Владлен Бахнов

— Для ведения собрания нужно выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения? — спрашивает Маломальская. Спрашивает, как будто заранее неизвестно, что председателем, как всегда, будет Иван Семенович Шумский, а протокол опять придется вести Ниночке Горемыкиной.

Ниночка пробует отказаться, как будто не знает, что ей ничего не поможет, говорит, что она медленно пишет. Но все дружно кричат: «Нечего! Нечего! Ничего! Ничего!» И Горемыкина сдается.

Слово для доклада предоставляется Маломальской, и Зинаида Васильевна начинает говорить. Строго соблюдая правила игры, она говорит так, как будто еще ни разу не говорила о том же самом и теми же самыми словами… Говорит так, как будто мы сами не знаем, что наряду с достигнутыми успехами в нашей работе имеются отдельные недостатки, как будто нам неизвестно, что надо выполнять взятые на себя обязательства, как будто мы только сейчас узнали, что следует своевременно платить членские взносы и возвращать ссуды, взятые в кассе взаимопомощи. Одним словом. Маломальская говорит так, как будто мы ее внимательно слушаем, и говорит ровно сорок минут.

Потом начинаются прения. Вернее, не начинаются, потому что выступать никто не хочет.

— Товарищи! Давайте поактивней! — призывает председательствующий. — Мы же сами себя задерживаем. Что же, мы так до утра молчать будем?

И тогда у меня не выдерживают нервы, и я иду выступать. Моему примеру следуют еще двое слабонервных. И, помня о правилах игры, мы выступаем так, как будто нам действительно есть что сказать. Говорим мы вместе полчаса. Наш почин подхватывают еще три оратора, и собрание, делая вид. будто первый вопрос уже решен, переходит ко второму. Второй вопрос о стенгазете. Маломальская сообщает нам, как будто мы этого сами не знаем, что наша стенгазета «За отличную работу» выходит всего два раза в год — к майским и ноябрьским праздникам — и это никуда не годится. Стенгазета, должна выходить по меньшей мере два раза, в месяц.

— И хорошо бы наладить вечерний выпуск! — выкрикивает с места плановик Марк Твенский.

— Не остроумно! — тут же парирует Маломальская.

— Товарищи! Мы обсуждаем серьезный вопрос, — поддерживает ее председательствующий. — Шутить будем потом: А сейчас я представляю слово редактору стенгазеты Трубецкому.

— Здравствуйте! — обижается Трубецкой. — Почему это я редактор? Меня еще в прошлом году переизбрали.

— Да. да. — подтверждает Ниночка Горемыкина. — Я, помню, об этом записывала в протоколе.

— А кто же редактор? — Все молчат.

— Товарищи, не могла же у нас первомайская газета выйти без редактора. Это же мистика! Кто-то же газету выпустил!

После долгих выяснений оказывается, что редактор действительно был — Степан Степанович Тверской-Ямской. Но, сделав последнюю майскую стенгазету, он с чистой совестью и легкой душой ушел на пенсию. А остальная редколлегия отчасти находится в командировке, отчасти — в декретном отпуске.

— Но так же нельзя! — ужасается Маломальская.

И тут же мы выбираем новую редколлегию. По давно установившейся традиции редколлегия в основном комплектуется из неявившихся на собрание, и поэтому дело обходится без самоотводов.

Далее мы единогласно выносим решение, обязывающее редколлегию выпускать газету еженедельно (как будто не знаем, что газета по-прежнему будет выходить два раза в год), и приступаем к третьему вопросу.

Обсуждаем недостойное поведение младшего экономиста Привозного, умудрившегося в течение одного месяца дважды побывать в вытрезвителе.

— Товарищ Привозной! — говорит Маломальская. — Объясните собранию свое поведение.

Привозной — полный, рыхлый человек лет тридцати пяти — встает и, улыбаясь так, будто ему сейчас будут вручать грамоту, басит:.

— А что объяснять? По-моему, все и так в этом вопросе хорошо разбираются.

— Не вижу ничего смешного, — строго прерывает его председатель, стуча карандашом по графину. — Вы, Привозной, понимаете, что своим поведением позорите весь наш коллектив?

Привозной делает вид, будто понимает.

Затем снова начинаются прения. Выступают в основном женщины. Но есть и мужчины, один закоренелый трезвенник, один хронический язвенник и два закадычных приятеля Привозного. Последние стараются больше всех. Они так искренне, так гневно бичуют любителя небезалкогольных напитков, как будто сами не пили с ним в недавнем прошлом. Как будто снова не станут чокаться в ближайшем будущем.

И Привозной на приятелей не обижается. Он понимает. что они должны были выступить и что это не взаправду, а как будто. Обижается он только на трезвенника. Во-первых, его никто за язык не тянул, мог бы и промолчать. А во-вторых. Привозной твердо убежден, что трезвенник не имеет морального права осуждать его. Не имеет хотя бы потому, что сам не пьет и пить не пробовал. И если бы он, трезвенник, пил, то наверняка стал бы алкоголиком. И, следовательно, его, трезвенника, от вытрезвителя спасает только то, что он не пьет.

И пока Привозной мысленно возводил свои сложные логические построения, все желающие отговорили, и обсуждение персонального дела стремительно пошло к финишу.

— Я предлагаю вынести товарищу Привозному выговор. И надеюсь, сегодняшняя нелицеприятная критика послужит ему хорошим уроком.

Младший экономист старательно всем своим видом показывает, будто послужит.

— Я также надеюсь, что у товарища Привозного хватит силы воли взять себя в руки. Ведь не зря весь наш коллектив, — с пафосом восклицает Маломальская, — верит, что Привозной навсегда покончит со своей слабостью!

И мы дружно делаем вид, будто действительно верим.

— Ну вот, товарищи, как будто бы все! — говорит председатель, и мы торопливо бросаемся к выходу. Не как будто торопливо, а всерьез, взаправду.

Мы расходимся так, как будто только так и должно быть на нашем собрании. Как будто не бывает по-другому. По-настоящему. Без всяких «как будто».

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

В субботу в 11.00 на Малой Звездолетной улице у промтоварного магазина № 9 остановился странный человек. В одной руке у него была длинная палка от метлы, в другой — нарисованный на фанерном щите плакат. Странный человек прикрепил к древку плакат, прислонил сооружение к стене и, став рядом, хладнокровно закурил.

Через пять минут у плаката начали собираться любознательные прохожие. Спустя еще пять минут из магазина выглянула хорошенькая девушка в синем халате, прочитала транспарант и, презрительно хмыкнув, вернулась в помещение.

Затем оттуда выскочил тучный заведующий и попытался вырвать древко плаката из рук незнакомца. Однако, поддержанный прохожими, незнакомец вежливо, но решительно отстранил завмага, и тот с криками «хулиган» и «милиция» побежал в сторону Космической площади.

Так началась или, точнее, вступила в решающую фазу одна из самых примечательных историй в жизни инженера Элегия Люблютикова.

Нужно сказать, что вообще-то Элегий не был человеком робкого десятка. Скорее — наоборот. Он решительно отстаивал свои технические идеи. Он однажды принципиально раскритиковал на собрании своего директора, а в другой раз спас утопающего, хоть и сам не умел плавать. Короче, Элегия можно было назвать мужественным товарищем. И одного лишь боялся смелый Люблютиков: он боялся продавщиц из промтоварного магазина № 9. Заходя в этот магазин, он как-то преображался. Он сникал, начинал лепетать, заикаться… У него появлялось такое неловкое чувство, будто он, обращаясь со своими пустяковыми делами к продавщицам, отрывает их от чего-то действительно важного и серьезного. А те. угадывая своим профессиональным чутьем, что перед ними покупатель робкий, разговаривали с ним раздраженно или же не разговаривали вообще.