Вкус жизни

Просто я постепенно стала отвоевывать себе право иметь свободное время и возможность распоряжаться им по своему усмотрению. Мне не надо было задумываться, чем бы я хотела заняться на досуге. Я всегда мечтала научиться профессионально шить самые современные, красивые вещи, но не могла себе этого позволить и тем обворовывала себя. Я даже не осмеливалась на это претендовать, меня терзало угрызение совести, мол, я могла бы потратить это время на мужа. Он меня в чувствах обворовывал, даря себя другим, я себя – еще и в хобби. Одни минусы… Но позволила я себе осуществить это увлечение много лет спустя, уже после болезни.

И в словах я стала более жесткой, не щажу, как раньше, его самолюбия. Как-то он, собственно, как всегда и везде, разошелся в излишнем внимании к одной женщине. А я ему говорю: «Обрати внимание, как ведут себя другие мужчины: степенно, с чувством собственного достоинства или скромно, сдержанно. А ты напоминаешь мне кобелька в поисках очередной сучки. Обнюхиваешь всех женщин подряд, под хвосты… то бишь в глаза заглядываешь, заигрываешь, вьюном крутишься, чтобы привлечь к себе внимание... И вроде бы умным считаешься. Да, видно, ум и воспитанность у тебя в разных файлах лежат. Представь себе, что я так же стала вести себя с мужчинами. Наверное, сказал бы, что я чокнулась от переизбытка гормонов».

Разговаривая с Жанной, Эмма перешла на тихий шепот:

– …Еще обидно… получалось, в начале перестройки, когда у нас были большие материальные трудности, Федор, как говорится, пас чужую корову в нашем огороде… Муж этой проститутки зарабатывал большие деньги, но ей всё было мало. Ей надо было еще ощипывать таких «умников», как мой Федор. Один звоночек сделает – она была из тех, кто в то время начальствовал – и половину заработанного Федором себе забирает. Наверняка не одного его грабила. Видно, чувствовала глубочайшее удовольствие от своей власти над мужчинами. А внешне ни кожи, ни рожи. И чем только брала? Хитростью, наглостью, лестью? Наверное, всем сразу. На лицо я была не из последних, и фигура как у артистки Гурченко. Талия сорок пять. Ноги, правда, могли быть и длиннее, но каблуки делали свое дело. В сорок лет, как девчонка, стройна. Больше двадцати пяти не давали. Косметики ни грамма, свои краски не поблекли. Я на юбилей себе впервые помаду купила.

Инна взглянула на Лену, на ее усталые, отяжелевшие плечи, на руки, неподвижно лежащие на подлокотниках кресла. И ей вдруг вспомнилась университетская база отдыха, совместные танцы детей и взрослых. Им с Леной по сорок пять. Они еще худенькие, стройные и подвижные, как девчонки. В гости из соседнего лагеря пришли преподаватели технологического института. Была прекрасная дружеская атмосфера. Веселились от души. Еще не было перестройки.

На следующий день, просматривая видеокадры, один преподаватель спросил у Лены: «Вы в детстве занимались балетом?» «Почему вы так думаете?» – удивилась она. «Вы прекрасно двигаетесь, пожалуй, лучше всех из нашей компании. У вас какая-то особенная, неподражаемая грация», – ответил гость. «Ну, если считать перетаскивание на плечах мешков с зерном, с картошкой или с цементом в течение нескольких лет хорошей балетной тренировкой, то «да», – рассмеялась Лена. «Тяжелая работа не испортила то, что заложила в вас природа!» – сказал профессор потрясенно. Лена была искренне удивлена и смущена такой оценкой ее внешних данных. Помнится, пошутила: «А что я еще лет так через десять услышу!» В ее голосе звучала самоирония.

Эмма заговорила еще тише:

– …А как-то ее увидела. Не знала, что это она… та самая, на которую вдруг запал Федор, – я боялась на нее нечаянно наткнуться: кто бы знал, как я болезненно самолюбива! – но почему-то обратила внимание на эту женщину. На вид совсем старушка лет за шестьдесят. Шла, подавшись вперед, точно привыкла опираться на клюку. Тонкие ступни ног все время выворачивались наружу из туфлей на низком толстом каблуке. Живот как у женщины на восьмом месяце. Пальцы на руках красные, тонкие, как крючки. (С собой невольно сравнивала, хотя не знала, что мы ровесницы.) Глаза цепкие, острые, хищные. Я еще подумала тогда, что в молодости она, наверное, если кого зацепляла, то уже не выпускала из своих коготков. Такая ни перед чем не остановится... И она на секунду блеснула в мою сторону жадным любопытствующим взглядом… Наверное, знала, кто я. Эта женщина выглядела лет на двадцать старше моего мужа. Мне и в голову не могло прийти, что он с этой старухой…

– У меня есть знакомая. Внешние данные ниже среднего. Но она постоянно говорит, какая она умная и красивая. Держится уверенно, будто и правда она самая-самая. И все привыкают к ее словам... Видно, та женщина расхваливала себя, а твой Федор верил ей, как верил своей матери, – предположила Жанна.

– Как ей это удавалось?

– Возможно, она сначала хвалила его, а потом себя.

Эмма на миг засомневалась, стоит ли продолжать разговор, и все же решилась.

– Это была самая длительная связь Федора. Хочешь – верь, хочешь – не верь, и с ней он валандался, не забывая о других… Не он, она его выбрала и увлекла. Сам бы он не решился. Зазвала его домой будто бы срочные бумаги подписать, напоила и в постель затащила. Именно она обучила его тонкостям лжи и манипуляциям с людьми. И что самое обидное, мой муж защищал ее, когда я обзывала ее словами, которых она заслуживала, называл ее порядочной женщиной. «С каких это пор гулять при живом муже считается порядочностью? – спрашивала я. – Где же твоя логика?» Но доказывать элементарные вещи человеку, находящемуся под гипнозом, бесполезно... Раз он кидался на ее защиту, значит, она или память о ней дорога ему.

– И до сих пор защищает?

– Теперь поостыл.

– Такие хлысты и черта, и ведьму готовы причислить к лику святых, лишь бы получать хвалу либо телесные удовольствия.

– Он получал комплименты – то, что его больше всего возбуждало, она – деньги, и оба были довольны. Она сама добивалась его, сама поддерживала эту связь, если она слабела. Изводила мою семью телефонными звонками. Женщины всегда сами завоевывали его, командовали им... Даже когда муж и жена любят друг друга, ежедневное бытовое общение – большое испытание. Не всем оно по силам. А если нет привязанности, стремления к разумному…

– Может, она обаятельная?

– О чем ты говоришь! Льстивая, скользкая, навязчивая, хитрая.

– Важны даже не сами поступки, а истинные намерения, то, ради чего они совершаются, – начала было Аня.

– А ты, Эммочка, тоже залучила бы себе приличного мужичка, – прервав Аню, дерзко посоветовала Инна и тем самым не дала развиться ее, как она считала, примитивным философствованиям.

Эмма сделала вид, что не вникла в прямой намек. Поняла, конечно, и подумала: «Это Федор может с легкостью переходить границы условностей брака».

– Видно, когда-то твой муж сделал открытие, что представляет некоторую материальную привлекательность для женщин, и понял, что жена не является для него всем на свете. Потом возомнил себя чуть ли не секс-машиной или чем-то близким к этому понятию, и покатилось. Он ведь воспринимал комплименты женщин слишком серьезно и буквально? – предположила Лера.

– Увлекаясь очередной пассией, он вновь обрастал панцирем цинизма и черствости к семье, ничего не видел, не слышал и не понимал, кроме своих желаний. Ему было безразлично, что он больно ранит мое сердце. А я только удивлялась: «Какой же надо быть сволочью, чтобы, изменяя на стороне, дома вести себя с близкими как тиран. С какими бессовестными лживыми глазами можно принимать заботу о себе, да еще и привередничать? Вся его жизнь – сплошная ложь и полное подчинение своим страстям. Он так и не понял, что ничего дороже семьи для порядочного человека нет. И чего бы он ни достигал в своей жизни, все это прежде всего для семьи и во имя семьи… Разве ему понять, что человек счастлив, когда ему хочется отдавать без причины. Он же общался с другими…

– Да уж, не обременен Федор сильно выраженным чувством вины перед тобой. А бессознательное покаяние немногого стоит. Романы он тоже заканчивал без особых угрызений совести? Ха! Какая может быть совесть, когда сперма на глаза давит, – расхохоталась Инна.

– Городок наш небольшой, всего около ста тысяч жителей. Сплетни быстро разлетаются… Знаешь, как это – ходить с опущенной от стыда головой… Как-то случилось мне оказаться возле дома той любовницы. Федор тогда уже развязался с ней. Разговариваю я со своей знакомой о нынешних начальниках и вдруг слышу, рядом неприметный на вид мужчина рассказывает, как что-то чинил в ее квартире. С такой неожиданно кокетливой, хитрой улыбочкой это преподносил! И физиономия у него при этом была такая довольная. Осторожные, но скабрезные намеки делал… А недавно я услышала, что родственница осмелилась упрекнуть ее в поведении, не соответствующем возрасту, так она объявила ее сумасшедшей и отобрала дочку. Связи у нее… Жестокая женщина.

– Зачем ей девочка?

– Старость ее холить. Домработницей при ней служить. Она же о себе в первую очередь думает, – предположила Лиля.

– Может, врут люди. Но я не удивлюсь, если это правда, – неуверенно сказала Эмма и снова заговорила о самом для себя больном:

– Обычно, я слышала, если мужья ходят на сторону, то, чувствуя свою вину, они как-то пытаются ее загладить подарками, заботой. Может, поэтому я долго не верила в его измены. Мой муж и тут оказался «уникальным». Не задыхался в железных тисках совести. Полноводная река нашего семейного благополучия оказалась давно пересохшим ручьем, – горько усмехнулась Эмма. – «Жизнь – это сон. Нас убивает пробуждение». Так сказала Вирджиния Вульф. Не помню, что она под этим имела в виду, но мою жизнь эти слова характеризуют как нельзя точно.