Власть и оппозиции

Действительно, Бухарин незаметно для себя почти дословно повторял «троцкистскую» критику партийного и коминтерновского режима. Однако при этом он настойчиво твердил, что никто не загонит его на путь фракции, что он выступает лишь за прекращение борьбы и нахождение общего языка в Политбюро, возвращение от «маленькой политики» к большой политике, которая в кризисные ситуации «говорит рабочему классу правду о положении, ставит ставку на массы…» [200].

Сложность ситуации, в которой оказался Бухарин, усугублялась тем, что ему пришлось давать объяснения в связи с главным обвинением в его адрес — в попытке организации «блока с троцкистами против партии и её ЦК». После «обмена мнениями» на заседании Политбюро и Президиума ЦКК была создана комиссия во главе с Орджоникидзе для рассмотрения заявления Бухарина и вопроса о его переговорах с Каменевым. Комиссия предложила «компромисс»: Бухарин должен был осудить свои переговоры с Каменевым и признать, что его обвинения в адрес большинства Политбюро «сказаны им сгоряча, в пылу полемики»; в обмен на это все документы, связанные с «Записью» Каменева, и стенограммы речей, сказанных на заседании, будут «изъяты из употребления», а Бухарину будут обеспечены «все те условия, которые необходимы для его нормальной работы на постах ответственного редактора „Правды“ и секретаря ИККИ» [201]. Это предложение Бухарин, Рыков и Томский отклонили, заявив, что не могут изменить свои взгляды, а поэтому прекращают борьбу и подают в отставку.

На следующем заседании Политбюро и Президиума ЦКК, состоявшемся 9 февраля, «тройка» представила свое совместное заявление. В ней она расценивала подготовленный комиссией проект резолюции, воспроизводящий сталинские оценки её взглядов и поведения, как попытку отсечь её от руководства и политически уничтожить. Отвергая обвинение в фракционности, Бухарин, Рыков и Томский заявляли, что никогда не выступали против решений ЦК, а боролись лишь против искажения сталинской группой этих решений в духе «чрезвычайщины». Они протестовали против того, чтобы «единолично решались вопросы партийного руководства», чтобы Сталин и партия рассматривались как «равновеликие величины», а любая критика Сталина расценивалась как выступление против партии и ЦК.

Таким образом, и в вопросе о Сталине тройка теперь повторяла то, что говорила левая оппозиция. Однако, в отличие от последней, она не решалась требовать смещения Сталина с поста генсека. «Мы думаем лишь,— говорилось в февральском заявлении,— что тов. Сталину нужно учесть совет (очень мудрый), данный Лениным, и не отступать от коллективности в руководстве. Мы считаем, что тов. Сталина, как и каждого другого члена Политбюро, можно и должно поправлять, не рискуя за это быть превращённым во „врага партии“. Обеспечить подобные элементарные условия для работы членов Политбюро — вот задача ЦК и ЦКК» [202].

В своем заявлении «тройка» выражала беспокойство по поводу того, что «вся страна мучается над вопросами хлеба и снабжения, а конференции пролетарской партии молчат». В то же время распространяется «град слухов об уклонах (в одних и тех же словах… миллионы слухов и слушков о правых — Рыкове, Бухарине, Томском и т. д.)». Учиняемое над ними судилище представляет настоящую «дрейфусиаду», «прямое издевательство над элементарными правилами ведения дел» в партии [203].

Новое заявление тройки возлагало на сталинскую фракцию ответственность за тяжёлое экономическое и финансовое положение страны, выражающееся в полуголоде в ряде районов, остром недостатке сырья и промтоваров, признаках инфляции и трудной ситуации с валютными средствами. Критикуя сталинскую теорию «дани», заявление указывало, что «дань есть категория эксплуататорского хозяйства. Если крестьянин платит дань, значит, он данник, эксплуатируемый, угнетённый, значит, он, с точки зрения государства, не гражданин, а подданный». Лозунг «дани» представляет идеологическое увековечение чрезвычайных мер и «основание для перехода от наступления на кулачество к наступлению на мелкое и мельчайшее крестьянское производство» [204].

Выступление «тройки» с программным заявлением Сталин расценил как свидетельство наличия «особой группы Бухарина в составе Бухарина, Рыкова и Томского», которую якобы её члены раньше скрывали от партии, а теперь решили легализовать, чтобы обеспечить себе свободу фракционной деятельности.

Если всего два месяца назад Сталин говорил о принципиальном отличии «Заметок экономиста» от позиции Фрумкина, то теперь он высказался прямо противоположным образом, назвав «Заметки экономиста» «антипартийной эклектической статьей, рассчитанной на замедление темпа развития индустрии и изменение нашей политики в деревне в духе известного письма Фрумкина». Тезис о «военно-феодальной эксплуатации деревни» Сталин объявил «смехотворным», понадобившимся Бухарину для того, чтобы «взять под свою защиту кулаков, смешав при этом и свалив в одну кучу трудовое крестьянство и кулачество» [205].

Заявив, что угрозой отставки «группа Бухарина требует, чтобы партия коренным образом изменила свою политику в духе платформы этой группы», Сталин «присоединился» к требованию «большинства товарищей» о решительном отклонении отставки. Поскольку Рыков отказался от отставки, Сталин сосредоточил удар на Бухарине и Томском, заявив об их «нынешних преступлениях», выражающихся в попытке создать новую оппозиционную платформу. Назвав «тройку» «правоуклонистской, капитулянтской группой, ратующей не за ликвидацию капиталистических элементов города и деревни, а за их свободное развитие», Сталин утверждал, что «мы, большинство ЦК, ведем себя в отношении бухаринцев слишком либерально и терпимо, что мы тем самым, может быть, поощряем невольно их фракционную, антипартийную „работу“» [206].

Как было указано в резолюции апрельского пленума ЦК, «объединённое заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК не имело возможности оценить заявление Бухарина, Томского и Рыкова от 9 февраля 1929 года, представляющее собой фракционную платформу» [207]. На основании этого можно сделать вывод, что сталинская группа отказалась обсуждать это заявление, а просто проштемпелевала резолюцию, подготовленную комиссией Орджоникидзе. В первом её разделе «Закулисные попытки т. Бухарина к организации фракционного блока против ЦК» беседа с Каменевым именовалась «фракционным актом» Бухарина и Сокольникова, а поведение Рыкова и Томского, «скрывших от ЦК и ЦКК о факте известных им закулисных переговоров т. Бухарина с т. Каменевым», объявлялось «совершенно недопустимым».

Во втором разделе «Куда растёт фракционная деятельность т. Бухарина» утверждения о бюрократизации партии, отсутствии внутрипартийной демократии и т. д. квалифицировались как переход на позицию Троцкого, демонстрирующий «всю глубину падения т. Бухарина» [208].

Резолюцию «По внутрипартийным делам» было решено передать на рассмотрение предстоящего пленума ЦК и разослать в республиканские и губернские партийные комитеты. После принятия этой резолюции Бухарин и Томский вновь заявили о своей отставке, что дало спустя несколько месяцев основание апрельскому пленуму ЦК обвинить их в нежелании подчиниться решениям Политбюро, требовавшим от них отказа от политики отставок.

«Тройка» оказалась обречённой на то, чтобы ждать своего окончательного «разгрома» на очередном пленуме ЦК, в преддверии которого развернулась новая кампания по критике «правого уклона». Если раньше эта критика носила безличный характер, то теперь местные партийные конференции стали выносить решения с резким осуждением Бухарина, Рыкова и Томского (пока ещё без публикации этих решений в печати).

Удар персонально по Бухарину был дополнен решением Президиума ИККИ от 9 марта, в котором ему выражалось политическое недоверие и содержалась просьба к Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении его от работы в Коминтерне.

О создании гнетущей атмосферы вокруг бухаринской группы свидетельствует заявление члена ЦКК М. И. Ульяновой, направленное апрельскому пленуму ЦК и ЦКК. Ульянова, не имевшая возможности из-за болезни присутствовать на пленуме, напоминала в этом письме о ленинском «завещании» и содержавшейся в нем мысли о том, что «не одна из личностей, а только коллегиальная работа может обеспечить правильное руководство и единство партии». Ульянова подчеркивала, что дискредитация трёх крупнейших деятелей партии, которая приведет раньше или позже к их выводу из Политбюро, «является угрозой этому коллективному руководству». Напоминая предупреждения Ленина о «возможностях раскола сверху», она замечала, что в случае «проработки» и отсечения трёх членов Политбюро «в партии неизбежно сократятся возможности для проявления критической мысли: слишком легко всякая самокритика и критика партийных органов и должностных лиц превращается в „уклоны“». Наконец, Ульянова обращала внимание на несоответствие между официальной оптимистической информацией о положении в стране и тревожными письмами с мест, сообщавшими о нарушениях законности в деревне, ухудшающемся продовольственном положении в городах и т. д. «Я считаю заслугой т.т. Рыкова, Томского и Бухарина, что они ставят перед партией эти большие вопросы, а не замалчивают их,— писала Ульянова.— Поэтому… я прошу довести до сведения Пленума, что я голосую против вывода этих троих товарищей или кого-либо из них порознь из Политбюро, против их осуждения и дискредитации» [209]. Однако это письмо на пленуме не было оглашено, а было возвращено Ульяновой председательствующим Рудзутаком под предлогом того, что в проекте резолюции пленума не содержалось предложений о выводе Рыкова, Бухарина и Томского из Политбюро.

Объединённый пленум ЦК и ЦКК открылся 16 апреля. Тон беззастенчивой травле «правых» был задан докладом «О внутрипартийных разногласиях», с которым выступил главный помощник Сталина по «борьбе с оппозициями» Ярославский. Этот тон был с особым рвением поддержан молодыми, рвущимися к власти сталинцами, например, Ждановым, который недвусмысленно предупреждал бухаринцев: «Мы разделались с троцкистами, партия в целом разделается с вами, если вы не подчинитесь и не признаете ошибки» [210].

Однако Бухарин, Рыков и Томский отказались от публичного покаяния. Они вновь протестовали против обвинений во фракционности, напоминая, что даже в ответ на развернутую против них травлю они ни разу публично не выступали против линии большинства Политбюро. Апеллируя к элементарным принципам внутрипартийной демократии, Рыков доказывал, что борьба мнений в ЦК и Политбюро отнюдь не противоречит единству партии. В речи, произнесённой непосредственно перед голосованием резолюции, он говорил: «Я забочусь отнюдь не о себе: никаких элементов какой-либо самозащиты ни у меня, ни у Бухарина, ни у Томского нет. Принимаемая по отношению к нам установка может навредить нам, нас убить политически: партия может и имеет право это сделать. Я боюсь, однако, что она может чрезвычайно навредить всей партии, став исходным пунктом для совершенно нового этапа в организации руководства и жизни всей партии» [211].