Вишнёвый луч

"Ты знаешь кто. У тебя есть несколько минут. Принимай решение".

"Странно... Ведь умереть нам приказала бабушка. Почему же я... тоже? Как я могу принимать решение?"

"Потому что она всего лишь твоя душа. Ты же сама это давно поняла. Но ты позволила ей всё, что она хотела. Твоя душа казалась тебе более древней, чем ты... Ты думала, что у неё больше прав и на жизнь, и на смерть, и на бессмертие. Ты уважала свою душу так, будто действительно надеялась спасти её. Увлеклась уважением. Ты забыла, что есть ещё ты, и ты не познала себя", - голос говорил очень обидные вещи, опять хотелось плакать.

"А разве её не надо спасать?" - уже вполне дежурно удивилась я.

"Это невозможно. Представь эту невероятную картину: человек живёт и думает о спасении своей души. Она в ответ пытается усидеть в полученном теле: вдруг оно всё-таки даст ей отдохнуть? Ты в этом и видишь смысл жизни? Человек отдельно, душа отдельно? Чем же человек думает о ней? Мозгом? Там нет ничего для думания. Мозг - чудесный датчик, приёмник, что угодно, только он не думает. Не подходит он для этой задачи. Но находится в теле. Мозг - часть тела. Даже невежды не подозревают тело в способности думать. Тогда кто же думает?"

"Он", - я сказала первое, что попало в голову.

"Представляешь, как Он устал от человеческих дум. Ему же буквально каждого приходится разуверять. Каждому объяснять, кто и чем на самом деле думает и зачем..."

"Что мне делать?" - я ослабела окончательно, и даже эти запоздалые откровения второго рыжего не возбуждали во мне интереса к продолжению жизни. Я готова была смеяться над собой и всей своей прожитой жизнью, но тут, в этой первой посмертной приёмной всем было как-то не до смеха. Тут вообще не пользуются юмором; как выяснилось, исключительно земной штуковиной. А этот, второй рыжий, похоже, вообще дьявол.

"Делать уже нечего. Попробуй вернуть свою норовистую душу, если её уже не перехватили... Может быть, на этот раз успеешь..."

Я упала на колени.

– Отдайте...
– попросила их я.
– Меня отдайте. Я виновата, прости Господи, я главного не сделала, не написала вишнёвый луч... я всё камень искала... не тот и не там... Но вишнёвый луч нужен, всем, и я приготовила слова... Господи помилуй...
– я попыталась молиться. Поздно.

______________________________________

* Второй рыжий - одно из традиционных клоунских амплуа.

______________________________________

ВИШНЁВЫЙ ЛУЧ

Вот же он, вот он, лучик; эта бывшая точка летит ко мне, расширяется, разливая море кипящего вишнёвого света, и я захлёбываюсь холодом этого света, океана, где берега губошлёпы багровые, облака.

Я понимаю, это граница, а куда вы меня теперь тащите?..

– Обратно? Я и есть вишнёвый луч?! Я поняла, я тоже свет. Да? Нет? Нет, свет не имеет значения, я поняла. Господи, пусти меня туда ещё раз, я больше не буду. Прости Господи, помилуй меня Иисусе Сыне Божий рабу твою грешную...

И я заплакала, как ребёнок, у которого отняли даже не мать, а самое дорогое - игрушку.

Любимую игрушку: разум.

Все скукоженные клетки тела вдруг расширились, вспыхнули, лопнули, как монгольфьеры, но их ядра вырвались и тяжко поплыли сами вверх и во все стороны, и я увеличилась до размеров видимого мира, всем телом пережив и разлёт галактик, и обратное схлопывание взрыва. Не такой уж он, оказывается, был большой.

И я поняла, что всё было именно так в день творения. Просто мы не всё запомнили.

Впрочем, нам и не узнать всего, как ни трудись физика. Нам и не надо. Не утилитарно это.

Не надо нам знать, как Он творил. Не дано и не будет, и не пытайтесь. Не...

Покалывает, везде по иголочке, но уже не так больно. Ощущение, что электромясорубка, в которую меня только что засунули всю целиком, вдруг остановилась.

Потом её запустили в обратную сторону, и мои части, ещё не фаршированные, но изрядно помятые, вновь ищут друг друга, будто по анатомической схеме-шпаргалке.

Хрипя натужно, как муравей, перетаскивающий слона, плюхнулось что-то на мою грудь: это бабушка, рыча мне проклятия, упала вниз, вернулась ко мне, прихватив самые тяжёлые полнеба.

Душа безрадостно и грузно вмялась, встала на место, а я вцепилась в неё, как мать в ребёнка, и, вновь ощутив свои руки телесные, затолкала душу в сердце поглубже. Всё, не вырвешься, пока я сама не решу родить тебя. Сиди тихо.

Съёжилась она и не посмела возразить.

Наверное, я чем-то её, душеньку, наконец, напугала.

Потомуч охрип, хохоча надо мной. Лёжа на бархатной скатерти в каминной у Джованни, он разглядывал мою заплывшую физиономию, и даже семь веков расстояния не ретушировали грубые черты.

Потомуч перекатывался по столу, заворачивался в листы хозяиновой рукописи, даже пометки там делал, меняя героев и героинь, и всё не мог собраться с силами и выговорить нам всё, что думает о людях, пишущих выстраданные книги. Страдания наши заставляли добродушного Потомуча корчиться в стенобитных припадках громоподобного, прямо-таки олимпийского хохота. И стрелы летели на землю.

Джованни остался один. Окно, вишнёвый луч, рукопись, начинается день, приближается смерть. А бессмертие вежливо покашливает у порога. Вызывали? Служба доставки. Праздничные скидки. Вам упаковать?

ЭПИЛОГ

Вчера профессиональный философ говорил со мной о высокой глубине. Мы сидели в кафе, пили чай.

– Есть молчаливые люди, которые ходят где-то рядом, но не говорят, а только слушают. Им незачем говорить. Глубина!

– Я уже не интересуюсь глубокими молчунами, - сказала я философу, - пусть молчат себе на здоровье. Мне, напротив, и поговорить-то не с кем.

Конечно, воспитанные люди так не ведут себя, но мне повезло, и мой собеседник оказался джентльменом:

– А вдруг там, в молчаливо молчащих, так глубоко, что страшно заглянуть!
– мечтательно сказал доктор философских наук.

– Во глубине, столь таинственно декорированной, живёт жестокость, одетая в самые чистые, древние формы гордыни.

Философ слушал очень внимательно, и я решилась:

– Молчат по-настоящему - только мудрые. Или наоборот, те, у кого, извините, сердце разбито вполне, а не для эстрады. А от той глубины, на которую вы намекаете, молчат, а точнее, помалкивают, интеллектуальные пижоны и пижонки. У нас их ошибочно зовут интеллигентами.