Владимир

А теперь Пракседа неизбежно должна была задуматься над этим. Владимир — киевский князь, она должна поить и кормить его, в ее руках пока что ключи от всех богатств княжеского терема.

Ненавидящими глазами смотрела Пракседа вслед князю, шедшему по переходам… Вот он исчез… Что же будет дальше?

Лишь вечером князь Владимир остался один, обошел терем, где провел свои юные годы, где все было ему так знакомо, близко; он миновал переходы, палаты, остановился в светлице, где жил когда-то и хотел жить теперь. Перед ним лежала молчаливая, темная Гора, за стеной видны были Подол, Оболонь, Днепр. Где-то среди ночной тьмы, на Щекавице и ближе, на берегу Почайны, горело несколько огнищ: Должно быть, воины готовили себе ужин.

Тихо… Да, вокруг было совсем тихо. Сюда, в светлицу, не долетало ни одного звука, тишина великая стояла на Горе, в Киеве, на Днепре. Пройдет немного времени, и мир, князь Владиимир был теперь уверен в этом, придет на всю родную землю.

Но не только радость и гордость близкой победы наполняли душу Владимира. Ему было грустно, что так случилось.

Отправляясь на сечу, он думал об этом: обида, сердечное стремление выполнить завет отца, одолеть своего брата — вот какие чувства владели им в Новгороде и в далеком походе на Киев.

И вот он в Киеве, в княжьем тереме, где только вчера и еще прошлой ночью расхаживал, властвовал Ярополк, которого окружали бояре, воеводы, мужи, за ними стояли полки, земли, сила.

Сейчас в тереме тихо, не слышно человеческих голосов, нет ни Ярополка, ни бояр, ни воевод — сила сломила силу. Князь Владимир представил себе, как в темноте, в холоде плывут все они по Днепру, или бредут в поле, или продираются через лесную чащу. Куда, куда они идут?

Что дальше? Ведь дело идет к неизбежному; его воины настигнут лодии Ярополка, отрежут войску путь в поле, наконец, окружат в Родне, копьем возьмут крепость над Днепром и не пощадят ни князя, ни мужей его… Это — смерть Ярополка.

Но ведь он не виноват в этом, он не раз протягивал Ярополку руку, был не только местником, [153] но, прежде всего, братом, даже ныне отправил гонцов — призывает Ярополка прекратить сечу, заключить мир.

Князю Владимиру, как всегда после сечи, было невыразимо больно, что в Русской земле идет усобица, напрасно льются реки крови; долго еще после этого придется Руси залечивать раны, вырывать шипы из наболевшего тела.

Как хотелось ему, чтобы в этот поздний ночной час рядом с ним был родной человек, которому он мог бы высказать свои думы и страдания, который согрел бы его истомленную душу.

153

Местник — обыватель, местный житель; наместник.

Отец! О, как рано он, еще молодой, сильный, пламенный, ушел из жизни. Лишь меч и щит его висят в Золотой палате, холодные, мертвые вещи, а отца нет, не будет.

Мать! Владимир вспомнил и о ней, но что мог он о ней знать, никогда не видев ее, не слыхав ее голоса?! Люди, земля, небо, скажите, какова его мать, где она?!

За окном палаты качаются ветви, ветер дохнул с Днепра, может, мать где-то близко, может, — князь Владимир даже вздрогнул, — она стоит рядом в ночной тьме, смотрит на него.

Нет, матери нет, придет время, окончится сеча, он будет искать ее след, может, она и сама откликнется на его зов, но сейчас нет и ее.

Кто же есть у князя Владимира?

Он думает о Рогнеде, хочет припомнить ее глаза, лоб, лицо, всю, какой видел ее одну единственную ночь. И полоцкая княжна возникает перед ним — неясно, вдалеке, словно в тумане. Это неудивительно, он видел ее так мало, одну ночь, в изменчивом сиянии свечи.

Но все равно ему приятно, радостно, тепло думать о Рогнеде. Она такая хорошая: внешне суровая — ласковая в душе, женщина севера — и такая нежная. «Рогнедь, Рогнеда!» — тихо шепчет Владимир, но ее туманные очертания тают, становятся прозрачными, потом исчезают вовсе. Нет Рогнеды, он в Киеве, она в Полоцке, как далеко-далеко до нее.

Глава восьмая

1

О чем думал князь Ярополк во время своего бегства в Родню, понимал ли он, куда ведет его изменчивая судьба?

Тут, в Родне, в небольшой деревянной крепости на высокой горе над Днепром, обычно сидело несколько сот воинов. Полевая стража следила, не выплывают ли с низовьев чужие лодии, не поднимается ли пыль под копытами какой-нибудь орды на левом берегу. Если же это случалось, воины зажигали огни, пускали дымы в небо, подавая знак в Триполье и дальше, что на Полянскую землю надвигается враг, и, приняв на себя первый удар, либо погибали с копьями в руках, либо, отбиваясь мечами и истекая кровью, отступали к Киеву. Кроме этих воинов в Родне и в землянках, выкопанных в склонах гор по Днепру, жило еще множество умельцев, которые, собирая руду на берегах и болотах Днепра и Роси, варили сталь, лили золото и серебро, ковали добрые мечи, щиты, клепали шлемы и Кольчуги, украшали их чудесной сканью, [154] чернью, [155] — изделия родненских кузнецов знали не только на Руси, но и в Других, далеких землях.

154

Скань — изделия тонкой работы из крученой золотой и серебряной проволоки.

155

Чернь — черная эмаль по металлу.

Жизнь этих людей была очень тяжкой: работая на князя и переливая золото да серебро, они не имели не только золота и серебра, но даже хлеба насущного. Поэтому они выжигали леса, пахали землю, сеяли разные злаки, сажали сады, а когда с поля налетали орды, убегали в овраги и леса и, бывало, погибали там, надеясь, что, может быть, их дети возвратятся в родные землянки, будут мирно жить там, соберут урожай в поле, плоды в садах.

Здесь, возле крепости над Днепром, и остановилась дружина Ярополка, отступавшая из Киева. Сюда на лодиях прибыл князь с женой своей Юлией и Блюдом, сюда на возах и верхом добрались, обливаясь потом, почерневшие от пыли бояре, мужи лучшие и нарочитые, которые удрали с Горы.

Вся эта киевская знать, имевшая свои терема на Горе, пожалованья во многих землях и даже здесь, у Днепра и Роси, толком раньше не знала, что за город Родня. [156] Теперь они ужаснулись: ведь это городище, а не крепость! Где, как, какие силы будут здесь за них сражаться?…

— Княже! — окружили они у ворот Родни Ярополка. — Страшно, погибнем, аки мыши!

Князь молчал. Да и что мог он теперь сказать? От ворот Родни им были видны необозримые дали, голубые воды Днепра, неустанно катившиеся к морю, на полях Роси поспевали хлеба, низовой ветерок доносил манящие, сладковатые запахи овощей древесных. [157]

156

Родня — древняя крепость над Днепром, находилась ниже Киева.

157

Овощи древесные — садовые плоды.

Но им было видно и другое: вот на Днепре из-за устья показались северные шнеки, бусы, учаны, они растянулись полукругом вдоль берега, бросали якоря — путь по Днепру был отрезан.

С горы им было видно, как по правому берегу Днепра движутся под знаменами Владимира пешие воины, с юга и запада по желтым песчаным холмам летят конные отряды.

— Скорее в крепость! Запирайте ворота! — приказал князь Ярополк.

И бояре, мужи лучшие и нарочитые, видя вокруг только смерть, бросились к воротам, за ними воины, сторожившие до сих пор крепость. Заскрипели блоки, черный мост, как крышка гроба, поднялся и прилип к деревянному срубу городницы.

Во дворе крепости началась страшная давка — бояре и мужи торопились занять под стенами лучшие уголки, ставили там свои возы, распрягали коней, воеводы и тысяцкие гнали воинов на стены.

Князь Ярополк с женой Юлией, окруженные гриднями, прошли по узким ступенькам в одну из башен, напоминавшую глубокий колодец, стали подниматься на верх крепости.

…День, два, три — все эти дни, а особенно по ночам, родненские беглецы ждали, что воины князя Владимира пойдут на приступ, попытаются копьем взять Родню.