Вне протяжения

Зато с переходом строительства в следующую фазу, когда начали завозить кирпич, доски и прочие ходовые стройматериалы, лафа закончилась. Ночами по стройке начали шнырять подозрительные личности, узнать которые поближе Стасу отнюдь не хотелось. К тому же, ему и оружия никакого не полагалось. Вызвать в случае чего своего диспетчера или милицию он мог только из ближайшего телефона-автомата, до которого пришлось бы ещё добираться, да и не факт, что тот не успели поломать за день. Тем временем складируемые припасы могли основательно подчистить. Стас всерьёз опасался, что желающие поживиться государственным добром успеют вынести или вывезти заготовленное, а весь убыток потом повесят на него. Рисковать собственной жизнью и здоровьем за какие-то доски с кирпичами он не собирался, хотя это выглядело вовсе не по-комсомольски.

По счастью всё обошлось благополучно, а вскоре его перекинули на закрытые объекты. Все последующие годы он охранял разные конструкторские бюро, клубы, небольшие магазины и кафешки. Когда приходила зимняя непогода, отапливаемое помещение с телевизором и туалетом оказывалось очень кстати. Крепкие двери с надёжно запираемыми замками, телефон под рукой, а иногда и сигнализация придавали вневедомственному сторожу спокойствия и уверенности. Единственно, в любое время могла нагрянуть внезапная проверка, но такая напасть случалась крайне редко. И как не без основания подозревал Стас, контролёры охотились исключительно на нетрезвых сотрудников, чтобы поскорее от таких избавиться, причём, вовсе не случайно, а по чьей-либо точной наводке. Его это никак не касалось, он приносил с собой учебники и конспекты, радуясь возможности погрызть гранит науки в комфорте и тепле.

Только на шестом курсе он сменил работу сообразно будущей профессии – устроился медбратом в реанимационном отделении с доплатой ночных и коэффициентом за вредность. Помог ведущий у них цикл заведующий кафедрой анестезиологии и реанимации. Ему приглянулся вдумчивый старательный студент, и когда он узнал, что тот недавно потерял мать и теперь вынужден подрабатывать ночным сторожем, посодействовал оформиться без проволочек к себе в стационар на фельдшерскую должность. Данная им потом трудовая характеристика очень пригодилась при распределении. Так Стас попал на своё теперешнее место, правда, уже в совершенно другой больнице. Именно к этому авторитету, имевшему с полсотни научных публикаций и даже пару монографий, Веткин едва не обратился позже, когда набрал материал по десяткам опросов переживших клиническую смерть.

За время болезни мама настояла продать всё накопленное золото – два кольца, серёжки, цепочку и тонкий браслетик. Последнее украшение – массивное обручальное кольцо, которое так ни разу и не поносила на законных основаниях, незадолго до смерти подарила сестре, приехавшей поухаживать за ней. Тётя Аня сама предложила помощь, как только узнала от Стаса про состояние матери, почти уже не встававшей с постели, о его намерении нанять кого-то со стороны, чтобы избежать академического отпуска в институте почти за полтора года до диплома. Совсем другое дело, когда рядом не пришлая сиделка, а близкий человек, тем более, женщина, родная сестра. Да и на оплату посторонних у Веткина не нашлось бы лишних средств.

К счастью, хотя вряд ли такое слово выглядело уместно в их случае, они обошлись без привлечения чужих. Станислав испытывал за то признательность к ленинградской тётке, с которой отношения никогда не становились настолько тёплыми, как полагалось бы по родству. Он не переставал ломать над тем голову, поскольку не чувствовал никакой своей вины, но, несмотря ни на что, тётя Аня оставалась для него самым близким человеком после матери.

И когда мамы не стало, понятия не имел, чем бы отблагодарить ленинградскую родственницу за оказанную ею поддержку. Разумеется, он воспринимал её участие, как должное. Какая ещё корысть или счёты могли быть между родными сёстрами, да ещё с приближением смерти одной из них? Каждая имела собственную крышу над головой, взрослых детей, определённых в жизни, никто из которых ни в чём особо не нуждался. Переезд в Ленинград вслед за мужем задолго до рождения Стасика представлялся собственным выбором старшей из сестёр.

От предложенных вещей покойной тётка с гордостью отказалась, как и от некоторой суммы, оставшейся после похорон.

Станислав подозревал, что в его отсутствие незадолго до смерти мама крупно повздорила с родной сестрой. По нескольким обмолвкам обеих он догадался, что тётя Аня настаивала прописать племянницу и уступить ей часть двухкомнатной квартиры на Татарской. И, разумеется, получила недвусмысленный отказ больной, думавшей, прежде всего, о будущем единственного сына.

Дети тёти Ани давно закончили свою учёбу. Фёдор, значительно старший Стаса выпускник артиллерийского училища, уже несколько лет служил в одном из гарнизонов Подмосковья, женился там на работнице общепита, родившей ему сына. Как и положено, им предоставили жилплощадь по месту службы. Дочь Галина работала преподавателем в ленинградской средней школе, но жила под одной крышей с отцом и матерью, которая уже дважды предостерегла её от непродуманных и поспешных с материнской точки зрения замужеств, но не удержала от рождения внебрачного сына. Галя стояла в длинной очереди на получение собственного жилья для себя и ребёнка, только никто из чиновников не гарантировал ей даже ориентировочных сроков такого события.

Приезжая в Ленинград, Стас вполне тепло общался с Галиной и Фёдором, когда те бывали дома, но почему-то особо близких родственных чувств между ними так и не установилось, те смотрели на него свысока, снисходительно. И хотя никогда не обижали и не выпячивали такое отношение, постоянно давали Стасу его ощутить. Он подозревал, что причиной тому служила не только значительная разница в возрасте, они всегда смотрели на него, как на ущербного, не имевшего отца и воспитываемого одной только матерью «маменькиного сынка». Даже когда сами ленинградцы по несколько дней останавливались у них, Стасом испытывалось необъяснимо неприятное напряжение. Он подозревал, что причина тому застарелая и как-то связана с его отцом, но разобраться в подобном никогда не стремился. К собственному родителю, теперь покойному, у него с детства накопились свои счёты, да только предъявлять их давно оказалось совершенно некому.

«Взглянуть бы на старые шпили»⁴

В самом начале пятого курса, в первую же учебную пятницу, получив стипендию за летние месяцы и полный расчёт за работу в трудовом семестра, их группа в полном составе сбежала с лекций в пивбар «Жигули» на Калининском. Там уже после первых двух кувшинов со светлым фирменным пивом под креветки кто-то выдал внезапное предложение. Обстановка прохладного полуподвального зала со сдвинутыми вместе чистыми полированными столиками способствовала принятию его подавляющим большинством. Суть заключалась в том, чтобы прямо сегодня рвануть через Питер в Таллин, а в понедельник вернуться на занятия.

У некоторых нашлись собственные не меняемые планы на выходные, самых стойких оказалось одиннадцать – пять девушек и шесть парней, включая Стаса. От очередного отпуска, оформленного во вневедомственной охране, оставалось ещё несколько свободных дней, дежурства начинались только через неделю. Поэтому он с энтузиазмом воспринял авантюрное предложение, когда ещё представится такая возможность?

Уговорились встретиться вечером у касс Ленинградского вокзала и поспешили кто по домам, кто в общежитие за документами и необходимыми на пару дней вещами.

Веткин успел заглянуть домой, мама выглядела бодрее и немного лучше, чем в предыдущие дни. Сегодня сама без видимых усилий передвигалась по квартире, затеяла постирушки и что-то готовила на кухне. Поэтому он без колебаний известил, что едет с однокурсниками в Ленинград на выходные. Мать только обрадовалась за сына, хотя не скрывала некоторого беспокойства, но тут же согласилась, что ему необходимо развеяться после стройотряда перед началом учёбы и ночными дежурствами. Она хотела что-то передать для сестры, но Стас твёрдо заверил, что навещать ленинградскую родню времени точно не будет. Оставил часть полученных денег, прихватил спортивную сумку, и, поцеловав подставленную материнскую щёку перед дорогой, поспешил к месту сбора.

До вечера их компания убавилась ещё на двух девчонок и одного приятеля. Что бы они ни городили в своё оправдание в телефонную трубку, ясно было и так: родители не пустили. Почти все ребята облачились в удобные на все случаи жизни джинсы, только ещё на одной девушке, помимо известной модницы Кати Сапариной, оказалась короткая джинсовая же юбка. Получилось, именно эти изделия разной степени изношенности и качества с отличающими производителя фирменными лейблами и клёпками оказались общим признаком их шумной компании. Ещё раньше в одном из стихотворений в популярной еженедельной «Литературке», кажется, авторства Андрея Вознесенского, джинсы определялись «декларацией молодёжи». Возможно, поэт первым это подметил, жаль только, что такие шмотки до сих пор шили только за рубежом, даже некоторые соцстраны к тому уже подключились. Привозимые в Союз популярные изделия не переставали служить неиссякаемым источником незаконного дохода для вольных и невольных фарцовщиков.