Власть и оппозиции

В последующие месяцы Бухарин, формально оставаясь в составе Политбюро, фактически не принимал участия в его работе. Во всяком случае, в протоколах заседаний Политбюро за второе полугодие 1929 года его фамилия не встречается.

Одновременно с целью дальнейшей политической компрометации Бухарина и его учеников были предприняты провокации. На специальное подразделение ОГПУ, занимавшееся слежкой за меньшевиками и «троцкистами», в 1928 году было возложено также проведение агентурной работы среди «правых» (программа под кодовым названием «Противники»). Один из секретных агентов собрал на своей даче учеников Бухарина для обсуждения положения в партии и стране. Эти и другие беседы с участием нескольких человек «оформлялись» чекистами как «фракционные конференции». Самого Бухарина посетил некий комсомолец Платонов, спровоцировавший его на политический разговор, запись о котором была передана Сталину и разослана последним членам Политбюро. С помощью подобных агентурных сообщений, а также фабрикуемых ГПУ документов о сочувствии «правым» со стороны «вредителей» из среды научной и технической интеллигенции Сталин оказывал давление на колеблющихся членов Политбюро, например, на Орджоникидзе.

Особенно последовательно Сталин проводил кампанию по изгнанию своих противников из партийных научно-исследовательских и учебных учреждений, где были сконцентрированы лучшие интеллектуальные силы партии. Неудивительно, что большинство из них было настроено в «троцкистском» или «правом» духе. Убедившись в том, что их взгляды на новую экономическую политику Сталина и на внутрипартийный режим совпадают, они перешли к установлению контактов между собой. По свидетельству А. Авторханова, такие контакты завязались в Институте красной профессуры между троцкистской группой во главе с философом Каревым и группой «правых», возглавляемой членом ЦКК Стэном. «Таким образом, то, что не удалось Бухарину сверху, в беседе с Каменевым, легко удалось лидерам местных групп снизу» [273]. Однако деятельность таких групп не получила широкого развития, поскольку сталинцы, осведомляемые многочисленными провокаторами об оппозиционных настроениях в ИКП, Комакадемии и других научных и учебных партийных центрах, проводили там непрерывные чистки. Около 10 % лиц, окончивших ИКП в 1927/28 учебном году, были исключены из партии за «активную троцкистскую деятельность». Вслед за этим расправа была перенесена на «красных профессоров», поддерживавших Бухарина. В январе 1929 года было принято специальное решение ЦК о внутрипартийной борьбе в ИКП, после чего из этого института были отчислены лица, входившие в «бухаринскую школу» или примыкавшие к ней.

Летом 1929 года с ещё большей силой была запущена мощная пропагандистская машина, выбрасывавшая сотни книг и брошюр, тысячи статей, направленных против «правого уклона». В ходе этой политико-идеологической кампании в центральной печати впервые появилась фамилия Ежова, который в соавторстве с Мехлисом и Поспеловым опубликовал статью «Правый уклон в практической работе и партийное болото» [274].

Впервые на страницах «Правды» Бухарин был подвергнут критике 21 августа 1929 года, после чего вся партийная печать стала называть его «лидером и вдохновителем правых уклонистов». Попытки учеников Бухарина ослабить удары по нему клеймились как «фракционные вылазки». Так было квалифицировано, в частности, выступление А. Слепкова (переведённого к тому времени на работу в Самарский сельскохозяйственный институт), в котором говорилось о его несогласии с организационными мерами по отношению к Бухарину и с политической мотивировкой этих мер, о том, что «ЦК отбрасывает лучших людей, руководство мельчает» [275]. После этого выступления Слепков получил большинство голосов на партийном собрании, вслед за чем была поднята шумная кампания в центральной печати, в результате которой Бухарин заявил своим ученикам, чтобы они перестали выступать в его защиту и «согласились называть меня как угодно» [276].

В 1929 году многие ученики Бухарина подверглись партийным взысканиям, были смещены со своих постов и переведены на работу на периферию. Часть из них выступила в партийной печати с отречением от своих взглядов.

Все эти мероприятия служили идеологической подготовкой к ноябрьскому пленуму ЦК, который стал партийным форумом, завершившим политический разгром бухаринской группы. Заключительный аккорд в подготовку пленума внесла статья Сталина «Год великого перелома», где говорилось, что «утверждения правых оппортунистов (группа Бухарина)» «рухнули и рассеялись в прах, как старый буржуазно-либеральный хлам». В статье были выдвинуты совершенно неожиданные для партии утверждения о том, что осенью 1929 года среди середняков произошёл решительный перелом в отношении к колхозам, что крестьяне якобы пошли в колхозы «целыми селами, волостями, районами», а быстрый темп развития колхозов и совхозов не оставляет сомнений в том, что «наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире» [277]. Между тем, ко времени появления этих хвастливых заверений было коллективизировано лишь 7,6 % крестьянских хозяйств, а колхозы занимали всего 3,6 % посевных площадей страны.

Положения, содержавшиеся в сталинской статье, были закреплены в решениях ноябрьского пленума, где констатировался «гигантский», «небывалый» темп коллективизации, превосходящий «самые оптимистические проектировки». В подтверждение этих радужных суждений приводились лишь данные о том, что удельный вес колхозов во всей товарной продукции сельского хозяйства возрос с 1,4 % в 1927/28 году до 4,9 % в 1928/29 году.

О том, что даже среди этих колхозов многие оказывались «бумажными», свидетельствовали некоторые выступления участников пленума. Так, секретарь ЦК Компартии Украины Косиор рассказывал о том, что «у нас были истории, когда организовывали совхозы, а крестьяне под трактор ложились и не давали пахать землю… У нас было несколько историй, когда переходили в коллектив целые села, а потом они быстро разваливались, и нас выгоняли оттуда с барабанным боем. Мы имели сплошную коллективизацию на территории десятков сел, а потом оказывалось, что всё это дутое, искусственно созданное и население в этом не участвует и ничего не знает» [278].

На пленуме было зачитано письмо инструктора Колхозцентра СССР Баранова о том, какими методами проводилась коллективизация в Хопёрском округе, объявленном первым округом сплошной коллективизации. Баранов писал, что «на местах директивы округа иногда преломляются в лозунг: „Кто не идёт в колхоз, тот враг Советской власти“… Имели место случаи широкого обещания тракторов и кредитов: „Всё дадут — идите в колхоз…“» Баранов предупреждал, что созданные таким образом колхозы скоро начнут разваливаться. Однако на это письмо Сталин отреагировал раздражённой репликой: «Что же вы хотите, всё предварительно организовать?» [279].

Под влиянием подобных установок руководители некоторых губернских и краевых организаций стали давать обязательства по завершению коллективизации к лету 1931 года. Однако и эти сроки были признаны недостаточными. Молотов выдвинул установку, согласно которой сплошная коллективизация должна быть завершена в основном летом 1930 года на Северном Кавказе, а осенью того же года — и в ряде других регионов. «В теперешних условиях,— заявил он,— заниматься разговорами о пятилетке коллективизации, значит заниматься ненужным делом. Для основных сельскохозяйственных районов и областей… надо думать сейчас не о пятилетке, а о ближайшем годе» [280]. Под влиянием этой авантюристической установки многие руководители местных организаций, вернувшись с пленума, провозгласили лозунг «бешеных темпов коллективизации».

В резолюции пленума «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства» был провозглашён курс «на решительную борьбу с кулаком, на выкорчевывание корней капитализма в сельском хозяйстве, на быстрейшее объединение индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств в крупные коллективные хозяйства» [281]. Пленум пересмотрел утверждённые всего полгода назад контрольные цифры на 1929/30 год в сторону резкого увеличения темпов коллективизации. За год посевные площади колхозов планировалось увеличить в 3,5 раза, а совхозов — почти в 2 раза. В результате этого предполагалось «получить от обобществлённого сектора из урожая 1930 г. свыше 50 % товарного хлеба внедеревенского оборота (против 43 % товарного хлеба, намечавшегося пятилетним планом для урожая 1933 г.), что… должно означать изжитие хлебных затруднений и разрешение в основном зерновой проблемы» [282].

Главной задачей Сталина на пленуме было добиться полной капитуляции тех членов ЦК, которые на предыдущем, апрельском пленуме голосовали против резолюции, осуждавшей бухаринскую группу, и тем самым обречь «тройку» на полную изоляцию. Эта задача приобрела особую актуальность после подачи 12 ноября «тройкой» заявления пленуму.

Это заявление показывало, что «тройка», молча воспринимавшая все выпады в свой адрес в период между пленумами, решилась апеллировать к Центральному Комитету с протестом против недопустимых методов борьбы, применявшихся против неё. Авторы заявления не только не признавали приписываемых им «ошибок», но подчеркивали, что ни в коей мере не могут согласиться с характеристикой их взглядов в печати и не считают себя представителями «правого уклона». Они с возмущением писали об использовании в борьбе с ними «недостойных выпадов» и «исключительно гнусных оскорблений». С особым негодованием в заявлении говорилось об «обстреле т. Бухарина на основе цитат 1925 года». Авторы напоминали, что намного более мягкая критика ленинградской оппозицией тех же самых взглядов Бухарина была охарактеризована большинством Политбюро, включая Сталина, как «смехотворные сплетни… формально против Бухарина, по существу против ЦК».

Напоминая, что Бухарин был «одним из инициаторов поворота на XV съезде нашей партии против кулака», «тройка» заявляла, что она солидаризуется с основными аспектами «генеральной линии», поддерживает намеченные высокие темпы индустриализации и коллективизации (включая новые контрольные цифры, которые предлагалось принять пленуму) и выступает за «беспощадную борьбу с кулачеством».

Основным своим разногласием с большинством Политбюро и ЦК «тройка» считала разногласие по вопросу о чрезвычайных мерах. Она утверждала, что при предлагавшихся ею на апрельском пленуме методах «проведения генеральной линии партии мы могли бы достигнуть желательных результатов менее болезненным путём». Применение чрезвычайных мер, отмечалось в заявлении, обусловило «некоторое недовыполнение плана по сельскому хозяйству» и толкнуло часть середняков «в сторону зверски сопротивлявшегося кулака». «Тройка» выражала уверенность, что рост колхозов и совхозов сделает в будущем году чрезвычайные меры излишними, в силу чего разногласия между нею и большинством Политбюро «снимаются». Не предвидя объявления «сплошной коллективизации» она заявляла, что «вопрос о необходимом подъёме индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств ещё не снят» [283].

Заявление от 12 ноября Н. К. Крупская расценила как громадный шаг «тройки» навстречу позиции большинства ЦК. Однако основная часть выступавших на пленуме, требовавшая от «правых» полной капитуляции, подвергла авторов заявления новым издевательствам. Так, Варейкис заявил, что «жалки, смехотворны потуги слепковых, айхенвальдов и им подобных спасти теоретическое знамя т. Бухарина».

В краткой резолюции пленума «О группе т. Бухарина» (опубликованной, как и все другие «партийные документы» о борьбе с бухаринцами лишь в 1933 году) заявление «тройки» квалифицировалось «как документ фракционный, как фракционный маневр политических банкротов, аналогичный „отступательным“ маневрам троцкистов, не раз использовавших свои якобы примирительные заявления, как метод подготовки новых атак на партию». Резолюция указывала, что Бухарин, Рыков и Томский отказываются признать ошибочность своих взглядов, изложенных в платформах от 30 января и 9 февраля и осуждённых апрельским пленумом, «как несовместимые с генеральной линией партии». Робкие утверждения «тройки» об отрицательных последствиях чрезвычайных мер квалифицировались в резолюции как «демагогические обвинения», бросаемые партии, и подготовка «новой атаки на партию и её ЦК». Столь же сдержанное положение о том, что апрельский пленум обвинением «тройки» в правом уклоне поставил её «в неравноправное положение в составе партии и её руководящих органов» расценивалось как недопустимая попытка авторов «противопоставлять себя Политбюро, как равноправная сторона, „свободно“ договаривающаяся с партией», как стремление к «легализации фракционной группировки правых уклонистов, лидерами которых они являются».