Влюбленный

— Давай немного подождем, — сказал я жене. — Я не осилю два переезда — один за другим.

— Устал? — спросила Наташа.

— Да. Я не думал, что переезжать будет так тяжело.

Наташа приняла мою усталость за чисто физическую, мышечную. Я же не хотел отягощать ее своими депрессивными раздумьями, тем более что она и сама не рвалась в бой и тоже хотела отдышаться. Мы отложили глобальный переезд в Россию до начала учебного года.

Лето было в разгаре, и мы, воспользовавшись приглашением Наташиной двоюродной сестры, перебрались на летнюю дачу неподалеку от всемирно известного Йосемитского национального парка. Это было здорово. Мы бродили по окрестностям, купались в озере, ездили осматривать исторические достопримечательности, даже выбрались однажды в город Лейк- Тахо и поиграли в казино.

Угли моих голливудских надежд тихо догорали. Лишь изредка вспыхивала в остывшей глубине какая-то нежданная искра. Так, позвонил Рон и сказал, что наша любовная история привлекла внимание компании «Прерия филм», президентом которой является замечательная актриса Джессика Ланг. Ничего конкретного, но приятно. Возможно, нас даже пригласят на беседу. Но возможно, и нет. Это Голливуд. Мираж. Иллюзия. Слова.

Я залечивал раны и не хотел травмировать себя новыми надеждами. Все это булшит, обман: кто-то сказал, что кто-то читал, что кому-то понравилось. Хватит! Надо думать о реальных вещах. Как нам быть с пропиской в Москве, в какую школу там пойдет Катя, дадут ли мне мастерскую во ВГИКе. Не скажу, чтобы мне приятно было обо всем этом размышлять, но, во всяком случае, я чувствовал, что таким образом стою на земле, а не витаю в облаках.

Когда-то Анатолий Давыдов дал мне хороший совет. Чтобы как следует освоить английский, нужно больше времени проводить у телевизора. Вначале я смотрел и слушал, не понимая почти что ничего, мне казалось, что американцы не говорят, а тараторят, выстреливая слова со скоростью пулемета. Но время шло, и я стал улавливать все больше и больше, потом и вовсе забыл, что. телевизор — мой учитель. Телевизор стал моим приятелем. Особенно, мне нравились новости. В те дни много говорилось о России, об огромных и позитивных сдвигах в общественной жизни страны. Ельцин в противовес Горбачеву вызывал всеобщую поддержку и расположение россиян, но американцам Ельцин не нравился. В своей привязанности они не изменили улыбчивому Горбачеву, как если бы он был и оставался их первой любовью. Даже сейчас, спустя семь лет, американцы скучают по милому пятну на лысине и недавно заплатили Михаилу Сергеевичу полтора миллиона, чтобы он скушал у всех на виду кусочек пиццы в рекламе «Пицца — хат». В общем, телевизионные новости дополняли нашу с Наташей довольно однообразную жизнь.

Говоря об американском телевидении в целом, должен сказать, что нахожу его очень слабым в художественном и творческом отношении. За исключением музыкальных клипов и фильмов, сошедших на малый экран с большого, остальное не стоит и выеденного яйца. Разве можно всерьез воспринимать так называемые «мыльные оперы», где красавцы и красавицы, точно куклы, сделанные под знаменитых кинозвезд, изображают на лице красивые, вафельные чувства? Или многочисленные игры — шоу, забавляющие обывателя и копирующие одна другую (у нас они тоже расплодились)? Или утрированные дискуссии и разговорные шоу типа «Мой муж — гомосексуалист» или «Любовь втроем»? Несмотря на то что некоторые, например «Шоу Джерри Спрингера», эффектно инсценируют драки на глазах у восторженной публики, сделано это крайне пошло. Приглашенные к Спрингеру гости, не успев выйти на сцену, бросаются друг на друга с кулаками, крича: «Ты, сволочь, спала с моим мужем!» или: «Ты надел мое платье, мерзавец!» Понятно, режиссура таких шоу примитивна, и я без труда улавливаю закадровый сговор: «Как только выйдите на сцену, бросайтесь на него!», или: «Рвите на ней волосы!», или «Плюньте ему в лицо!» — и т. д. Наготове стоят рослые парни, чтобы разнимать дерущихся. Удивительно при этом тс, что публика принимает все за чистую монету.

Другими словами, «срежиссированное» на американском телевидении оставляло меня равнодушным, а «натуральный продукт» привлекал. Я до сих пор предпочитаю смотреть политические обозрения, новости, спорт, реальные истории и документальные расследования, потому что за подобными передачами я улавливаю настоящую, а не придуманную третьеразрядным автором жизнь.

Телереализм настолько захватил меня, что порой у меня резко подскакивало давление и бешено колотилось сердце. Я увидел, что в хваленой Америке многое устроено неразумно, глупо, несправедливо.

Как я уже говорил, мы собирались перебраться в Россию в сентябре 1991 года. Шел август. Россия бурлила, привлекая всеобщее внимание. Заканчивались мои американские каникулы. Оставались считанные дни до возвращения на Родину.

И тут раздался звонок.

— В понедельник нас ждут на киностудии «20–й век Фокс», — сказал Рон.

— Кто там будет? — спросил я.

— Лин Эрроуз (партнер Джессики Ланг), Элизабет Гейблер (вице — президент студии), ты и я. Все вместе мы пойдем к президенту киностудии Роджеру Бирнбауму.

— И… что это значит?

— Будем рассказывать сюжет. Элизабет сказала, что Роджер Бирнбаум уделит нам целых десять минут. Так что захвати еще и кассету «Зонтика для новобрачных», пусть увидят качество.

— Хорошо, привезу. Слушай, Рон, а может, им не рассказывать, а дать прочитать синопсис?

— Нет, Элизабет считает, что надо рассказывать. Так убедительней.

— Понедельник… Двадцать шестого августа? — спросил я.

— Да. Двадцать шестого.

— Во сколько?

— В одиннадцать. Сколько тебе добираться до Лос — Анджелеса? — забеспокоился Рон.

— Шесть часов. Не волнуйся, не опоздаю.

Я повесил трубку.

После стольких осечек не хотелось себя обманывать.

«Всего десять минут? — рассуждал я. — Что значат эти десять минут? В свое время беседа с владельцем студии «Метро — Голдвин — Майер» длилась двадцать минут. И что? Горячее рукопожатие и пожелание успехов? Не будет ли и сейчас то же самое?»

Я старался сдерживать волнение, но оно все больше и больше охватывало меня.

У Наташи был давний друг Дэвид Джен, китаец, отец которого был известным тайваньским миллионером. У Дэвида пустовала квартира в Беверли — Хиллз. Решено было, что я выеду в воскресенье, переночую у Дэвида в Беверли — Хиллз (ключ он оставит в условленном месте), а утром в понедельник, свежий и спокойный, отправлюсь на студию.

В последнее время мы много говорили о святителе Иоанне Шанхайском. Архиепископ Иоанн Шанхайский долгие годы жил в Сан — Франциско, где его усилиями был построен великолепный храм. Наташе, тогда двенадцатилетней девочке, удалось повидать мудрого старца, и она запомнила эту встречу на всю жизнь. Святитель Иоанн очень любил детей и в свое время вывез из Китая (попросту говоря, спас) тысячи русских детей — сирот.

Наташа хранила маленькую бумажную иконку Иоанна Шанхайского, оставшуюся от мамы.

В воскресенье вечером, прежде чем уснуть, я прижал иконку к сердцу и вдруг почувствовал, что от маленького кусочка бумаги с изображением старца струится тепло. Это было так чудесно и приятно, что все мои волнения утихли, и я спокойно уснул.

В одиннадцать утра мы встретились с моложавым, чуть старше сорока, президентом студии Роджером Бирнбаумом. Он был в джинсах и в рубашке с короткими рукавами, слегка измятой.

— Приветствую. И извиняюсь, что заставил ждать, — сказал он и сел напротив нас. — Ну что ж, я весь внимание…

Рассказывали мы с энтузиазмом. Начал Рон, потом подключился я, потом продюсер фильма Лин Эрроуз, затем Элизабет. Мне показалось, что любовная история, которую мы с Роном придумали, Бирнбауму понравилась, но потом он начал рассуждать вслух, придираясь то к одному повороту сюжета, то к другому. И чем больше замечаний он высказывал, тем более сникал. Стало очевидным, что «добро» на написание сценария мы не получим. Мы с Роном грустно переглянулись.