богу... даже тореадором. Но ведь тут же...

Наденька резко повернулась, завернула голову, глядела в глаза:

– Разве вам противен, что ли, рабочий класс! Пролетариат? Наденьке вдруг стало противно, что она успокоилась на тот миг, что она пользуется услугами этого адвоката с бархатами в голосе.

– Да, милая, - и Ржевский мягко и осторожно придавил талию, - ну, скажем, рабы. Класс? И есть же свои классовые рабские неприятные черты. Да-да, от рабства, мы же говорим про классовые... Ну а если б это классовое вам нравилось, - налево, извозчик!
– крикнул Ржевский, - нравились бы вам рабы, так неужели вы старались бы, чтоб их не было.

– Рабства! Рабства!
– крикнула Наденька.

– Ну, так слушайте - ведь без рабства и рабов бы вам не найти.

– Они бы изменились.

– Так я не знаю, понравились бы они вам тогда, ведь вы же рабов любили, а от них бы ничего не осталось - классового-то, что вам было... Да-да! К вокзалу!
– опять крикнул Ржевский.
– Я ведь вас провожаю до Ивановки, непременно, непременно, - шептал Ржевский на перроне, и Наденьке опять стало покойно, и руке было легко и мягко под ручку с Ржевским.

В купе Ржевский постелил Наденьке плед.

– Таня вам там конфет положила, давайте угощаться.
– Наденька достала конфеты.

– Пожалуйста, - Ржевский ловко держал перед Надей коробку.
– Да-с, говорил Ржевский, поглядывая на дверь, - вам, может, конечно, нравится героизм борьбы...

– Да оставьте!
– Наденька раздраженно бросила коробку на столик.
– Они борются, да, за дело пролетариата.

– Не так громко,- сказал вполголоса Ржевский, - да, конечно, борются за свои интересы. За свои интересы борются все - и правительство и мои клиенты. Надежда Андреевна, вы не сердитесь на меня, если я такой необразованный, - и Ржевский так искренне и прямо поглядел на Надю, что вдруг мелькнули Танины глаза, и Наденька улыбнулась, даже сконфузилась, отвернулась, раскрыла коробку, сунула в рот конфету.

Ржевский с детской гримасой глядел на Надю.

– Ну, ну!
– весело сказала Надя.
– А кто же не борется за свои интересы, своего класса?
– Надя сама не ожидала, что выйдет с такой добродушной насмешкой.

– Да вот интеллигенция, к которой я не смею, конечно, себя причислить, - наклонился к Наде Ржевский, - умирает за интересы чужого класса.

– Она не класс!
– присасывая конфету, совсем налегке говорила Надя.

– Ну и не рабочий же класс? А если никакой, так могла бы и не бороться и не лезть в петли. Поезд тронулся.

– Мы вдвоем?
– оглядывалась Надя.

– Билеты куплены, но пассажиры не поедут, - улыбнулся Ржевский. Слушайте, в конце концов можно даже и бороться за то, чтоб класс перестал быть классом - какие же классы при...

– Слушайте, это папа вам велел агитировать меня или это Танечкина затея?
– и Наденьке самой понравилось - так у ней насмешливо, по-дамски, вышло.

– Вот что, ведь мне скоро выходить. Билет у вас до самого конца, а выйдете на разъезде за Павловкой. И этот Кадомцев - чистейшей души старик. Вот интеллигенция уже коренная - тридцать пять лет в трущобах и талантливейший хирург. И жена из учительниц каких-то или фельдшериц... Ну, я собираюсь. Ну, дайте вашу ручку.