Вкус жизни

Кира присела на диван, расслабленно откинулась на его спинку, прикрыла веки и заговорила мечтательно, совсем как в юные годы:

– Музыка до сих пор раскрывает во мне что-то новое, чего я еще не знала в себе. Я по-хорошему всеядна: люблю разную музыку, но выбираю из каждого ее вида лучшее. Музыка сопровождает меня по жизни: радует, поддерживает в трудных ситуациях. Время от времени надо позволять себе отдыхать, отдаваясь на волю чувств.

И раньше моя внутренняя духовная зарядка и разрядка в зависимости от возраста складывалась из постоянно меняющихся музыкальных привязанностей и ориентиров – героические, патриотические песни с торжествующей интонацией слов, романтические песни о любви.

– Это после того, как оды вождям постепенно стали заменяться лирическими мотивами? – вставила замечание Инна.

– А теперь мне больше нравятся произведения философской направленности – старею? мудрею? – этакий музыкальный ряд, ведущий меня по дороге жизни. Ему сопутствует моя верная любовь к определенным певцам. Были периоды Георга Отса, Магомаева, Жени Мартынова, Гуляева, Высоцкого, Пугачевой, виртуозно оперирующей своим талантом актрисы. Они исключительно точно угадывали музыкальный тон своего времени. Они – звуковые приметы, визитные карточки нашей эпохи. Их не надо было рекламировать. Цоя пыталась понять ради внуков. В студенческие годы плакала под Сальваторе Адамо, восхищалась «битлами». Они и сейчас звучат свежо и ярко. Безумно любила Мирей Матье с ее неповторимым раскатистым «р».

Теперь покоряет глубокий, тонкий Таривердиев – до сих пор помню, какое потрясение испытала от первого соприкосновения с его музыкой. Восхищают жизнелюбивые произведения Верди. До слез трогают мелодии непревзойденного песенника Арно Бабаджаняна, особенно его песни на слова Роберта Рождественского, который тоже неисправимый идеалист, как, впрочем, и все мы. Женский «Вивальди-оркестр» Светланы Безродной полюбила. Спивакова обожаю. У него безупречный вкус даже в музыкальных «хулиганствах» и шутках. Вот в ком живет удивительная музыка, вот где создается красота, вот в ком особенная легкость и изящество исполнения. Взыскательный мастер. Бодрит восторженный Штраус, трогает и уводит мою душу за горизонт счастливое страдание цыганских песен (но только не псевдоцыганских), надрывают сердце изнемогающие от жгучей муки несчастливой любви русские мотивы. Разные времена – разные имена, разная музыка… В буднях ведь так не хватает положительных эмоций. Иногда не против послушать, казалось бы, прочно забытые довоенные мелодии.

Меня чарует божественно искушенная простота произведений – она сродни гениальным стихам Пушкина, – и тогда мне кажется, что именно к ней надо стремиться. Пушкинская музыка слов, помноженная на прекрасную музыку Чайковского, так нежит сердце, что порой думается, стала бы перед ними обоими на колени.

– Чайковский не боялся до предела раскрыть в музыке все раны своей трагически настроенной хрупкой души, – заметила Алла.

– А до чего прост и прелестен вальс, сочиненный студентом Львом Толстым! Мягкий, лиричный, спокойный, умиротворяющий. А нежнейшее объяснение в любви Паганини! Скрипка – инструмент тонкой, глубокой страсти.

«Ах, какие мы умные и эрудированные! Нам бы только лекции по истории искусства школьникам читать», – про себя фыркнула Инна.

– Я оперетту люблю. До чего же здорово хоть иногда побыть пару часов в окружении искрящейся любовью головокружительной музыки, легких шутливых отношений, прекрасных нарядов, окунуться в радость, в восторг! – мечтательно сказала Эмма.

И всем женщинам захотелось того же. Это Лена поняла по их улыбкам и дружно заблестевшим глазам.

– Красота любого произведения идет прежде всего от бездонной глубины и лиричности талантливого стиха. Но только его сочетание с очаровательной музыкой, с неповторимым тембром голоса исполнителя и его тонкой неординарной личностью дает максимальное впечатление. Именно тогда происходит попадание в десятку. Слушаешь и невольно признаешь, что живешь в лучшем из миров, – вставила свое замечание Лера.

– Ты забыла сказать о замечательных зрителях, – невозмутимо добавила Инна.

Стол взорвался одобрительными аплодисментами. «Несмотря на собственные беседы, услышали-таки меня!» – обрадовалась Инна.

– Музыка – что-то вроде особого типа речи, которую понимают все люди планеты, – глубокомысленно продекларировала Жанна. – А Владимир Спиваков, тот, который создал оркестр «Виртуозы Москвы», говорил что-то типа: «Музыка – закодированные эмоции». Обожаю его! Выступает ярко, мощно, непревзойденно. «Путешествует только тело, а душа остается там, где родина». Он, рассказывая про гастроли за границей, так выразился. Хорошо сказал!.. А в быту, говорят, он удивительно неприхотливый, самостоятельный, боится кому-то доставить неудобство, затруднить. Гений, и без капризов. Повезло его жене.

– Но и без некоторой изящной усложненности в музыке обойтись невозможно – она по-особому трогает струны души. Вот так, с возрастом постепенно и дорастаешь до понимания классических оперных произведений, симфоний. Да… опера – это тебе не фестивали бардовской песни на лужайке перед домом. Хотя и они нужны душе. Раньше времени не хватало вникать в серьезную музыку, в прекрасный процесс ощущения новизны. А детство, сами знаете, какое нам досталось. Куску хлеба радовались. Не до музыки было.

– Создание сложной музыки возбуждает мозговые процессы. Многие великие композиторы прекрасно играли в шахматы. Они становились их страстью, – поделилась Лера.

– А Пуччини был великолепным поваром, – вспомнила Жанна.

– Талант и азарт необходимы в любой профессии, – сказала Аня. – А я вот Святослава Бэлзу обожаю. Для меня он истинный интеллигент.

– Случалось и наоборот: Эйнштейн скрипку любил, Макс Планк был пианистом, а медик и химик Бородин стал великим композитором, – внесла свою лепту в разговор Алла.

– А как ты, Кира, насчет Майкла Джексона? – хихикнула Инна.

– Его творчество не находится в русле моего понимания искусства. Элла Фитцджеральд – эта пожалуйста.

– Тут ты неоригинальна.

– А я и не стремлюсь выделиться… Сейчас личностей в искусстве маловато, все за деньгами кинулись. Если кто хоть чего-то стоит, так сразу за границу мчится, а ведь успех на родине – это главное. Помни – она тебя взрастила.

Голос Киры и тут прозвучал как голос разума.

– Терпеть не могу, когда артисты напрашиваются на аплодисменты… Теперь выхолощены, нивелированы высокие понятия «великий», «гений», «талант». Бросаются ими как горохом, горстями. Заполонили весь эфир «шедеврами» типа «Убей мою подругу» и радуются. Победили вкусы толпы. Один продюсер пошутил с экрана: «Сделать звезду? Да не вопрос! Надену на нее балетную пачку и заставлю петь оперную арию на коньках», – сурово возмутилась Аня. – Примитивная музыка всюду: на улице, в магазине, даже в лифте. Она как фон, как звуковые обои. Музыку не слышат… И кучка певцов сами себя и друг друга превозносят до небес…

– Тут ты малость пересаливаешь.

– Нисколько!

– Искушенного зрителя этим не возьмешь, – решительно возразила Лера.

– Искусство должно опьянять и шокировать, – настаивала Инна. Ей очень хотелось поспорить.

– Знаете, как я открыла для себя балет? По телевидению поздним вечером шел праздничный ноябрьский концерт. Я вязала сыну шапочку и иногда устало и вяло поглядывала на экран. Слышу, говорят: Плисецкая. Оторвала глаза от спиц, всмотрелась и буквально задохнулась эмоциями. Я впитывала каждое ее движение, я дышала вместе с ней. Я словно из замусоленного мира попала в сказку. Все мое существо отзывалось на каждый ее прыжок. Мне казалось, что во время танца она как бы думает не только головой, но и телом. Ее чувства и движения были свободны, легки и в то же время лаконичны, точно сконцентрированы. У меня нет слов объяснить свои ощущения. Это было чудо, восторг, вдохновение! Я впервые почувствовала, что такое настоящее искусство балета, а до этого априори считала, что смотреть балет – скучное занятие. Плисецкая пробудила во мне понимание своего безусловного таланта, как когда-то Лермонтов, Некрасов, Рокуэлл Кент, как розовые листья осины в осеннем лесу открыли мне очарование природы, когда мне было всего шесть лет.

– В балете мы еще «впереди планеты всей»… Ты еще не посвящена в рыцари ордена балетоманов? – мило улыбаясь, расслабленно спросила Инна.

Кира увлеченно продолжила:

– Я совсем не представляю партнера Плисецкой, пусть он меня простит за это. Помню, только что они то соприкасались, то распадались в танце. Я была захвачена, поглощена смелым искусством балерины, ее идеально гармоничными движениями. Я как-то сразу поняла тему танца, его язык. Я прочитывала каждое ее па. Это был удивительно страстный танец гордой, любимой и любящей женщины, охваченной сильным, прекрасным чувством, испытывающей состояние экстаза. Теперь бы сказали, что это был сексуальный танец. Я каждой клеточкой ощущала ее любовь – властную, всепоглощающую, такую высокую, восторженную, восхитительную и какую-то одновременно целомудренно чистую, светлую, нежную. Это надо было видеть!