Високосный год: Повести

— Федя, там на плите чайник, щи, на сковородке котлеты. Разогрей, пожалуйста, и ешь. Сам хозяйничай.

— Могла бы оставить свои книжки! Человек пришел с работы — целый день вкалывал! Собирай на стол, нечего тут! — уже зло закончил он, с яростью стаскивая с ног мокрые и грязные сапоги — идя домой, в потемках он угодил в глубокую лужу.

— Что с тобой, Федя? Как ты со мной говоришь! Разве трудно подогреть на плите готовый ужин?

— Хватит! — сорвался он на крик. — Каждый раз так. Для чего тогда жена?

— Успокойся, — мягко сказала Софья и, прервав занятия, все приготовила и молча подала на стол.

Федор тоже молча сел, но едва принялся за еду, как резко бросил:

— Трофиму Спицыну небось и бутылку ставила?

Софья тихонько охнула и опустилась на стул, сразу сменявшись в лице.

— Ну, что молчишь? Ведь бывал он здесь. По всему селу бабы тараторят о твоих шашнях с этим мужиком. Признайся — было?

Софья нахмурилась, повела бровями и, вздохнув, ответила.

— Было, Федя. А что?

— Она еще спрашивает! Думаешь, мне легко терпеть насмешки от людей? Издеваются над нами, вот что!

— Худая молва — злая трава, а траву и скосить можно, — тихо ответила Софья.

— Если бы так! — он резко отодвинул от себя тарелку на край стола, и она чуть не упала на пол. — Как теперь жить?

Софья долго молчала, собиралась с мыслями и наконец заговорила тихо, убеждающе:

— Пойми, Федя, в каком состоянии я была, когда ты уехал. Сейчас вот обижаешься, сердишься. А тогда? Ведь ты бросил меня! Бросил! Скажи, разве не так? Ты же прямо написал, что там, на родине, у тебя есть другая. Что мне было делать?

— Все равно должна хранить верность!

— Верность должна быть обоюдной. Нельзя требовать верности от жены, если сам ей неверен. Да и с Трофимом у нас ничего серьезного не было. Он мне совсем не нравится. Я уж давно рассталась с ним,

— А след тянется. И всю жизнь будет волочиться за тобой!

Софья покраснела, губы у нее задрожали, она вспылила.

— Ну, вот что, муженек. Принимай меня такой, какая есть. А не хочешь, так вали обратно к своей маменьке.

— Вон как ты заговорила! Ну ладно… Ладно, — Федор было растерялся, но овладел собой, — раз уж ты пошла но такой дорожке, жизни у нас хорошей не будет.

— Все зависит от нас самих, — Софья попробовала установить взаимопонимание. — Надо только забыть прошлое. Ведь можно забыть?

— Нет. Я не могу забыть. И не могу простить. И в твоей верности в будущем нет никакой гарантии. А у меня свое достоинство.

— Достоинство? Какое? Видеть во мне причину всех бед и не понимать своей собственной вины?

— Я тебе всерьез не изменял.

— Я тебе тоже.

— Но ты спала с ним?

Софья ничего не ответила, только досадливо повела плечом.

— Вот! И еще оправдываешься. — Федор вышел из-за стола, подошел к окну и долго стоял там, глядя во тьму осеннего вечера.

Софья все сидела на прежнем месте, не шелохнувшись. За окном шел нудный осенний дождик, плескалась вода под стоком крыши, лилась в переполненную пожарную бочку, и от этого было тоскливо и тревожно.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Софья была готова помириться с мужем, но он через два дня взял в конторе расчет и уехал, не попрощавшись. Она была на ферме, когда он, надев свои кеды и джинсовый костюмчик, налегке, с тем же чемоданчиком, с каким приехал, ушел на пристань. На столе он оставил немного денег и записку: «Я больше не вернусь. Можешь подать на развод. Прощай».

Снова молодая женщина осталась одна. Попереживала, поплакала ночами в подушку, посетовала на суковатую судьбу-злодейку и смирилась со своим положением. А что ей оставалось делать?

Односельчане на этот раз пощадили ее: никто из соседей не уколол ни упреком, ни напоминанием о бегстве мужа. Бабы сочувствовали ей, осуждая Федора, и как бы оберегали Софью от излишних переживаний. Казалось, единственной целью деревенских сплетниц было поссорить и разлучить ее с мужем. Когда это произошло, злые языки, как по команде, умолкли, лишь изредка Софья ловила на себе сочувственные, а то и скорбные взгляды.

Она полностью отдалась работе. С необыкновенной энергией и тщанием ухаживала за коровами, поддерживала порядок на ферме, и в группе обслуживаемых ею животных даже поднялись удои. Софью стали похваливать за высокие показатели в работе. «А что показатели? — думала она с грустью. — Разве это главное в моей жизни? Может, и похваливают меня только из жалости, приободряют, чтобы совсем не пала духом».

Однажды, когда воскресным утром в избу заглянуло холодное, но довольно яркое осеннее солнышко, Софья подошла к трюмо, вспомнив, что все эти дни после бегства мужа перестала следить за собой. Посмотрелась внимательно, изучая себя как бы заново. У нее была стройная, по-девичьи гибкая аккуратная фигура. Кожа гладкая, белая, грудь высокая, не кормившая ребенка. «Купить бы золотую цепочку с кулоном, — подумала она, — как у жены директора Лизаветы. И платье бы новое сшить».

У нее появилось желание непременно стать красивой, независимой и понравиться кому-нибудь. Да и не кому-нибудь, а человеку хорошему, постоянному, не ветрогону и эгоисту, — таким она считала, конечно, своего мужа. Но кому? В Борке, как она знала, не найдется такого мужчины, который бы пришелся ей по вкусу и был свободен. За хороших, дельных мужиков держались обеими руками жены, бдительно следя за каждым их шагом. А те, кто был отвергнут женой или подружкой за какую-нибудь зловредную привычку — пьянство или пустозвонство, — конечно, никуда не годились и не стоили внимания Софьи.

Годы шли, а жизнь не устроена, и детей нет. Не получилось у них с Федором… Почему, она не знала. Наверное, оттого, что, смутно чувствуя ненадежность супружества, она поостереглась иметь ребенка. «А зря. Было бы дитя — обрела бы к старости лет утешение, надежду и, может быть, и опору в жизни».

Софья открыла платяной шкаф и стала примерять платья. Их имелось до десятка, но ни одно не показалось ей пригодным для выхода. «Все старье, — думала она. — Надо обновить свой, как говорится, гардероб. Я ведь и шить умею, маманя научила. Сама буду кроить и шить, только надо подобрать фасоны».

Она раздобыла журналы мод, выкройки — современные, по сезону, — купила в сельпо ткань и принялась за работу. Вечерами сидела за ручной швейной машиной и размышляла о своем будущем, которое было весьма туманным. На развод она подаст обязательно, но кто заменит ей мужа?

«Ладно, торопиться некуда, есть у меня еще в запасе годик-другой. Если уж любить, так любить хорошего человека. Верно говорила Гашева — не какую-нибудь шушеру. Если ловить с неба звезду, так непременно яркую и значительную…»