Вне рутины

— Да, да, да… Это она и у меня такъ длала, — произнесла Манефа Мартыновна. — Когда у нея истерика — она ужасна. Ну, и что-же вы, Антіохъ Захарычъ?

Іерихонскій оперся рукой на столъ, наклонился къ Манеф Мартыновн и тихо сказалъ:

— Пять разъ съ вечера и среди ночи стучался не отперла.

— Ахъ, это ужасъ! Гд-же вы спали, Антіохъ Захарычъ?

— Въ кабинет. И главное, пиджакъ мой тамъ, отчего я передъ вами и въ вицмундир.

— Ужасно, ужасно! — твердила Манефа Мартыновна. — Положимъ, это у ней мигрень, нервы, но все-таки ужасно!.. Такъ нельзя… Сейчасъ я разбужу ее и поговорю съ ней.

Она поднялась со стула и пошла въ спальню дочери.

XXXI

Манефа Мартыновна стучалась. въ, двери спальни Соняши. Изъ-за двери послышался голосъ Соняши:

— Кто тамъ? Кто стучитъ? Это опять вы, Антіохъ Захарычъ?

— Я, я, я! Это я. Мать твоя. Отворяй скорй и впусти меня! — крикнула Манефа Мартыновна.

Голосъ ея былъ строгъ.

— Господи! Покою не даютъ. Да что это вы спозаранку-то? — снова послышался голосъ Соняши.

— Какъ спозаранку? Скоро ужъ десять часовъ. Отворяй, Соняша! Мн надо съ тобой поговорить.

— А когда-же я въ десять часовъ вставала?

Послышалась громкая звота.

— Понимаешь ты, мн надо съ тобой поговорить! — повторила Манефа Мартыновна.

— Да неужели вы поздне-то придти не могли!

— Отвори, отвори! И зачмъ это ты запираешься на ключъ? Это, мать моя, не дло! Это не фасонъ!

— Ахъ, скажите пожалуйста!.. Въ моемъ-то дом да вы еще командовать надо мной хотите!

Около Манефы Мартыновны стоялъ въ смиренной поз Іерихонскій и говорилъ:

— Оставьте ее, мамаша. Пусть поспитъ. Выспится, такъ авось подобре и поласкове будетъ.

Но за дверью ужъ раздались поспшные шаги. Щелкнулъ замокъ и дверь отворилась.

Манефа Мартыновна вошла въ спальню и увидала дочь въ одной сорочк, убгавшую за альковъ.

— Только безъ него! Только безъ него!.. — заговорила Соняша изъ-за алькова. — Антіохъ Захарычъ! Вы пожалуйста покуда не входите! — крикнула она.

Мать зашла за альковъ, остановилась передъ постелью дочери, сложила руки на груди и строго сказала:

— Ты что это длаешь? Ты блены обълась, что-ли? Зачмъ это ты заперлась? Выгонять мужа изъ спальни! Не впускать его цлую ночь! И въ какой день! Въ день свадьбы. Да ты, мать моя, совсмъ съума сошла!

— Ну, пошли, похали! Теперь конца не будетъ! — проговорила Соняша. — Думала, замужъ выйду, такъ избавлюсь отъ попрековъ и брани — нтъ, хуже. Что за несчастіе!

Въ голос Соняши слышались слезы.

— Да какъ-же тебя не бранить-то, Соняшка! Вдь ты ужасъ; что надлала! Выгнала мужа въ первую ночь посл свадьбы и заставила его на кожаномъ диван въ кабинет безъ подстилки валяться. Когда мн объ этомъ сказали, у меня въ голову ударило и ноги подкосились.

— А онъ ужъ вамъ усплъ нажаловаться? — съ упрекомъ сказала Соняша. — Хорошъ муженекъ!

— Не онъ, не онъ, а объ этомъ мн Ненила сейчасъ сказала. Объ этомъ скандал въ двухъ квартирахъ говорятъ и можетъ быть по всей лстниц. Онъ кротость, олицетворенная кротость! Другой-бы на его мст знаешь, что сдлалъ?

— А что? Бить меня началъ-бы? Вотъ это ловко!

Соняша захохотала.

Мать знала уже этотъ хохотъ. Онъ очень часто у Соняши переходилъ въ плачъ и истерику, а потому нсколько понизила тонъ.

— Зачмъ ты это сдлала, глупая? Къ чему? Ну, какъ теб не стыдно мучить добраго хорошаго человка! Я сейчасъ разговаривала съ нимъ — и у него руки трясутся. Эдакій скандалъ! Эдакій скандалъ! Зачмъ ты это все натворила?

Дочь заплакала.

— Понимаете-ли вы, я была больна, совсмъ больна, а онъ цловаться лзетъ, за талію держитъ меня, обнимаетъ! До того-ли мн было! вскричала она.

— Потише, потише! Чего ты орешь! Онъ стоитъ въ гостиной и все слышитъ, — шопотомъ сказала мать.

— Пускай слышитъ! Мн вс равно! Даже лучше, что слышитъ! У меня былъ мигрень, разстроились нервы, я тряслась вся, какъ въ лихорадк.

— Когда-же это все случилось? Когда я ушла отъ тебя вчера вечеромъ, ты была здорова, — возразила мать.

— Неправда-съ. У меня ужъ и при васъ ломило лобъ и я къ нему холодное чайное блюдечко прикладывала, — запальчиво сказала Соняша.

— Ну, а теперь ты здорова и потому вставай. Вставай и одвайся, и выходи къ мужу пить кофей. Надо это будетъ все какъ-нибудь уладить. Я какъ только узнала — сейчасъ-же прибжала снизу.

— Длать-то вамъ нечего — вотъ вы передъ старикомъ на заднихъ лапкахъ и служите.

Соняша потягивалась.

— Не смй мн такъ говоритъ! Какое ты имешь право! Невжа! — вышла изъ себя Манефа Мартыновна, ходя изъ угла въ уголъ по спальн. — Ахъ, скандалъ! Боже мой, какой скандалъ!

— Никакого скандала не было. Сами вы скажите.

Соняша умолкла и одвалась за альковомъ. Вскор послышался всплескъ воды — она умывалась.

Минуты черезъ дв Манефа Мартыновна сказала:

— Иди сюда скорй. Я теб голову причешу.

Соняша показалась въ юбк и кофт.

— Новыя туфли наднь. Новыя туфли… — командовала Манефа Мартыновна. — Будь хоть немножко-то пококетливе передъ мужемъ.

— Китайщина, китайщина! Китайщина въ куб, китайщина въ квадрат, - бормотала Соняша, — начиная пудриться.

Происходила уборка головы. Мать усердно расчесывала Соняш волосы.

— И новый пеньюаръ наднь. Вообще, чтобы быть, какъ подобаетъ молодой новобрачной, — учила мать.

— Слушаю-съ, — иронически отвчала Соняша.

— И попроси у мужа прощенія, вывернись какъ-нибудь, извинись и вообще будь поласкове.

— Слушаю-съ.

— Подойдетъ онъ къ теб и захочетъ тебя поцловать, такъ не кобенься.

— Еще разъ слушаю-съ.

— Ну, накидывай на себя пеньюаръ и пойдемъ въ столовую. Я сама съ вами чашку кофею выпью. Да туфли-то не забудь, туфли-то не забудь надть новыя.

Наконецъ, мать и дочь вышли въ столовую. Тамъ ждалъ ихъ Іерихонскій. Онъ былъ по прежнему въ вицмундирномъ фрак и срыхъ брюкахъ, осклабился, всталъ со стула и направился къ Соняш, заговоривъ первый.