Викторианский Лондон

На практическом уровне Выставка должна была показать миру — или той его части, которая посетит Гайд-парк, — все лучшее в области сырья и технического изобретательства, что, в свою очередь, должно было способствовать улучшению вкуса публики и ее просвещению в области техники, в чем Англия очень нуждалась. Подспудной мыслью выставки было превосходство британских экспонатов, которые — как надеялись — будут свидетельствовать сами за себя. При этом не было намерения превратить выставку в знаменитую торговую ярмарку. Некоторые участники выставки возражали против запрета торговли, но им пришлось удовлетвориться проведением опросов, которые могли впоследствии способствовать торговле; цены нигде не проставлялись. В выставке приняли участие более 17 000 экспонентов, предоставив более 100 000 экспонатов. Отбор экспонатов проводился на основе классификации, выделявшей пять разделов: сырье, оборудование, готовые товары, прикладное искусство и то, что не поддавалось классификации, — разное. Четкое деление иногда нарушалось условиями организации и осуществления работ — сумеют ли поднять громоздкое оборудование по лестнице? — поэтому я сомневаюсь, что посетители всегда чувствовали логику, стоящую за тем, что они видят. [709]

709

Читатель тоже, безотносительно к книге Leapman, op. cit. Автору этой книги тоже не всегда удавалось уловить смысл понравившихся ей фрагментов экспозиции. Английские ювелирные изделия высоко ценились, а индийские и французские ткани, должно быть, были очаровательны. Все оценки зависели от индивидуального вкуса.

Пресса держала своих читателей в курсе происходящего в Гайд-парке. Интерес был велик, и к досаде подрядчиков были выпущены билеты, позволяющие наблюдать за строительством. Чтобы отбить охоту у тех, кто любовался строительством бесплатно, вокруг стройки возвели высокий дощатый забор. (Когда строительство подходило к концу, доски использовали для пола.) Чарльз Пью, почтенный чиновник из Дома правосудия, действовал в общем русле. В апреле 1851 года, за две недели до официального открытия Выставки, «сделав вид, что идет в контору» на полтора часа, он «прогулялся вокруг Хрустального дворца… заглядывая во все щели, но не увидел ничего, кроме неразберихи». [710]

710

Рукописный дневник Чарльза Пью, Bodleian MS Eng. Misc. d. 465–73, упомянутый в Heather Creaton, Unpublished London Diaries,London, 2003.

По мере того, как май 1851 года приближался, публика была все более заинтригована. Лондонцам было известно применение стекла для теплиц. Оранжереи Лоддиджа в Хакни были знамениты огромной коллекцией орхидей и пальм, размещенных в стеклянных параболоидах с узкими чугунными ребрами 80 футов в длину, 60 футов в ширину и 40 футов в высоту в самой высокой точке. К 1830 году пальмы до конца использовали свое жизненное пространство, и Пакстона пригласили сконструировать для них новую теплицу из клееного дерева и гнутого стекла. После 1844 года Десимус Бертон использовал чугун и стекло для своего огромного Палм-хауса в Кью. Стекло было довольно дорогим из-за налога, что заставляло некоторых домовладельцев загораживать окна на фасаде, чтобы избежать выплаты налога. В 1845 году налог был отменен, спрос мгновенно вырос, что, в свою очередь, стимулировало новую производственную технологию. В 1850-м главные британские производители стекла, братья Чанс из Бирмингема, имели возможность принять заказ Пакстона на 900 000 квадратных футов, необходимых для его здания, в стеклянных панелях размером 49 на 10 дюймов, весом 16 унций квадратный фут.

По мере того, как работа двигалась, появлялись новые механизмы и техника. Пакстон разработал систему тележек, двигавшихся по придуманным им же желобкам в крыше, что позволяло восьмидесяти рабочим вставлять 18 000 стекол за неделю. [711] Поскольку здание должно было быть, согласно условиям Комиссии, временным, под него не пришлось копать фундамент, только под основные вертикальные брусья. Все здание было возведено филигранно, наподобие домика из стеклянных карт. Первая партия чугунных колонн была доставлена в сентябре 1850 года, и работа закипела. Число занятых на стройке рабочих возросло до 2000 человек, а каждое утро рядом со стройкой толпились люди, надеясь, что их тоже возьмут на работу. В какой-то момент была объявлена забастовка, но ее быстро подавили, забастовщиков уволили, а на их место наняли иностранцев. Работать с этой чудовищно гладкой стеклянной конструкцией из бесконечных изготовленных заводским способом модулей было нелегко. Где завитки и орнаменты, где керамические затейливые украшения, присущие каждому уважающему себя зданию, — и, к тому же, изрядно увеличивающие его стоимость? «Хрустальный дворец», как окрестил его «Панч», был просто инженерным сооружением.

711

J. R. Piggot, Palace of the People. The Crystal Palace at Sydenham1854–1936, London, 2004.

Критики мрачно предрекали, что при первой же грозе стекло разобьется, что под тяжестью зрителей здание обрушится, поэтому проводились испытания. Как только одна из галерей поднялась на несколько футов над уровнем земли, триста рабочих одновременно принялись изо всех сил бегать, прыгать и передвигаться по ней, но ничего не произошло. Затем по ней промаршировал отряд солдат, им было приказано сначала бежать, потом маршировать на месте в ногу, и опять ничего не произошло. Наконец, по только что сооруженной галерее прокатили ящики, в каждом из которых лежало 36 холостых 68-фунтовых снарядов, и вновь ничего не произошло. [712] Что же касается гроз, здесь позаботилось небо, послав за два дня до открытия сильную грозу с градом. Ни одна панель не разбилась. Публика принимала близко к сердцу все происходящее с Хрустальным дворцом, люди в омнибусах поворачивали головы и вскакивали с мест, чтобы получше разглядеть, в каком состоянии стройка.

712

Leapman, op. cit. Хотелось бы, чтобы конструктор моста Миллениум через Темзу прочитал об этих испытаниях, прежде чем был построен его печально известный качающийся мост. Викторианцы работали основательно.

Тем временем, экспонаты чудовищно опаздывали, иногда они попадали на экспозицию через несколько недель после открытия Выставки. Посетители, которые, как им казалось, уже все видели, в любой момент могли обнаружить что-то новое. В случае с несколькими русскими экспонатами задержка была понятной, она объяснялась неблагоприятной погодой. Американские экспонаты приходилось везти на огромное расстояние без правительственной поддержки. Некоторые из французских, итальянских и португальских экспонатов задерживались из-за сложности признать их подходящими для выставки. Но оправдать опоздания каких-либо британских экспонатов сложно. [713] Теоретически, экспонаты каждой страны-участницы демонстрировали уровень ее индустриальных достижений. На практике, однако, трудно было понять, как, к примеру, коллекция мягких игрушек-лягушек, изображающая бреющихся людей, или котята, сидящие вокруг стола за чаем из Германского таможенного союза, могут дать представление о каком-либо аспекте индустриального развития, — хотя я уверена, что сделать их было очень непросто.

713

Davis, op. cit.

* * *

Накануне открытия королева записывает в дневнике: «Мой бедный Альберт ужасно устал. То и дело нужно решить то один, то другой вопрос, возникают какие-то трудности, и все это мой возлюбленный воспринимает с величайшим спокойствием и пребывает в хорошем настроении». [714] Когда в последний момент выяснилось, что не все готово, лорда Гранвилла (второе лицо после Альберта, глава Королевской комиссии) видели со щеткой в руках, энергично сметающего с помоста мусор за полчаса до назначенного времени прибытия королевских персон — все семейство собралось посмотреть, как идут дела, что было совершенно некстати. «Разумеется, еще многое следовало сделать». Но в этот волшебный день, 1 мая 1851 года, Виктория превосходит самое себя в дневниковых записях:

714

Cecil Woodham-Smith, Queen Victoria, Her Life and Times,Vol. I, London, 1972.

Этот день — один из величайших и самых славных в нашей жизни… День, когда мое сердце переполняли чувства… Парк представлял собой прекрасное зрелище, по нему двигалась масса людей, проезжали экипажи, проходили войска, совсем как в день Коронации… День был чудесный, кругом царили суматоха и возбуждение. В половине двенадцатого вся процессия двинулась в девяти парадных королевских каретах. Вики [одиннадцати лет: старшая дочь Виктории] и Берти [десяти лет, будущий принц Уэльский] ехали в нашей карете, Вики… выглядела очень элегантно, Берти был одет как шотландский горец. Грин-парк и Гайд-парк были заполнены толпами народа, пребывавшего в прекрасном, праздничном настроении… Когда мы тронулись в путь, начался небольшой дождик, но прежде чем мы доехали до Хрустального дворца, вышло солнце, и лучи его засияли на огромном здании. Взгляд сквозь чугунные ворота Трансепта, машущие руки, цветы, тысячи людей, заполнивших галереи и сиденья, фанфары вызывали ощущение, которое я никогда не забуду. Одобрительные возгласы, аплодисменты, восторг на лицах, громада здания со всеми его украшениями и экспонатами, звуки органа (с 200 инструментами и 600 певцами, которые не были заметны) и мой возлюбленный супруг, создатель этой великой «мирной выставки»… был по-настоящему тронут… После того, как пропели государственный гимн, Альберт отошел от меня, встал во главе комиссии… и прочел мне доклад, довольно длинный, а я зачитала краткий ответ. После этого архиепископ Кентерберийский произнес краткую приличествующую случаю молитву, за которой последовало хоровое пение «Аллилуйи» Генделя.

Виктория почти ничего не знала о распрях и ожесточенных спорах, таившихся за блистательной видимостью. К тому же, какая-то часть церемонии прошла экспромтом. Китай по неизвестным причинам отказался прислать экспонаты, но некоторое подобие экспозиции было кое-как составлено из пожертвований частных британских собраний. Но когда отзвучал хор, «из толпы внезапно возник китаец в роскошных одеждах и простерся перед троном. Кто это был, никто не знал». После поспешного совещания, в котором принимала участие и королевская чета, «решили, что лучше всего поместить его между архиепископом Кентерберийским и герцогом Веллингтонским. Занимая это почетное место, он прошелся по всему зданию к удовольствию и изумлению зрителей» [715] — и, несомненно, к собственному, так как был всего-навсего капитаном китайской джонки, стоявшей на реке на якоре в качестве достопримечательности для туристов.

715

Memoirs of Lord Playfair, цитируется в книге Woodham-Smith, op. cit.

Билеты начали продавать за несколько недель до открытия. Если вы собирались прийти на выставку не один раз, имело смысл купить сезонный билет за 3 гинеи. «Чудеса выставки становятся все более явными при каждом новом посещении», писал человек, который изо всех сил старался разглядеть что-то в щели в заборе. [716] В первые два дня билет стоил 1 фунт, затем, до 24 мая, пять шиллингов, а когда стали пускать простой народ, 1 шиллинг. По воскресеньям выставка была закрыта. «В субботу с утра и до середины дня она была предоставлена немощным и инвалидам, приезжавшим в маленьких экипажах, которых было очень много». [717]

716

Charles Pugh, упоминается в книге Creaton, op. cit.

717

Dionysius Lardner, The Great Exhibition and London in 1851,London, 1852.

Альберт питал надежду, что «первым впечатлением, которое эта огромное собрание экспонатов произведет на зрителя, будет глубокая благодарность Всемогущему за ниспосланные нам благодеяния… а вторым — убеждение, что все они могут быть воплощены в соответствии с помощью, которую мы готовы оказать друг другу; стало быть, только путем мира, любви и готовности помочь, не только между отдельными людьми, но и между народами мира», [718] — предвидение Организации объединенных наций в Гайд-парке. Но взгляды большинства людей были более материалистичны. Их первой реакцией было изумление перед простором уходящего ввысь пространства, наполненного экспонатами, производившими потрясающее впечатление. Одним из экспертов, приглашенных из Франции, был Гектор Берлиоз. Он «ухнул», как индеец из племени могикан [sic],в первый раз войдя в здание. «Я издал английское восклицание, которое не было нужды повторять при повторном посещении, и настолько забылся, что при третьем визите произнес французское „sacrebleu“». [719]

718

Principal Speeches and Addresses of H.R.H., the Prince Consort, 1862, цитировано в J.M. Colby, Culture and Society in Britain 1850–90,Oxford, 1986.

719

Письмо Гектора Берлиоза включено в книгу Lardner, op. cit.