Вне протяжения

– Постарайтесь перечислить все подробности случая с больным… – последовала фамилия последнего не вполне удачно оживлённого пациента.

Стараясь ничего не упустить, Станислав изложил, как помнил. Изредка Савицкая вставляла совершенно непрофессиональные на его взгляд замечания, поторапливала, пыталась подсказать готовый ответ. Такое нервировало, Веткин сбивался, начинал запинаться, пытался вернуться к незаконченному им не по своей воле ответу. Ей удалось заставить его почувствовать себя студентом на экзамене, отвечавшим по билету с плохо знакомыми вопросами.

– Скажите, а родственники больного, супруга например, предлагали вам какую-то плату или награду за лечение?

– Насколько я знаю, у него из родных здесь и была одна жена… – Стас надолго замолчал.

Вспомнил лицо Инны, слёзы в серых выразительных глазах. При первом посещении мужа, ещё до клинической смерти, когда тот уже без сознания находился в реанимационном зале, Станислав пожалел симпатичную женщину и на одну короткую минуту провёл к койке. Несколько мгновений спустя, она пыталась упасть на колени, умоляла спасти самого дорогого для неё человека. Стас, не дал ей опуститься на пол, засомневался, насколько она искренна и не воспроизводит ли перед ним сцену из театральной трагедии? Но реальный пациент при смерти и тяжесть его состояния заставляли поверить без пяти минут молодой вдове при живом муже.

Инна Владимировна тогда действительно бессвязно лепетала о деньгах, золоте, «только спасите, спасите его! И я сделаю всё…». Стас даже почувствовал раздражение, неужели, она не понимает, что дело совсем не в её горячечных посулах?! Будто и без таких ненужных слов не делалось всё возможное! Он показал ей положение близкого человека без прикрас не для того, чтобы вызвать подобную реакцию, всякое могло произойти, и она должна приготовиться к вероятности худшего исхода…

Такие сцены не были внове ни для Стаса, ни для других реаниматоров. Сколько раз родные умирающих сулили докторам золото и деньги, вечную память и пропечатанную в прессе признательность. Но, после выздоровления, как правило, не следовало ни обещанных драгоценностей, ни конвертов с шуршащим содержимым, благодарственные заметки в газетах, правда, изредка случались, но толку-то от них… Если только на стену в рамочку повесить! В лучшем случае пределом фантазии дарителей оказывалась бутылка-другая коньяка, коробка конфет или бесполезный букет цветов, а если и приносилось что-то сверху того, то обычно перепадало заведующему отделением.

Бывали, конечно, исключения, но обычно те, кого Стас вытаскивал с того света, или их родственники даже не здоровались с ним на улице, то ли действительно не узнавая, то ли намеренно напуская на себя такой вид. Да что на улице, даже при встрече нос к носу на территории больницы после перевода из реанимации, они могли равнодушно посмотреть на него и пройти без приветствия, словно мимо человека-невидимки. Вероятно, такие полагали должным, чтобы он обратил на них внимание первым, проявил участие, поинтересовался их драгоценным здоровьем. А сами успевали позабыть, в каком подвешенном состоянии между жизнью и смертью сами или их близкие недавно находились и благодаря кому из этого смогли выкарабкаться.

Некоторые, действительно, ничего не помнили и не знали, что с ними происходило во время полного отсутствия сознания. В любом случае их благодарность, если потом имела место, изливалась на лечащих врачей других отделений.

Но, нередко попадались и такие, кто видел в нём всего лишь прислугу, обязанную холить и лелеять их по законам своей гуманной профессии. Да ещё мифической клятвы Гиппократа, неведомо кем на самом деле сочинённой, обязывавшей врачей безропотно мириться с ролью обслуживающего больных персонала. Своё последующее выздоровление и бодрое самочувствие недавние кандидаты на тот свет воспринимали само собой разумеющимся, единственно закономерным, заранее предрешённым для них рождением в стране победившего социализма и лучшей в мире Конституции. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Но Веткин подозревал, в большинстве такие оставались несведущими в главном и не понимали, что на самом деле приключилось с ними, чего они избежали, если бы не старания Стаса и прочих медиков. Либо сознательно выкидывали из памяти неприятные моменты, когда их жизнь не зависела от них самих, чтобы не свихнуться потом в раздумьях о её непонятном метафизическом смысле.

Возможно, то являлось результатом всеобщего замалчивания физиологических основ жизни и смерти со школьной скамьи. Не дай бог, повредить психику детей, запачкать грубыми бытовыми испражнениями непорочное сознание растущего советского гражданина, высокоморального строителя светлого будущего! А потом глядишь – воспринимают, да уже не то и совсем не так, как рассчитывали воспитатели… И, кто вообще, кроме сталкивающихся с тем в силу своей профессии, знает, насколько хрупка и мимолётна жизнь, и в то же время на удивление живуч и вынослив человеческий организм? Так ведь и в религию можно скатиться!

Из школьной программы все усвоили, что человек произошёл от обезьяны, но никто из учителей не рассказывал о физических и моральных муках, боли и крови, которыми сопровождаются рождение, взросление, болезни и смерть. Потому, испытав даже малую толику их на собственной дражайшей шкуре, любой неподготовленный неизбежно испытывает шок…

Если не считать иногда тех же конфет и бутылок с нелепыми цветами лишь дюжина красивых поздравительных открыток с кучерявыми пожеланиями к общенародным праздникам составляли до сих пор почти весь «нетрудовой доход» реаниматора Веткина. Вот подношение денег рассматривалось обеими сторонами действительной взяткой, с помощью которой можно не только «морально разложить» обязанных исполнять свой долг за положенную мизерную зарплату, но и посодействовать «загреметь по статье».

Помощник прокурора собралась прервать затянувшуюся паузу, но Стас опередил:

– Да, припоминаю, как-то она действительно обещала озолотить меня, если спасу мужа, только это обычные разговоры в подобных случаях. Мы привыкли и не придаём им никакого значения.

Стас понимал, что, возможно, говорит лишнее, но уж вот такой он, бывший пионер Станислав Веткин, воспитанный с детства на примерах Павлика Морозова, Тимура с его командой и Васька Трубачёва, боровшихся с Мишками Квакиными и прочими отрицательными персонажами. Но тут в кабинете, кроме Савицкой, перед ним никого не было, а она сама вряд ли могла правильно оценить подобную пионерскую честность.

– И она так-таки ничего ни разу не передала вам, ну, в виде благодарности, ни в первые дни, ни даже после… ммм… реанимации?

– Нет, конечно, об этом и речи не шло.

– А когда с ним случилось то, что вы рассказали, вы сделали всё от вас зависящее… как положено?

– Ну, да! Разумеется, – Стас непонимающе уставился на блондинку в форме, успевавшую строчить ручкой с золотым пером в блокноте и одновременно в бланках перед собой.

– А не возникало ли у вас обиды или досады на то, что она не исполнила обещанного, не отблагодарила вас?

Веткин горько усмехнулся.

– Я же говорю, мы не придаём подобным словам значения, любой реаниматор подтвердит.

В кабинет заглянул многострадальный работник торговли.

– Теперь вы подождите в коридоре, – не допускавшим возражений тоном распорядилась Савицкая. При этом на её лице промелькнуло давешнее брезгливое выражение, видимо, ей порядком надоело общение с автором липовых накладных. Со Стасом ей явно было интереснее. Дверь тут же покорно затворилась без звука.

«Хорошо, хоть не при нём… Далеко не интеллектуальный тип!» – подумал Стас про краснолицего, словно это могло дать ему самому какую-то поблажку.

Помощник прокурора сверилась со своими записями.

– Скажите, Веткин, клетки мозга всегда отмирают через пять минут после остановки сердца, если не проводить положенных действий?

Стас утвердительно кивнул.

– В среднем так, это в любом медицинском учебнике написано…

– А через какое время после того, как больной впал в это состояние, вы приступили к реанимации?

– Ну, дежурная вызвала меня из ординаторской где-то через полминуты, ещё через одну-две минуты я был в палате, может быть, даже раньше. Палатная сестра уже сама начала непрямой массаж сердца, они этому обучены…