Вино красное, ветер сильный
Шрифт:
– Вот это дрова! А у вас хрень!
– Ты чего железную дорогу ломаешь? – спрашивает Федя.
– Гниль! Эта дорога заброшена, сколько я себя помню, а я себя очень давно помню, – отвечает Ира и бросает шпалу в костёр.
Славик крепкий, сильный, широкоплечий. Глаза огромные. Ручищи – во! А в душе дитя. Смотрит на меня заискивающе. Федя, его старший брат, сиплоголосый, поджарый, с огромным уродливым шрамом через весь лоб. Зубы у него почти все «золотые», оскал злой. Он курит, посмеиваясь, поскаливаясь «золотыми» зубами. Полулёжа, расположился в светлых брюках на траве.
Ира
Огромный костёр пылает. Я сижу, обняв колени руками. Славик смотрит на меня в упор, не отрываясь.
– Ты же знала, какой он! Знала ведь! И всё равно повелась…– громко назидательно шепчет мне Славик.
– Знала…– медленно задумчиво проговариваю я, – нет! не знала! – вдруг встрепенулась, – ничего я не знала!
– Как же? Он ведь и не скрывал ничего.
– А я всё равно не знала, – резонно отвечаю я.
– Не дождалась пока я встану на ноги…– попрекает Славик.
– Да про что ты…? – риторически спрашиваю я.
– Да про то, что он за тобой в Москву увязался, с твоей помощью всего достиг, и работа у него престижная и куртка новая! А я так не хотел! Не хотел тебе на шею садиться! Я хотел сначала сам всего достичь! А ты подумала, что я не люблю…
– Да не думала я…Славик, а как твою дочку зовут?
– А! – морщась, отмахивается Славик, – нашла, о чём спросить!
– Анька её зовут, – отвечает Федя, (подслушивал гад) – ты, Славик, не забыл, что тебе завтра нужно на конвейере быть кровь из носу?
– Забудешь, блин, про это! – говорит Славик, а мне тихо, – завтра у нас маленькие йогурты на конвейере идут, если я не приду – всё встанет, трындец будет полный.
– Угу, – говорю я.
– Уволят тебя на хрен! – говорит Федя Славику.
– Йогурты идут по конвейеру, – продолжает шептать мне Славик, – их ведь проверять нужно каждый, если большие – то ещё можно не выйти, большие это проще, меньше народу нужно, а если маленькие, то всё…а завтра у нас как раз маленькие… вот сегодня были большие…
Я грустно улыбаюсь. Поворачиваюсь к Славику, смотрю на него ласково.
– Ты изменился, Славка, – говорю я, – чего ты такой?
– Какой?
– Такой уставший…
– Так я без выходных на конвейере с восьми утра до восьми вечера, надо же дочку кормить, – с чувством глубокого уважения к своему труду говорит Славик.
– Славик никогда не устаёт, – говорит уже пьяный Федя, – Славик, мой брат – он неутомляемый, силища у него!!! Это я ведь тебя…а? Славка?…я тебя научил, как надо…помнишь?
– Помню…
– Помнишь…когда уже совсем больше сил нет…остановись и вдохни и силы вернутся…а? помнишь, брат?
– Помню, брат – ты научил!
– Брат, ты моя последняя в жизни надежда, ты всего добьёшься, чего я не смог…дааааа…
– Брось ты, Федя, чего ты гонишь, всего ты добился!
– Ээээ!
Нет, вот в Магадане я был большим человеком, знаешь, Ленка, на какой я тачке катался?– Знаю-знаю…– отмахиваюсь я, Федя каждый раз заводит одну и ту же волынку.
– Была у меня иномарочка, «японочка», меня уважали… думали с братом, сюда переедем тут поднимемся, а ни фига не вышло…Но у меня брат есть! Только брат и есть!
– Ой, хватит, Федя! – отмахивается Славик, – всё у тебя хорошо!
– Как сейчас помню; стоишь ты передо мной, в шортах, красивый ещё такой, и говоришь «брат, научи меня драться»…
– А теперь я что не красивый? – обижается Славик.
– Э, не! Теперь ты не красивый!
Федя совсем пьян и потому он отпивает из бутылки особенно большой и жадный глоток водки.
Я смотрю на языки пламени. Они завораживают. Мы передаём друг другу по кругу литровую бутылку, и каждый отпивает глоток.
– Я люблю тебя, – шепчет мне Славик и добавляет одними губами, – безумно.
Это странно и трогательно.
– Нет, – говорю я ему, – не любишь, хочешь любить, верю, но не любишь…
– Люблю…
– У тебя же дочка!
– Дочка? Да, она случайно родилась эта дочка! Всё цыганка виновата!
– Какая цыганка?
– Предсказала мне, что наш род прервётся. Федя импотент, у него детей уже точно не будет. А тут эта Надька залетела. Пойми, я не хотел, чтобы род прервался!
– Какой род? – удивлённо и наивно спрашиваю я.
– Наш род – Тупиковых! – отчётливо выговаривает Славки и выпускает сигаретный дым.
Вдруг слышится шум "чух-чух-чух-чух", к нам приближается свет фонаря. И вот следом за ним из темноты выезжает паровоз. Из кабины его выглядывает старик. Он останавливает паровоз и спрашивает:
– Это куда дорога?
– Никуда! – удивлённо говорит Ира. Она даже встаёт с травы.
– Как никуда?
– Так – никуда!
Старик отмахивается "ну вас!" и едет дальше. А мы смотрим ему вслед удивлённо и молчим. Ирка стоит, приставив ладонь козырьком ко лбу, и дольше всех смотрит в след паровозу.
– А ты изменилась, Ленка, – говорит пьяный Федя, – не «своя» какая-то, скучная, раньше вон, на столе плясала, спирт пила, а теперь…сидишь тут в своей страшной юбке. Где ты юбку такую дурацкую отрыла?
– Глупый ты, Федя, – сокрушённо говорю я.
– Нет, это ты глупая, наивная ты, дурочка, одним словом… помнишь, у тебя тыща пропала?
– Заткнись! – кричит Славик. Порывается к Феде.
– Дак это брат её у тебя и вытянул из сумки! – весело говорит Федя. Славик хватает Федю за руки. Заламывает их.
– Врёшь, гад!
– Выыытянул! А потом мы с ним на эту тыщу в кабак пошли, – кричит Федька.
– Да всё равно, – совершенно спокойно и тихо говорю я…– пописаю, пойду.
Я встаю. Ухожу в темноту. Славик скрутил Феде руки за спиной, повалил его лицом в землю и кричит мне:
– Лен, он врёт! Клянусь, он врёт!
– Зря вытащил, – кряхтит, прижатый щекой к земле Федя, – козёл ты, Славик, я тогда в кабаке отравился, почки себе посадил, в больнице лежал два месяца! – не унимается Федька.