Високосный год: Повести

Вот и выходит, что о своём, личном, человек печется, а до общего ему и дела нет. Включи-ка в план такой вопрос: «Индивидуальная грядка и совхозное поле».

— Ну что ж, — подумав, ответил Новинцев. — Можно включить. Но формулировка немного странная. Несерьезно. Может быть, лучше так: «О нравственном облике современного сельского жителя», или «О сочетании личных и общественных интересов»?

— Опять стандарт. Мой вариант интригует. Почему грядка? Что значит индивидуальная? Какая связь между нею и полем? Ведь любопытно!

— В принципе верно, но несерьезно.

— Почему несерьезно? Грядка и поле — просто и понятно. Первая олицетворяет личную собственность, второе — общественную. Две философских категории.

— Что и говорить, мыслишь ты глобально, — в голосе парторга появилась легкая ирония. — Ладно, запишем: «Индивидуальная грядка и совхозное поле», а в скобках пометим: «О гармоничном сочетании личных и общественных интересов».

— Ну вот опять, — с некоторой досадой вымолвил Лисицын. — На собрание, где вынесен вопрос о «грядке и поле», все придут, потому что любопытно. А на «Гармоничное сочетание» не соберутся. Скучно, по-казенному. Набило оскомину.

— Ну ты даешь! — рассмеялся парторг и покачал головой. — Впрочем, ты прав. Только вот что я скажу тебе, золотая твоя голова. То самое якобы нерадение, о котором ты говоришь, зависит больше от руководителей — управляющих, бригадиров, специалистов, от нас с тобой. Все надо организовать! Кто отказался бы денек-другой поработать на благоустройстве улицы? Я уверен — не нашлось бы такого человека. Руководитель должен позвать людей, дать машины, инструмент, да и сам, взяв в руки лопату, показать личный пример. Нельзя огульно винить рабочих в том, в чем они не виноваты, и критика «в общем», благородное негодование по поводу того, что «никто не хочет, никому не нужно» — безосновательны. Обо всем надо конкретно: кто, когда, почему? Скажи, прав я или нет?

— Прав. Только я удивляюсь, почему ты в споре со мной всегда берешь верх?

— По штату положено, — Новинцев посмотрел на Лисицына весело, прищурясь, и Степан Артемьевич отметил, что в его глазах светился острый ум. — Однако не всегда беру верх. К сожалению… — добавил Новинцев.

Глава десятая

1

Перебраться в коттедж рано утром Лисицыну помогли Николай Гашев и шофер Сергей. Степан Артемьевич сразу же отправил машину к Яшиной, которая также собиралась переселяться. Гашев помог расставить мебель. Он спросил, кому директор передаст освободившуюся квартиру. Лисицын ответил, что Волгину.

— Так он же собирается жить в моей избе на Горке, — сказал Гашев.

— Неужели?

— Точно. Я там закончил ремонт, и мы договорились, что Волгин арендует избу на два года. Вы этого не знали?

— Нет. Вы что же, на Горке жить не будете?

— Решили переехать в город к дочери.

— Но вы так увлеченно говорили о преимуществах сельской жизни на своей усадебке!

— Судьба распорядилась по-другому, — ответил Гашев. — Глафира выходит на пенсию и хочет помочь дочери растить детей. Дочь развелась с мужем, трудно ей. Но мы, возможно, еще вернемся сюда.

— Вы меня удивили, — сказал Степан Артемьевич суховато.

— Я и сам удивляюсь. Жена настаивает, чтоб, значит, в город переехать.

Когда мебель расставили, Гашев попрощался и ушел.

Лисицын посмотрел ему вслед с укором, развязал узлы с одеждой и выложил все на диван: придет Лиза — разместит вещи по шкафам. «Чего же еще не хватает? — он остановился посреди комнаты. — Ах да, часов!» Вбил в стену гвоздь, повесил электрические часы, подвел стрелки. Постоял, прислушался к мягкому ритмичному тиканью и поглядел в окно. Увидел отлогий лужок с мелкой пожухлой травой, спускавшийся к берегу речки. Вода в Лайме была по-осеннему неприветливой и, наверное, очень холодной. Резкий северо-восточный ветер-полуночник накинул на нее мелкую, стального цвета рябь. Одинокая ива на берегу покачивала голыми ветками. Кустарник за речкой уже давно обнажился, и сквозь голые спутанные сучья Степан Артемьевич приметил небольшое стадо телят, бродивших на поскотине.

Вскоре пошел снег — уже второй после того, который выпал в середине октября. Тогда он сразу растаял. А теперь снег — крупный, хлопьями устилал и луг, и тропинку от реки к дому.

Лисицын надел пальто и пошел за женой. Она прибиралась в старой квартире.

Яшины-Челпановы переехали в свою половину дома в то же утро. В отличие от Лисицыных, их переезд был шумным, сопровождался беготней и восторженными воплями необыкновенно живых и деятельных сыновей.

В контору зашел Волгин — прямо с работы, из механических мастерских. Рослый, широкоплечий, в рабочих брюках из прочной ткани, ватнике и сапогах, он, казалось, заполнил собой весь небольшой кабинет, и потолок в нем стал ниже.

— Товарищ директор, — сказал он. — Я пришел поблагодарить вас за то, что передаете моей семье квартиру. Но занимать ее мы не будем. Решили жить на Горке в избе Гашева.

— Я слышал об этом, — сказал Лисицын.

— И еще собираемся строить свой дом. Просил бы отвести участок земли в Борке. И вот заявление на ссуду. Поможете?

— Постараемся помочь, — ответил Лисицын, взяв у него заявление. — Это хорошо, что вы устраиваетесь в «Борке» основательно. Нравится вам здесь?

— Нравится или не нравится — не тот разговор, Степан Артемьевич. Вы лучше спросите: в охотку ли работается? Я отвечу: в охотку. В мастерских порядок, дисциплина. Челпанов — деловой мужик. Сам берет в руки гаечный ключ или там зубило. Черновой работы не боится. Глядя на него, и все стараются.

— Да, он у нас дельный товарищ, — согласился Лисицын. — Ну, желаю вам успехов! В строительстве дома поможем.

Волгин ушел. Степан Артемьевич подумал: «Одни приезжают, другие уезжают. У Софьи Прихожаевой муж опять драпанул. А Гашева, выйдя на пенсию, могла бы еще потрудиться на более легкой работе. Да где там!»

Как всегда собранный, аккуратно одетый, спокойный, пришел Новинцев и заговорил тоже о Гашевой:

— Она, я слышал, собирается на пенсию?

— Да, — сдержанно ответил Лисицын.

— Надо бы проводить ее с почетом, по всей форме. Как-никак бригадирствовала почти двадцать лет.

— А заслуживает ли она, чтобы с почетом? Оба с мужем собираются уезжать в город к дочери.

— Разве? Ну что ж, это их дело. А проводить ее честь честью мы обязаны.

— Мы-то обязаны, а они? — уже раздраженно бросил Степан Артемьевич. — Куда хочу — туда и ворочу. А с нами Гашева посоветовалась? Активистка, член профкома, депутат сельсовета! — Лисицын, нахмурясь, стал рассеянно перебирать бумажки в папке, лежащей перед ним. — Понимаешь, Иван Васильевич, — продолжал он. — У меня мнение о Гашевых резко изменилось. Прежде я их уважал, а теперь не могу. Мечутся туда-сюда. Хотели жить на Горке, обзавестись коровой, но раздумали, остались в Борке. Теперь и вовсе «до свиданья, дом родной!». А что им делать в городе? Там и без них народу тьма.

— Но у них, наверное, есть причины для переезда. Не так просто все. Давай успокойся, золотая голова, не кипятись. И все же подумай о материальном поощрении, о приказе. Тряхни слегка свой директорский фонд, — настоятельно советовал Новинцев.

— Это сделать нетрудно, да в принципе и возражать не приходится. Однако досадно, черт побери: мастерица своего дела покидает совхоз. Ведь скольких молодых доярок она могла бы обучить! Постой, а если пойти потолковать с ней?

Новинцев, подумав, возразил: