Владимир Высоцкий

1970

Песенка про прыгуна в высоту

Разбег, толчок… И стыдно подыматься: Во рту опилки, слезы из-под век. — На рубеже проклятом два двенадцать Мне планка преградила путь наверх. Я признаюсь вам как на духу: Такова вся спортивная жизнь, — Лишь мгновение ты наверху — И стремительно падаешь вниз. Но съем плоды запретные с древа я, И за хвост подергаю славу я. У кого толчковая — левая, А у меня толчковая — правая! Разбег, толчок… Свидетели паденья Свистят и тянут за ноги ко дну. Мне тренер мой сказал без сожаленья: «Да ты же, парень, прыгаешь в длину! У тебя — растяженье в паху: Прыгать с правой — дурацкий каприз, — Не удержишься ты наверху — Ты стремительно падаешь вниз». Но, задыхаясь словно от гнева я, Объяснил толково я: главное, Что у них толчковая — левая, А у меня толчковая — правая! Разбег, толчок… Мне не догнать канадца — Он мне в лицо смеется на лету! Я снова планку сбил на два двенадцать — И тренер мне сказал напрямоту. Что — начальство в десятом ряду И что мне прополощут мозги. Если враз, в сей же час не сойду Я с неправильной правой ноги. Но лучше выпью зелье с отравою, Я над собою что-нибудь сделаю — Но свою неправую правую Я не сменю на правую левую! Трибуны дружно начали смеяться — Но пыл мой от насмешек не ослаб: Разбег, толчок, полет… И два двенадцать — Теперь уже мой пройденный этап! Пусть болит моя травма в паху. Пусть допрыгался до хромоты, — Но я все-таки был наверху — И меня не спихнуть с высоты! Я им всем показал «ху из ху», — Жаль, жена подложила сюрприз: Пока я был на самом верху — Она с кем-то спустилася вниз… Но съел плоды запретные с древа я, И за хвост подергал все же славу я, — Пусть у них толчковая — левая. Но моя толчковая — правая!

1970

Бег иноходца

Я скачу, но я скачу иначе — По камням, по лужам, по росе, — Бег мой назван иноходью — значит: По-другому, то есть — не как все. Мне набили раны на спине, Я дрожу боками у воды. Я согласен бегать в табуне — Но не под седлом и без узды! Мне сегодня предстоит бороться, — Скачки! — я сегодня фаворит. Знаю, ставят все на иноходца, — Но не я — жокей на мне хрипит! Он вонзает шпоры в ребра мне, Зубоскалят первые ряды… Я согласен бегать в табуне — Но не под седлом и без узды! Нет, не будут золотыми горы — Я последним цель пересеку: Я ему припомню эти шпоры — Засбою, отстану на скаку!.. Колокол! Жокей мой «на коне» — Он смеется в предвкушенье мзды. Ох, как я бы бегал в табуне. — Но не под седлом и без узды! Что со мной, что делаю, как смею — Потакаю своему врагу! Я собою просто не владею — Я прийти не первым не могу! Что же делать? Остается мне — Вышвырнуть жокея моего И бежать, как будто в табуне, — Под седлом, в узде, но — без него! Я пришел, а он в хвосте плетется — По камням, по лужам, по росе… Я впервые не был иноходцем — Я стремился выиграть, как все!

1970

* * *

Я несла свою Беду по весеннему по льду, — Обломился лед — душа оборвалася — Камнем под воду пошла, — а Беда — хоть тяжела, А за острые края задержалася. И Беда с того вот дня ищет по свету меня, — Слухи ходят — вместе с ней — с Кривотолками. А что я не умерла — знала голая ветла И еще — перепела с перепелками. Кто ж из них сказал ему, господину моему, — Только — выдали меня, проболталися, — И, от страсти сам не свой, он отправился за мной. Ну а с ним — Беда с Молвой увязалися. Он настиг меня, догнал — обнял, на руки поднял, — Рядом с ним в седле Беда ухмылялася. Но остаться он не мог — был всего один денек, — А Беда — на вечный срок задержалася…

1970

* * *

Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно — Живешь в заколдованном диком лесу. Откуда уйти невозможно. Пусть черемухи сохнут бельем на ветру. Пусть дождем опадают сирени, — Все равно я отсюда тебя заберу Во дворец, где играют свирели! Твой мир колдунами на тысячи лет Укрыт от меня и от света, — И думаешь ты, что прекраснее нет, Чем лес заколдованный этот. Пусть на листьях не будет росы поутру. Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, — Все равно я отсюда тебя заберу В светлый терем с балконом на море! В какой день недели, в котором часу Ты выйдешь ко мне осторожно, Когда я тебя на руках унесу Туда, где найти невозможно? Украду, если кража тебе по душе, — Зря ли я столько сил разбазарил?! Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, Если терем с дворцом кто-то занял!

1970

* * *

Я все вопросы освещу сполна — Дам любопытству удовлетворенье! Да, у меня француженка жена — Но русского она происхожденья. Нет, у меня сейчас любовниц нет. А будут ли? Пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет. Запью ли вновь? Не знаю, не уверен. Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы всё вокруг да около — Да спрашивайте напрямик! Я все вопросы освещу сполна — Как на духу попу в исповедальне! В блокноты ваши капает слюна — Вопросы будут, видимо, о спальне… Да, так и есть! Вот густо покраснел Интервьюер: «Вы изменяли женам?» — Как будто за портьеру подсмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном. Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы всё вокруг да около — Да спрашивайте напрямик! Теперь я к основному перейду. Один, стоявший скромно в уголочке, Спросил: «А что имели вы в виду В такой-то песне и в такой-то строчке?» Ответ: во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет — не суетитесь, — А что имел в виду — то написал, — Вот — вывернул карманы — убедитесь! Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы всё вокруг да около — Да спрашивайте напрямик!

Зима 1970/71

Песенка про прыгуна в длину

Что случилось, почему кричат? Почему мой тренер завопил? Просто — восемь сорок результат, — Правда, за черту переступил. Ой, приходится до дна ее испить — Чашу с ядом вместо кубка я беру. — Стоит только за черту переступить — Превращаюсь в человека-кенгуру. Что случилось, почему кричат? Почему соперник завопил? Просто — ровно восемь шестьдесят, — Правда, за черту переступил. Что же делать мне. как быть, кого винить — Если мне черта совсем не по нутру? Видно, негру мне придется уступить Этот титул человека-кенгуру. Что случилось, почему кричат? Стадион в единстве завопил… Восемь девяносто, говорят, — Правда, за черту переступил. Посоветуйте вы все, ну как мне быть? Так и есть, что негр титул мой забрал. Если б ту черту да к черту отменить — Я б Америку догнал и перегнал! Что случилось, почему молчат? Комментатор даже приуныл. Восемь пять — который раз подряд, — Значит — за черту не заступил.

1971

Марафон

Я бегу, топчу, скользя По гаревой дорожке, — Мне есть нельзя, мне пить нельзя. Мне спать нельзя — ни крошки. А может, я гулять хочу У Гурьева Тимошки, — Так нет: бегу, бегу, топчу По гаревой дорожке. А гвинеец Сэм Брук Обошел меня на круг, — А вчера все вокруг Говорили: «Сэм — друг! Сэм — наш гвинейский друг!» Друг гвинеец так и прет — Все больше отставанье, — Ну, я надеюсь, что придет Второе мне дыханье. Третье за ним ищу, Четвертое дыханье, — Ну, я на пятом сокращу С гвинейцем расстоянье! Тоже мне — хорош друг, — Обошел меня на круг! А вчера все вокруг Говорили: «Сэм — друг! Сэм — наш гвинейский друг!» Гвоздь программы — марафон, А градусов — все тридцать, — Но к жаре привыкший он — Вот он и мастерится. Я поглядел бы на него. Когда бы — минус тридцать! Ну а теперь — достань его, — Осталось — материться! Тоже мне — хорош друг, — Обошел на третий круг! Нужен мне такой друг, — Как его — забыл… Сэм Брук! Сэм — наш гвинейский Брут!

1971

Маски

Смеюсь навзрыд — как у кривых зеркал, — Меня, должно быть, ловко разыграли: Крючки носов и до ушей оскал — Как на венецианском карнавале! Вокруг меня смыкается кольцо — Меня хватают, вовлекают в пляску, — Так-так, мое нормальное лицо Все, вероятно, приняли за маску. Петарды, конфетти… Но всё не так, — И маски на меня глядят с укором, — Они кричат, что я опять — не в такт, Что наступаю на ноги партнерам. Что делать мне — бежать, да поскорей? А может, вместе с ними веселиться?.. Надеюсь я — под масками зверей Бывают человеческие лица. Все в масках, в париках — все как один, — Кто — сказочен, а кто — литературен… Сосед мой слева — грустный арлекин. Другой — палач, а каждый третий — дурень. Один себя старался обелить, Другой — лицо скрывает от огласки, А кто — уже не в силах отличить Свое лицо от непременной маски. Я в хоровод вступаю, хохоча, — И все-таки мне неспокойно с ними: А вдруг кому-то маска палача Понравится — и он ее не снимет? Вдруг арлекин навеки загрустит, Любуясь сам своим лицом печальным; Что, если дурень свой дурацкий вид Так и забудет на лице нормальном?! Как доброго лица не прозевать. Как честных отличить наверняка мне? — Все научились маски надевать, Чтоб не разбить свое лицо о камни. Я в тайну масок все-таки проник, — Уверен я, что мой анализ точен: Что маски равнодушья у иных — Защита от плевков и от пощечин.

1971

I. Певец у микрофона

Я весь в свету, доступен всем глазам, — Я приступил к привычной процедуре: Я к микрофону встал как к образам… Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре. И микрофону я не по нутру — Да, голос мой любому опостылит, — Уверен, если где-то я совру — Он ложь мою безжалостно усилит. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И — жара!.. Жара!.. Жара!.. Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю — Он ни за что не выпрямит кривую. Он, бестия, потоньше острия — Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, — Ему плевать, что не в ударе я, — Но пусть я верно выпеваю ноты! Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И — жара!.. Жара!.. Жара!.. На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит: Лишь только замолчу — ужалит он, — Я должен петь — до одури, до смерти. Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало — ты змея, я знаю! И я — как будто заклинатель змей: Я не пою — я кобру заклинаю! Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И — жара!.. Жара!.. Жара!.. Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки, Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, — Рук не поднять — гитара вяжет руки! Опять не будет этому конца! Что есть мой микрофон — кто мне ответит? Теперь он — как лампада у лица, Но я не свят, и микрофон не светит. Мелодии мои попроще гамм. Но лишь сбиваюсь с искреннего тона — Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона. Бьют лучи от рампы мне под ребра. Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И — жара!.. Жара!..

II. Песня микрофона

Я оглох от ударов ладоней, Я ослеп от улыбок певиц, — Сколько лет я страдал от симфоний. Потакал подражателям птиц! Сквозь меня многократно просеясь. Чистый звук в ваши души летел. Стоп! Вот — тот, на кого я надеюсь, Для кого я все муки стерпел. Сколько раз в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл — шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал. На «низах» его голос утробен. На «верхах» он подобен ножу, — Он покажет, на что он способен, — Но и я кое-что покажу! Он поет задыхаясь, с натугой — Он устал, как солдат на плацу, — Я тянусь своей шеей упругой К золотому от пота лицу. Сколько раз в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл — шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал… Только вдруг: «Человече, опомнись, — Что поешь?! Отдохни — ты устал. Это — патока, сладкая помесь! Зал, скажи, чтобы он перестал!..» Всё напрасно — чудес не бывает, — Я качаюсь, я еле стою, — Он бальзамом мне горечь вливает В микрофонную глотку мою. Сколько лет в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину. На пиле один играл — шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал… В чем угодно меня обвините — Только против себя не пойдешь: По профессии я — усилитель, — Я страдал — но усиливал ложь. Застонал я — динамики взвыли, — Он сдавил мое горло рукой… Отвернули меня, умертвили — Заменили меня на другой. Тот, другой, — он все стерпит и примет, — Он навинчен на шею мою. Нас всегда заменяют другими. Чтобы мы не мешали вранью. …Мы в чехле очень тесно лежали — Я, штатив и другой микрофон, — И они мне, смеясь, рассказали, Как он рад был, что я заменен.

1971

Одна научная загадка, или почему аборигены съели Кука

Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг! Вспомните, как к берегам Австралии Подплывал покойный ныне Кук, Как, в кружок усевшись под азалии, Поедом — с восхода до зари — Ели в этой солнечной Австралии Друга дружку злые дикари. Но почему аборигены съели Кука, За что — неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука: Хотели кушать — и съели Кука! Есть вариант, что ихний вождь — Большая Бука— Сказал, что — очень вкусный кок на судне Кука… Ошибка вышла — вот о чем молчит наука: Хотели — кока, а съели — Кука! И вовсе не было подвоха или трюка — Вошли без стука, почти без звука, — Пустили в действие дубинку из бамбука — Тюк! прямо в темя — и нету Кука! Но есть, однако же, еще предположенье, Что Кука съели из большого уваженья, — Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка: «Ату, ребята, хватайте Кука! Кто уплетет его без соли и без лука, Тот сильным, смелым, добрым будет — вроде Кука!» Комуй-то под руку попался каменюка — Метнул, гадюка, — и нету Кука! А дикари теперь заламывают руки, Ломают копья, ломают луки. Сожгли и бросили дубинки из бамбука — Переживают, что съели Кука!