Вишнёвый луч

– Тоже непатриотично!
– восклицает Давид.
– А вдруг мужчины разобьются? Женщинам не от кого будет рожать новых детей! Убил бы гадов. Что за бред эта ваша Португалия! А вы что - вдвоём с одним Петром ездили?

– Почти. Понимаешь, - поясняю, - они умеют плавать. А целование голых сосков на пляжах - это общий ритуал. В Португалии к женщинам относятся очень почтительно. Голые соски не пошлость, а национальная традиция. Никто чужой не подойдёт к голой женщине, если видел, что грудь ей уже поцеловали. У них аборты запрещены, поэтому с женщинами церемонятся всерьёз. Понял? А что до Пётра - он один. На всех. Понял? Допетрил?

– Нет, - честно сказал патриот.
– А как у них относятся к живой природе? А проституция у них есть?

– Господи, - застонала бабушка, - откуда ты набрался такой лексики? Ну, хорошо, ладно, у них любят природу. Живую. На берегу океана живут вечно голодные, нелюдимые, тощие коты с треугольными мордашками, непрерывно пожирающие атлантическую рыбу. Но они свободны и не хотят иной жизни, поскольку в иной разновидности жизни кошкам дают сушёный корм. В зоомагазинах продаются серо-голубые пушистые котята с квадратными от пуха мордашками. Всё удовольствие, включая решётки, за шестьсот долларов. Чуешь разницу?

– Коты не понимают патриотизма, - веско доложил Давид.
– Особенно пушистые, магазинные. Мне понравились твои прибрежные, с треугольными мордами. Они любят свою родину. Ты не сказала про девок. Есть проституция?

– А что?
– спросила я.
– Есть идеи, как отучить мир от этого зла?

– Конечно!
– Давид ухмыльнулся.
– Когда я стану лидером партии, страны и... так далее... я введу новый закон.

– Многие пробовали, - напомнила я.

– Чушь. Я поставлю себе на службу технический прогресс.

Беседа не складывалась. Давид получился туповат. Оголтелось опять же. Какой-то нереспектабельный у него был патриотизм.

Прибрежнотреугольномордый. Сапожно-митингово-лаково-картинный.

Бабушка продолжила тихим ангельским голосом, словно баюкая каждое слово:

– Всё удивительно в Португалии. Фатима... Впрочем, это я так. Всё там - цветёт... Красные черепичные крыши, цветы на стенах. Пётр и я, мы так радовались тогда всему свету, мы любили саму любовь... Мы проезжали мимо частного дома: во дворе ходили частные лошади, холеные и прекрасные.

– Частные?
– Давид потемнел.
– Частные?!!

– Мы чуть не заплакали, вспомнив отечественную лошадь-побирушку, которая дежурит у одного шлюза на канале имени Москвы. Каурая. Глаза, как чёрные лимоны. По расписанию теплоходов приходит на парапет и просит поесть. Я дала ей арбузную корку. И все пассажиры дали ей корки, булки, яблоки... Глаза, как чёрные блестящие лимоны, смотрели на меня внимательно, и мне было страшно, что лошадь прочтёт мои мысли. Даже Пётр, уж на что сухарь, проникся жалостью...

– Опять какая-то чушь!
– вскипел Давид.
– Чёрные лимоны! Гнилые что ли? Декадентство какое-то. И что за страна, у которой даже лошади побираются?

– Наша страна, - тихо ответила бабушка, ожидая взрыва.
– Ты патриот и должен всё знать про свою любимую страну. Ты любишь лошадей?

– Лошадей надо растить для кавалерии!
– вскочил Давид.

– Но в этом веке не будет кавалерийских атак, - сказала я.

– Как не будет? Почему это?
– Давид треснул кулаком по шикарному столу. Икра подпрыгнула в креманках.

– Техническая революция отменила кавалерию, - сказала я, сообразив, наконец, что вместе с патриотизмом Давиду вкололи представления о мире прошлого века.
– Военные метят повыше. Парапсихология там... Или... Ты любишь космонавтику?

– Смешно! Странное слово: космонавтика. Будто человек может летать в космосе! Ещё на Земле не всё ясно!

– Понятно, - очень тихо процедила бабушка.
– Эксперимент опять не удался.

– Ка-а-кой ещё эксперимент?
– разозлился Давид и схватил фруктовый ножик.

Бабушка выхватила пистолет и выстрелила. Давид упал и заснул.

– Меня предупреждали об осложнениях, дали вот это, - бабушка показала мне оружие, стреляющее мгновенным снотворным.

– Он надолго заснул?
– прошептала я.

– До завтра. Постараемся до пробуждения отвезти его в клинику.

– Опять будем переделывать?

– Конечно. Он неадекватен. Его патриотизм ему вкололи какие-то негодяи, начитавшиеся С. Джонсона в сокращении... Извращенцы, невежды, бляди нерусские...

– Слушай, а может, просто вернуть ему исходное состояние и пусть сам разбирается?

– А этого уже не может быть. То, что осталось от мозгов после драки, мы давно выбрали, вымыли, встроили, а лишнее выбросили. Такое крошево было... Он теперь либо так, либо... А эвтаназия запрещена.

– Грустно, - сказал я.

– Эвтаназия?

– Нет, я про Давида. Он ведь зачем-то рождался на свет, у него была мама, которая пела ему колыбельные, он пришёл к тебе с левкоями, был страстен и агрессивен, хотел в депутаты...
– я бормотала всё это как по списку, понимая, что Давида больше нет.

– Позвони Петру, - внезапно сказал бабушка.
– Иерофанту своему. Он объяснитель, открыватель... Пусть ещё пообъясняет тебе.

– Он в командировке. С новой любовницей. Ты и его хочешь подлечить?

– Она ему не любовница. Он даже в мыслях так её не называет. Он же умный мужик, он видит кого раздевает. Впрочем, эта сама раздевается, - добавила бабушка, ясно видя на международном расстоянии все детали по спальне.
– Он иссохся по тебе. Ты у него теперь наисладчайшее воспоминание, поскольку ты ему жить давала, свободу большими порциями, власти, секса, да чего угодно...

– Ты, бабуля, провокатор. Ты могла бы одним движением мизинца всё исправить, изменить, вернуть. Ты же могущественна. И абсолютно свободна. Но ты смотришь на меня и ждёшь - как же я вывернусь. У вас, бессмертных, так и принято вообще?

– Ладно, - кивнула бабушка.
– Я ему сама позвоню.

– Не надо.

– Молодец.
– И бабушка погладила меня по голове.
– Всё равно скоро в дорогу... Лучше идти налегке.

Приходил Потомуч. Посидел у нас, послушал, полюбовался на спящего Давида, послушал его бормотанье.