Визит
Шрифт:
— Одас, — представляюсь я.
— Ах, так это вы интересуетесь моими опытами, — радуется господин Джойниус. — Прошу вас, войдите!
— Да, это я.
Он ждет, пока я войду, и тут же закрывает двери. Он оборачивается и идет на два шага впереди меня. Я стараюсь не отставать, поэтому у меня нет времени смотреть по сторонам. Я замечаю только какую-то выложенную камнями дорожку, цветник, и вот мы уже в большом помещении. Господин Джойниус движением руки приглашает меня сесть, Я устраиваюсь в мягком кресле подле низкого столика, и, пока господин Джойниус открывает бутылку водки и идет с ней, чтоб поставить ее на стол вместе с двумя рюмками, я оглядываю комнату и слежу за его движениями. Прежде всего он делает очень широкие шаги даже в комнате, однако нельзя сказать, чтобы он сильно жестикулировал. На фоне белых стен его движения проецируются врастяжку. Он садится
— Вы не страдаете психастенией? — спрашивает меня господин Джойниус.
— А что это такое?
— Невроз, который проявляется трояким способом, то есть посредством боязни высоты или закрытых помещений или посредством навязчивых представлений, как-то клептомания и пиромания, причем последнее означает беспрестанное зажигание огня…
— Нет, нет, — отвечаю быстро, — ничего подобного пока я за собой не замечал.
— Вы не должны бояться, — успокаивает меня господин Джойниус, — я не делаю из этого никаких выводов.
— Но я действительно…
— Хорошо, — говорит господин Джойниус, — я говорю это только потому, что раньше, чем познакомить вас со своими опытами, я должен кое-что сказать о личности, как таковой… (Он на минуту умолкает, но лишь на то мгновение, пока он снова наполняет рюмки; мы чокаемся и пьем.) Гиппократ в пятом веке до нашей эры делил людей по темпераментам, но он немногое знал об индивидуальных свойствах личности. Абсолютно неверно его утверждение, что личность человека зависит от того, какая телесная жидкость в нем доминирует. Как он утверждает, в сангвинике преобладает красная кровь, в меланхолике — черная желчь, в холерике — желтая желчь, в флегматике — лимфа… (Совершенно не обращая на меня внимания, он положил ноги на стол между рюмкой и бутылкой.) Физиогномика — тоже глупость, потому что она пытается объяснить личность и ее характер только внешними признаками, и прежде всего чертами лица… Согласитесь, что это ерунда. (Он улыбается и постукивает себя пальцем по колену. Я спокойно слежу за этим его движением и слушаю внимательнее.) Уважаемый господин, каждый из нас — это отдельная личность… Понятием «личность» мы выражаем свод своего поведения по отношению к другим людям. Характер личности опять-таки — это сложная реальность, какой-то результат жизненных наблюдений и влияний. Внешние изменения, когда кто-нибудь, например, пытается изобразить улыбку гения, не отражают реальной личности, корни которой уходят намного глубже. Обратите внимание: намного глубже! Эта гениальная формулировка, которую я цитирую по книге некоего господина Г., мне и внушила исходную мысль, и сразу же я начал проводить эксперименты. Но я отвлекся и забегаю вперед… (Тут я впервые изменяю свое положение в кресле и отваживаюсь опереться о спинку. Я двигаюсь очень осторожно, чтобы кресло не скрипнуло.) До того как я покажу вам свои эксперименты с личностью, я должен буду вас ознакомить и с чуждыми мне взглядами… Так, господин Оллпорт думает, что личность — это собрание привычек одного лица, точек зрения и особенностей, которые определяют его приспособление к данной среде… Это, конечно, устаревший взгляд, но тоже взгляд… (Возможно, он только сейчас заметил, что у него вылезает из брюк рубашка, потому что он стал ее поправлять костлявыми пальцами.) Платоник Бэн считает, что потоки нашей энергии идут главным образом по интеллектуальным, чувственным и волевым каналам. И поэтому он делит людей на интеллектуалов, художников и людей практического типа… Я мог бы, конечно, говорить и о химических основах личности, но мы бы не могли исчерпать эту обширную материю и поэтому кончим с теоретизированием. Идемте со мной!
Я встал.
— Простите, еще на минутку, — обратился ко мне господин Джойниус — Я забыл одну важную формальность. Прежде чем посвятить вас в свои опыты, я должен потребовать от вас обещания полностью сохранять все в тайне… Вы никому не должны говорить, что вы здесь видели… Согласны?
— Конечно!
— Понимаете, я считаю это формальностью, потому что, собственно, каждый, кто хочет, может сюда прийти и посмотреть на мою работу. Важность этой формальности заключается в том, чтобы никто не давал собственных объяснений тому, что здесь увидел… Вы понимаете?
— Да!
— Подпишите, пожалуйста, эту форму…
Я беру перо, которое подает мне господин Джойниус, и подписываюсь. Форма мгновенно исчезает в боковом кармане господина Джойниуса, и его улыбка является единственной благодарностью за мое понимание.
— Теперь мы можем идти
дальше! — говорит господин Джойниус и движением руки приглашает меня следовать за собой. Он подходит к двухстворчатой двери, открывает ее, и мы оказываемся в соседней комнате. Стены ее окрашены в черный цвет, сквозь опущенные жалюзи проникает очень мало внешнего света. Проходит некоторое время, пока я начинаю различать окружающие предметы. Я не сразу замечаю, что эта комната необычайно велика. Потом присматриваюсь внимательнее. За прямоугольным столом в креслах сидят пять мужчин и одна женщина. Кое-кто курит, некоторые спорят, но на нас никто не обращает внимания. Мы подходим к самому столу.— Позвольте представить вам господина Одаса, — обращается к присутствующим господин Джойниус. Все замолкают и согласно кивают. — Господин Одас некоторое время проведет с нами, — продолжает господин Джойниус. — А теперь, господин Одас, позвольте, я вам представлю сидящих здесь, — обращается он ко мне. — Это госпожа В. В., рядом с ней господин О. Б. М., далее господин Л., господин Х. Б., господин Т. С. Э. и, наконец, господин Ц. Г. Й. Посидите немного с ними, а я пока посмотрю, можем ли мы и дальше продолжать наблюдение за ходом моих экспериментов… Желаю вам приятно провести время, дорогой господин Одас!..
Господин Джойниус кланяется и покидает комнату. Некоторое время я стою нерешительно на одном месте и наконец сажусь в кресло рядом с господином Л. Я достаю сигарету, закуриваю.
— А вы не боялись? — спрашивает меня мой сосед господин Л.
— Боялся?
— Да, — подтверждает госпожа В. В.
— Но чего, помилуйте? — спрашиваю я.
— Ну, конечно, этого визита! — говорит господин Л.
— Нет, — отвечаю я. — Я шел сюда с радостью… или… а вы думаете…
— Он, наверное, не знает, что значит страх, — говорит господин Х. Б.
— А я ужасно боялся, — говорит Ц. Г. Й.
— И я боялся, — говорит господин Т. С. Э.
— А что, вы даже еще сейчас не испугались? — спрашивает господин О. Б. М.
— Нет… я не знаю…
— Разумеется, он не знает, что значит страх, — повторяет господин Х. Б. — А вы когда-нибудь чего-нибудь боялись? Определенно, только вы всегда забывали это… Как вы считаете, что сильнее выражает чувства: глаза или губы?
— Думаю, что глаза, — отвечаю я.
— Как раз наоборот: губы, — поправляет меня господин Х. Б. — А то, что выражают сейчас ваши губы, не что иное, как…
— Всегда так бывает, — прерывает господина Х. Б. господин Т. С. Э., — человек встречает в лесу медведя, пугается, бросается бежать…
— А не наоборот ли? — спрашивает господин Х. Б. — Человек встречает в лесу медведя, бросается бежать и в результате этого пугается…
— Возможно, это и так, — говорит госпожа В. В., — но это означает, что господин Одас не мог ничего бояться раньше, потому что только теперь, когда он находится здесь…
— А чего, собственно, я должен бояться? — спрашиваю я и чувствую, как рука с сигаретой начинает у меня дрожать. Я не понимаю их намеков, и это меня больше всего раздражает.
— Вы все запутали, — говорит господин Л., хотя никто не ответил на мой вопрос. — Что же это тогда означает, — продолжает господин Л., — если человек, который встретил в лесу медведя и не бросился бежать, он что же, не испугался вообще?
— Всему причиной адреналин, — говорит господин Ц. Г. Й., — и, следовательно, страх — это гормональное явление. Адреналин высвобождает сахар из печени, передает его в кровь и таким образом быстро увеличивает мышечную энергию. Если бы нас преследовал медведь, без адреналинового гормона мы не смогли бы молниеносно взобраться на дерево… Другого объяснения я не знаю…
— Бросьте это, дорогие мои, — говорит господин Л., — поговорим о более приятных вещах…
После слов господина Л. все замолкают. Я докуриваю сигарету, и это хорошо, потому что я должен все время смотреть на ее конец и для того, чтобы пепел не упал на пол, и для того, чтобы не обжечь себе пальцы… Однако я чувствую, что все как-то украдкой, искоса бросают на меня взгляды и то один, то другой прямо поглядывают на меня, будто желая ко мне обратиться… Но я ни на кого не смотрю, и, когда докуриваю, у меня начинает дергаться то рука, то нога… Не испугался ли я, в самом деле? А о чем тут, собственно, говорили? На что намекали? Я призываю всю свою смелость и смотрю каждому по очереди в лицо… Мне не кажется, что они чего-либо боятся… Отчего же тогда бояться мне? Не были ли все эти вопросы только каким-то недоразумением? Я сижу, сохраняя внешнее спокойствие, и, когда снова лезу в карман за сигаретой, я нащупываю рукоятку ножа… И мне на минуту становится легче…