Вкус медной проволоки

Его губы были порваны в нескольких местах. Срослись они неровно и полностью не закрывали зубов. С одной стороны нижняя губа была вывернута, с другой стороны её почти не было видно. Верхняя была стянута в одну сторону.

– Ну?
– сказал Федоров, возвращаясь к телефону. Он внимательно осмотрел нас. Его взгляд остановился на мне.

– Адрес?

Я хотел соврать. Я уже открыл рот, чтобы соврать, но, посмотрев на его губы, вдруг сказал правду.

Он отвернулся и стал крутить ручку телефона.

– Мостовой, - крикнул он в трубку.

Шурка задышал мне в ухо:

– Кому это надо?

Шурка был прав. Я покосился на Котьку. Котька стоял по стойке смирно. Через плечо у него висела противогазная сумка с вышитой надписью «Казанджи». В сумке были Котькины тетради и учебники. Еще там были булочки, которые нам выдавали в школе. Мне захотелось есть.

Скрипнула дверь, и в дот вернулся старшина Зурико.

– Вы у меня третьи за неделю, - сказал он.
– Великое переселение народов. Куда бежали, генацвале?

– В Африку, - пробурчал Шурка.
– К неграм и обезьянам. Охотиться за слонами.

Послышался шум приближающегося автомобиля.

– Завтра ты еще не так будешь острить, сопляк. Я тебя сам домой отведу, клянусь.

Зурико вышел.

Бежали мы в Лубны. К Шуркиной бабке. Бабка писала, что домик сохранился и сад тоже, и приглашала их приехать. Но Шуркиной матери было некогда, - она работала в госпитале. Тогда Шурка подбил нас.

– Поедем, - сказал он.
– Отожрёмся. Это же Украина, всесоюзная житница. Сметану будем есть. Мёд.

Мы согласились. Бежали мы в субботу, сразу после уроков. А погорели мы глупо. Поздно заметили КПП и поздно легли на дно кузова. Ложиться не стоило. Это уж точно. Зурико так и сказал, снимая нас с форда: «Честный человек, покидая запретную зону, не будет прятаться при виде КПП».

– Рубать будете?
– спросил Федоров. Он прошёл в угол дота. Зашуршало сено. Он склонился над вещмешком и достал банку американской тушёнки и финку с наборной ручкой. Финка беззвучно вошла в банку. Он протянул банку Жеребу.

– Хлеб и ложки на столе.

Мы молчали. Он толкнул ногой дверь и вышел. Он был высок и костист. Он сильно нагнулся, выходя из дота. Над его плечом на секунду заискрились звезды и опять исчезли.

– Уже вечер, - грустно сказал Котька.

– Вам-то что!
– сказал Шурка.
– А мой любимый дядя орденоносец имеет сто килограммов весу.

– Нюни распустили, - Жереб презрительно сплюнул.

– Плюй, Жереб, плюй, - сказал Шурка.
– Зуб даю, что он и тебе по шее смажет. Он к тебе слабость питает.

– Не имеет права, - буркнул Жереб.

– Спорим, - Шурка протянул руку.

– Идите к чёрту!
– крикнул Жереб. Он встал из-за стола и улёгся в углу на сено. Сено было покрыто парусом.

– Комфорт, - крикнул Шурка и лёг рядом. Мы е Котькой доели тушёнку и тоже легли.

Сено было свежее. От него пахло солнцем, наверно, его долго просушивали.

Было мягко. Я сам не заметил, как уснул.

Проснулся я неизвестно отчего. За столом сидели Фёдоров, Зурико и незнакомый матрос. Они ужинали,

– Что будем делать с ними?
– спросил матрос и кивнул в нашу сторону.

– Завтра отвезём. Сменимся и отвезём. Эта такая шпана, знаешь, да?

– Пацаны как пацаны, - сказал Фёдоров.
– Налей еще чайку.

Сахар хрустел у них на зубах. Они пили и курили махорку. Запах сена исчез. Мне было не заснуть. Я злился. «Водохлёбы, - думал я.
– Другие воюют, а они здесь чаи гоняют. И еще шпаной обзывают».

– Слушай, Федоров, - сказал Зурико, - всё хочу у тебя спросить... Между прочим, почему у тебя такие губы?

– Да так, - задумчиво протянул Федоров.
– Фельдфебель один постарался.

– Ты что, в плену был, да?
– удивился Зурико.
– Брось, кацо, не надо меня пугать.

Фёдоров затянулся и, вздохнув, выпустил узкую и долгую струйку дыма.

– Мне повезло. Меня отбили партизаны. Я ещё партизанил.

– Реабилитировал, стало быть, себя, - сказал третий.

– А где ты сам был, когда мы сдавали Севастополь, - вдруг зло крикнул Фёдоров, - А?!

– Меня еще тогда не призвали, - растерянно сказал матрос, - меня только весной мобилизовали. Как раз в мае.

– Мобилизовали… - усмехнувшись, повторил Фёдоров и повернулся к Зурико.
– А меня взяли на Фиоленте, помнишь, как это было. За спиной море. Отступать уже некуда.,.

Я лежал с закрытыми глазами и слушал. Было жаль, что ребята спят и не слышат всего этого. Бывает же такое - они спят, а он рассказывает. Бывает же такая невезуха.

Мне было так жаль, что они не слышали всей этой истории, что, когда Зурико, Прошкин и Фёдоров пошли встречать очередную машину, я растолкал Шурку, чтобы все рассказать ему.

– Слушай, Цубан, я такое тебе сейчас скажу - ахнешь, - прошептал я над его ухом.
– Поднимайся.

– Они ушли? Отлично!
– заорал Шурка и растолкал Жереба.
– Живо! Живо!
– кричал он.
– Они ушли. Сматываемся!

Огромная круглая луна, как прожектор, освещала всю долину: и голый склон холма позади нас, и шоссе под нами, и верхушки тополей за речкой. Трава от росы была мокрой, от реки тоже несло сыростью - Котька громко отбивал зубарики и ругался, глядя на луну злыми глазами.

– Ссс-терва мало-к-кровная... Чтобб ты сдохла!

– Тише, - недовольно прошептал Шурка, - кажется, идёт.

Котька прикусил зубами рубашку. Мы прислушались. Под мостом гулко шумела река, кто-то неразборчиво говорил на шоссе, и где-то действительно подвывал мотор.

На шоссе показался «форд». В свете его фар я увидел Зурико. Сзади с автоматами стояли Фёдоров и Прошкин.

– Документы!
– крикнул Зурико и вышел из полосы света.

– Айда, - прохрипел Шурка. Мы кинулись следом и, петляя, перебежали через дорогу. У реки Шурка остановился.