Витязи-клоны

Мульти-клон погладил блестящий не тускнеющий от крови меч.

– А кого больше всех боится Батый, чей нож оставил кагану шрам немытой шее.

– Не правда Бату-хан моется, я приучила его к омовениям. Ты как я поняла и есть тот страшный белый мангус, снежный шайтан, поражающий монголов.

Леопардов не удивился, хотя девочка и молодец, не испугалась, того чтим именем, монголки пугают своих детей. Ну, разве девушка что понравилась мульти-клону может его бояться? Ведь он чудо обаяния.

– А как ты уйдешь, белый рыцарь, снежный барс? Ведь наш шатер обложила целая армия.

– Ты прикажи им удалиться.

Юлдуз грустно тряхнула черными кудряшками, звякнули жемчужные в крупных рубинах подвески.

– Не послушают они меня! Я даже не монголка!

– Тогда тем хуже для них! Я пройду по трупам!

Ханша вздрогнула, она казалась такой нежной и хрупкой.

– И ты не боишься тысяч стрел, копий и мечей! Вы на тебе и так нет живого места.

– Пустяки раны уже закрылись, ты их даже не сразу заметила. А страх, это чувство самых глупых и неполноценных людей. Мы те, кто не ведает страха.

– Я могу провести тебя как служанку. Если надеть парик, то ты такой милый и славный сойдешь за девочку!

Леопардов скрестил над головой два обнаженных легендарных меча. Его взгляд горел, дикий блеск глубоких глаз привел Юлдуз в ужас.

– Я не унижусь, что бы как гей или Керенский бежать в женском платье. Пурга еще сильна, а их слишком много, их стрелы будут сталкиваться, сбивая друг друга.

Ханша неожиданно для себя, подскочила и поцеловала юного витязя. Какой он холодный словно мраморная статуя. В ответ Леопардов заключил Юлдуз в объятия, его уста моментально нагрелись и сладострастно впились в бархатные губы. Никогда еще ханше не доводилось испытывать такого блаженства. Когда он оторвался, она была готова разреветься.

– Не уходи!

– Я иду, я пройду сквозь железо и кровь! Позабыв сколький, грязный и низменный страх!

Юлдуз ответила в такт.

– Да прибудет с тобой мир, свет, счастье, любовь! Да поможет тебе всемогущий Аллах!

Мульти-клон решительно шагнул к выходу.

Среди холодной ночи половецкий проводник Сентяк рассказывал о набегах кипчаков на уруские земли. Явно привирая, он расписывал несусветные подвиги, конный налет на Рязань, яростные стычки с русской ратью.
– Я лично завалит такого огромного как медведь уруса. Копье у него толщиной с руку, а рука как круп у добротного коня. Затем пленил уруского князя, вот посмотрите этот кусок кожи, я вырезал с его спины.
– Засунь его себе в... Монгол сотворил неприличный жест, джигиты лежащие вокруг костра рассмеялись, многие были пьяны или дремали. Мороз усиливался, колючая снежная пыль проникала сквозь щели, и засыпала лежащих нукеров. Из сотни здесь остались только коренные монголы и несколько наемных арабов. Сотник по уши закутался в медвежью шубу. Машинально потягивая перегонный обжигающий кумыс. Он немигающим взглядом смотрел на прыгающие по кривым веткам огоньки костра, кажется это белки и лисы носятся между стволами. Сырой воздух делал мороз еще более непереносимым. Издалека донесся дребезжащий вой волка, знакомый сигнал!

– Вон и тени появились!
– прошептал громадный джигит: земляк и правая рука Тюляг-Биргена.

– Пускай десять воев залягут в засаду!- сотник поспешно дотянул крепкий кумыс, разминая плечи. Затем резко вскочил с ног готовый в любой момент, запрыгнуть на круп вороного коня. Их слишком мало для серьезной битвы. Ответный вой успокоил Тюляг-Биргена.

– Свои и с добычей!- сразу стало веселей на душе, скорей в монгольский стан.

С заснеженного бугра спускались усталые всадники. По-видимому, возвращались, получив не малую трепку. Пленный был намертво прикручен к седлу, за ним следила целая дюжина нукеров. Еще трое воинов лежали и бредили.

– Ноги, где мои ноги! Огонь адский, огонь прожигает меня, выпаривая внутренности! Воды остудить пламя! Где моя рука!

Раздавались их жалобные стоны. Сотник сжал кулаки и зарычал со злобой.

– Или добейте их! Или пускай замолкнут! Вот кипчаки слабаки не могут уметь достойно!

– Один из них чистокровный монгол.

Храбро вставил Демир.

– От кого поведешь от того и наберешься. А ну-ка развяжите пленника, а то его и не видно, одни голые пятки торчат.

Знакомая четверка братьев сняла добычу с седла и сорвала лишние веревки. Тюляг нахмурился. Пленный был мальчишкой со светлыми, как кудель волосами, в одних коротких порках, и лишь напряженные мускулы и жилы были не по годам выпуклы и рельефны, что говорило о не дюжей силе.

– Оголец! Щенок, которого едва оторвали от сучки. Кого вы притащили - вшивые обезьяны! Тоже мне пленный, молоко на губах не обсохло! Монгол нервно дернул саблей.

– Ну, врите дальше, на вас налетел разъезд урусов и покалечил троих.

– Нет десятерых, остальные семеро мертвы.

Прохрипел рослый кипчак.

Сотник подскочил, в глазах мелькнул ужас.

– Так они может, скачут сюда?!

Страх надменного монгола развеселил брата Бури.

– Да некому скакать вот он разъезд пред тобой стоит.

Взгляд монгола приобрел выражение придавленной гадюки.

– Он семерых!?!

Пленник хотя пришел в себя, на голове зияла увесистая шишка, стоял не подвижно. Загорелая кожа уже начала синеть от холода, покрываясь инеем, а рельефный пресс напрягался. Соколич силился порвать пеньковые веревки. При последних словах его лицо просияло, и он дерзко подмигнул, сотник растерялся.

Рука с плетью опустилась. Раненных сгрузили, положив на связные шубы. Подбежал мулла, опустившись рядом с изувеченным нукером, Абдул-Расул строго проговорил.

– А ну говори и повторяй что "Бог и царь царей! Слава Аллаху! Молись, ибо душа уже покидает тело!

– Ты что не сможешь их исцелить?

Мулла беспомощно развел руками.

– Я необучен искусству врачевания.

– Тогда я избавлю их от страданий. И отойди от монгола, у нас своя вера!

Сотник Тюляг-Бирген потупился, мысли были темнее ночи. Десять отборных нукеров за одного уруского огольца. И что за дьявольский народ, если такой мальчик, на вид лет тринадцать не больше так лихо воюет, а как тогда бьются взрослые?!?

Бури-бай, кратко описал маленькую битву. Сотник слушал в пол уха, губы кривилась.

– Нет, если мы приедем в лагерь, вы все должны дружно показать, что урусов было не менее тысячи, тогда и один пленник не станет для нас позором.