Вино красное, ветер сильный

– Когда я вижу тебя, я как будто бы вижу самую прекрасную в небе звезду

Скажи это кто-то другой, я бы рассмеялась, решила бы, что это прикол такой, но Славик… я знала, что он имеет в виду, конечно, не эту дешевую чушь, а что-то настоящее, что он не в состоянии выразить. Это никто не в состоянии выразить. Я чувствовала его безынтересную судьбу, отравленность весельем. Ему было скучно после того, как я исчезла, ему было скучно быть с другими, и это меня так заводило, что ни за что никуда бы я сейчас не ушла. Было мне так хорошо купаться в этом чувстве. Не нужно думать, что я сделала или сказала не так. Всё, что я скажу, сразу становится мерилом правильности и идеальности. Это другим нужно стараться соответствовать мне. Я здесь задаю тон. Мы, не договариваясь, идём вместе. Всё равно куда. Я плохо знаю эти дворы, тем более в темноте, так что я просто иду рядом со Славкой, и мы придем, куда нужно. В его комнате только матрас на полу. Мы засыпаем на нём. Мне очень спокойно.

Утром Славик идет за мной. Мне немного надоело его присутствие. Я придумываю что-то, чтобы избавится от него, и мы с Ирой гуляем по закоулкам, обмениваясь информацией, любой, только не о том, как так вышло, что Саша в Москве, а я здесь и со Славиком. Она не спрашивает меня, я об этом не заговорю. Так продолжается долго. Стоит весна, мы сидим в захолустных дворах, на лавках с облезлой краской, греясь под неожиданным надсадным солнцем. Вот и всё. Наконец она говорит:

– Так как же так?

– Это же Славик!

Когда-то она уехала в гостиницу с первым встречным прямо со свадьбы сестры мужа. Хотя и мужа любила и шлюхой не была. Уехала не потому, что ей был нужен секс, уехала потому что ей была она сама нужна. Нужно было уехать, чувствовать, как вечер из открытого окна машины бьёт ей в лицо и швыряет волосы. Как летят километры. Забыть, что нужно будет возвращаться, что как бы она ни любила, ничего не может получиться у неё ни с кем и никогда.

Когда Славик звонит мне, я могу не брать трубку, – вечером я возвращаюсь в Москву на ночном поезде в 20:20. Это единственный в сутки поезд, который едет из Новгорода в Москву. Но я беру трубку и говорю Славику, где мы.

Вечером мы жжем костер у железной дороги, прямо напротив дома, где жил Саша, когда мы с ним познакомились. Из этого дома он уехал в Москву, ко мне с полупустой сумкой. Пришла безумная Наташка Золотова, какие-то незнакомые парни, которых у Наташки всегда было полно в наличии. Мы пьем дешевое пиво из двухлитровых пузатых баклажек и играем в «Крокодил». Так задорно, так рьяно, будто в жизни ничего нет важнее и интереснее игры в «Крокодил». Мы из последних сил играем, изображаем жизнь, веселье, изображаем «здесь» и «сейчас». Так надо. Чтобы не поднялась изнутри, снизу души тлетворная муть и не затопила.

Когда мимо нас проезжает поезд Новгород-Москва, направляясь в сторону Москвы, у меня внутри на мгновение всё скукоживается, но я отворачиваюсь и сделаю вид, что меня это всё не касается.

– Твой поезд ушёл

Говорит Славик, с прищуром глядя на меня.

Эту ночь я снова проведу у Славика, я даже не представляю, как может быть иначе. Славик никогда не смеется надо мной, я для него что-то серьёзное, с ним я всегда чувствую себя драгоценностью. Что может быть естественнее, чем спать со Славиком. И существует ли где-то другой мир? Москва, институт, общага, ВДНХ, мои сценарии, мои одногруппники, которые видят меня с задних парт. Существую ли я. Здесь или там.

Я написала Саше, что опоздала на ночной поезд и выезжаю утром на перекладных; автобусом до Твери и оттуда на электричке до Москвы.

Я просыпаюсь в шесть утра на матрасе у Славика, понимаю, что у меня нет денег на дорогу в Москву, что мне придётся, всё-таки, заявиться к маме. Ситуация настолько ужасная, что мне даже не страшно. Я просто прихожу к ней в шесть тридцать утра и говорю, что мне нужны деньги, чтобы уехать в Москву. Она просто мне их дает. Ситуация настолько ужасная, что она не кричит, не ругается, не говорит про мой долг по кредиту за учебу, про то, что «а зачем ты тогда вообще уезжала учиться!?» Она, как Ленка, разочарована, её обманули. Она верила в мой успех, в то, что я стану правильной и великой москвичкой, что вся эта затея с учебой и с кредитом, всё это приведёт к её встрече со мной новой и идеальной. И вот она видит меня на пороге своей квартиры на окраине Новгорода в шесть тридцать утра растрепанную и с запахом перегара, требующую у неё денег.

Автобус на Тверь отправляется в 7:00, в 18:30 я буду в Москве. Этот путь от Новгорода до Москвы – это трансформация. Я превращаюсь в кого-то другого или в иное воплощение себя. Это больно и волнительно. Будто ты кого-то похоронил, навсегда простился, и тебе нужно идти дальше уже одному, с другими, с хорошими, с может быть лучшими, но не с ним, и у тебя, как будто чего-то не хватает всё время. И этот «он» – это ты и есть. Не факт, что то, что ты оставил, было нужно или полезно, или приятно, или делало тебя счастливым. Нет. Может, это делало тебя несчастным, но оно было тобой.

За эту дорогу я трансформируюсь. Она, как машина времени, как космический корабль. Конечно, я становлюсь несравненно лучше, но почему я всё время сбегаю от этого «лучше»? Разве не лучше быть лучше? Так я думала. Так все думают. Так устроено, что тебе должно быть лучше, когда ты становишься лучше.

Я выхожу из электрички на Ленинградском вокзале. Теплый, в меру солнечный майский вечер. Люди потоком идут по перрону к выходу в город. Я уже трансформировалась. Я уже снова студентка ВГИКа, я иду невозмутимо и уверенно. Это я, это моя жизнь, это мой город. В конце перрона в толпе людей стоит Саша, в его руках букет хризантем, который держит он с непривычки неловко. Он ищет меня глазами в толпе, взволнованно, с ожиданием и растерянностью. Я не машу ему, не привлекаю его внимание, спокойно иду к нему, наблюдая, как он взволнован и одинок.

Через два месяца мы с Сашей поженились. Славика я больше никогда не видела.

Йогурты

На летней улице темнеет. Я выхожу из ларька в белой юбке, цветастой блузке, на шее красные бусы.

– Водку уже не продают! – говорю я им.

Они ждут меня снаружи: Славик, Ирка и Федя.

Славик вырывается вперёд, рычит:

– Как это не продают?!

Он лезет в палатку. Широкоплечий, неотесанный, с наивным отчего-то выражением лица.

– Я говорила, не продают, – вальяжно комментирует Ирка и выдыхает дым сигареты.

– У тебя ж дома есть, – тихо говорю я ей.

– Не, свою я вам не дам, это святое, – отвечает Ира, – стратегический запас!

– Дайте нам литр водки! Вы же видите – мы обычные алкоголики! – настаивает Славик в «окошечко».

И продавщица, конечно же, даёт ему литр водки в чёрном плотном пакете.

Захолустье. Окраина пригородного района. Старые полуразвалившиеся деревянные бараки, разбитая дорога, пыль, кривые лавки, темнеющее пустыми проёмами окон здание, от которого остались только кирпичные стены, да мусор внутри.. Музыка из «семёрки», подъехавшей к ларьку. Только рюмки водки на столе…

Местный гимн. Ребята тут же, не сговариваясь, начинают громко подпевать. А мне отчего-то неловко. Я опускаю голову.

Группа кротких алкоголиков сидит неподалёку на бетонной плите, рядышком, сбившись. Снова чуют, снова предчувствуют. Как и вчера, как и завтра. Беззаботны. Почти. Блаженны. Будет что выпить! Несомненно, будет!

***

Мы в темноте у старой заброшенной железной дороги. За «железкой» заводской цементный забор с колючей проволокой. Комары и холодно. Славик согнулся над кучкой хвороста, закрыл руками огонёк и старательно дует. Ветки не разгораются. Вспыхивают и тут же гаснут. Ира приносит тяжёлую ветхую шпалу.