Вишнёвый луч

– Доигрались, - высказался про нас Потомуч неодобрительно.

Завязал уши, фыркнул и ушёл не попрощавшись.

ЛЮБОВЬ И ЛИТЕРАТУРА

Утром, отдав осоловелого Давида медикам, пошли мы в парк. Приятно беседуя по дороге, мы с бабушкой пытались не думать о последствиях новых интрузивных процедур, уготованных Давиду.

Бабушка шутила, подтрунивала над встречными, громко рассказывала старинные анекдоты, звонко пела мне баллады, крепко похлопывала прохожих по плечам, - и ей всё сходило, поскольку вышла она в шапке-невидимке. Я уже сто раз говорила вам, что она умеет носить любой костюм.

– Бабушка, помнишь, как мы с тобой хорошо жили! О литературе болтали, ты остранению меня учила!
– грежу я, старательно обходя лужи.

– И чем всё кончилось!..
– иронично подхватывает бабушка, наступая в лужу. Ей-то, невидимой, легко и просторно.

– А чем? И точно ли кончилось?

Она притихла, задумалась, выбралась из лужи. Я давно почувствовала, что ей до крайности надоели мои мирские вопросы, пропахшие человечиной. Ей надоело притворяться и ублажать меня, терпеть, искать мои маленькие земные истины, радоваться куцым думам и выдумкам.

Вы только представьте себя на её месте: вот вы - вечная душа, бессмертная, а вам приходится возиться с бренным и капризным телом, у которого что ни день - всё новости: то любовь, то разлука, и всё так остро, будто впервые и вообще будто в этом есть смыслы.

– Я могу рассказать тебе что-нибудь средневековое. Или ренессансное. Когда тебя не было, а я была. Я много знаю, - сдержанно напомнила бабушка, дрожа от брезгливости.
– Я случайно знаю даже, каким образом Давид хотел покончить с проституцией.

– Да?! Как же?

– Он собирался, во-первых, легализовать её, налоги там, помещения, медицина. Но! Во-вторых: во всех презервативах, строго подконтрольных государству, датчики установить - некие подглядывающие устройства на кончике, чтобы мужчина железно был уверен - прикидывается его дама или оргазмирует реально. Давид сказал, что как только всех проституток обяжут кончать всерьёз и всенепременно каждый раз под каждым клиентом, они тут же вымрут.

– Ну, вообще-то он где-то прав... Видеокондом... Да-а-а...

– А теперь ты, вся из себя писательница, напряги воображение: что ещё может натворить наш подопытный? То-то. В клинику. Клиника ждёт.

Я напрягла воображение. Меня тут же затошнило.

– Бабушка!.. Расскажи лучше про хорошего писателя, которому повезло в земной любви, - задала я неразрешимую задачу.
– Попросту, по-пушкински расскажи, чтобы всё понятно, красиво, нетленно, по-русски.

Она подумала и кивнула.

БАБУШКА, ДЕКАМЕРОН И ПОСЛЕДНЯЯ СМЕРТЬ

Облака вели себя, как дети: шалости, снег, и вдруг очень сильный ливень, и солнце, до хруста слепительное. Мир окрашивался любовью, как акварелью, потом открывались утренние звёзды, как со дна колодца, и сердце сжималось от взлётного, аэродромного восторга, который уже никогда не переживу я так сильно и нежно, как в тот изумительный день. Это был день прощания и освобождения.

– Трудно даже вообразить, что за сотни лет до электричества, радио, телефона и прочего телеграфа люди не только занимались этим со всей непринужденностью, но и сплетничали!
– весело начала она.
– А как иначе можно назвать поведение дам и кавалеров, севших в кружок и обсуждающих любовные похождения известных им лиц? Сплетни. Пересуды. Перемывание косточек. Как еще? Сама знаешь... Вот так и рождаются великие произведения литературы!

– И всё?
– спрашиваю я.

– И всем повезло?

– Я чувствую себя настолько свободной, что могу подойти к кому-нибудь и спросить что угодно, - говорит бабушка чистую ерунду, потому что она всегда была такой свободной.

Она хочет отвлечь меня от чего-то. Говорит осторожно, как будто неопытный врун пробует силы на собственной няне.

– На улице спрашиваю: почему декамерон? И с невыразимым удивлением слышу ответ довольно юного создания: видите ли, греческое deka, то есть десять, а их было десятеро...

Вас, говорю, что, в школе этому учат?

Она отвечает: да.

Лезу в душу дальше: а кто написал гептамерон?

Дитя порозовело: Маргарита Наваррская.

Ничего себе, подумала я. А говорят, что в стране кризис образования!..

Теперь несколько слов об этом мужчине. Ты ведь хотела про писателя-мужчину?
– уточняет бабушка.
– Он был задушевным другом Петрарки, яростного ненавистника женщин. Самому Джованни тоже не очень повезло: его возлюбленная была замужем. А в те далекие итальянские времена замужество возлюбленной не облегчало, как ныне, жизнь любовникам, а осложняло до крайности. Приходилось испытывать душевные и прочие муки, постигать женскую психологию, писать классические произведения мировой литературы. Ужас!..
– бабушка очень артистична.

Я, видимо, совсем плоха: изо всей бабушкиной речи я уловила только Петрарку и то лишь по созвучию с Петром. Больная.

– Представляешь, ты любишь женщину, - патетично возгласила бабушка, и я тут же полюбила какую-то женщину.
– Но она полностью недоступна. Такова жизнь. Представляешь?

– "Нет", - сказала я, а потом: "да".

В кармане повизгивал Потомуч: "Не слушай её!.."

– К особо известному произведению, великому "Декамерону", его подтолкнула суровая придворная действительность. В известной степени, конечно.

– Бабушка, расскажи лучше про Петрарку, - проскулила я.
– И я не понимаю про суровую придворную действительность. Его держали на заднем дворе? В людской? В подвале?

– Потом и про Петрарку будет, - согласилась бабушка.
– Придворная жизнь всегда была страшна. Поверь уж мне.

– Минуточку!..
– до меня начало доходить.

– То убьют, то отравят, то интриги, то зависть, и у всех наркомания власти. Понимая людей, веселая неаполитанская королева Иоанна вела разудалую жизнь. Все у неё пели, плясали, оргиям предавались. Так надо было, чтобы властомания не прогрессировала. Утолить потребности приближённых - это самое первое, что должен сделать властитель. Ты же знаешь, что лучшие враги - бывшие друзья.

– Бабушка, ты говоришь банальности. Я тебе не верю. Зачем ты?

– А затем, что нам с тобой сейчас уже всё равно - что говорить. Слишком поздно харчами перебирать...

Поняв, что бабушка вновь рассказывает о себе, я замерла, затаилась: она что - вправду последний раз живёт?

– Короче, - она взяла другую ноту, - когда Боккаччо растолстел, стал еще серьезнее, чем раньше (а его и раньше признавали превосходным писателем, юристом, гуманистом и так далее), королева повелела ему быть рассказчиком. А он отменно говорил. Придворные радости не привлекали его, да и тело было большое. Однако королева упорно склоняла его душу к веселью, и ей, слава Богу, что-то удалось: искра дала пламя, слово устное зацепилось за бумагу, пришлось писать "Декамерон".