Вниз по великой реке

– Не прикасайся к ней! – гаркнул Танамил.

Брат поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка опустела.

Мы замерли, бледные от ужаса, глядя на нее. Потрясение оказалось слишком велико, все будто онемели. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.

– Вот, – сказал он, держа Гулла в руках. – Теперь он в безопасности.

– Каким образом? – уточнила Робин.

– Где он? – недоумевал Утенок.

– Что вы сделали? – спросила я.

И только Хэрн промолчал.

Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку. Видно было, что она совершенно сбита с толку.

– А что… что мне с этим делать?

– Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки.

– Но у нас нет дедушки! – возмутился Утенок.

Танамил уставился на нас с ошарашенным видом.

– Кто бы мог подумать, до чего же мало вы понимаете! – Он замолчал на мгновение, потом добавил: – У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, то сможет использовать в качестве орудия, чтобы дотянуться до других душ, в том числе – до душ его предков. Не знаю, известно ли это тому, кто пытался завладеть душой Гулла, но уверен: ни в коем случае нельзя позволить этому человеку осуществить задуманное. То, что я сделал, защитит душу Гулла. Если я поклянусь Бессмертными, что теперь вашему брату ничего не угрожает, вы мне поверите?

– Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, – промолвила Робин, и Танамил рассмеялся.

– Пойдемте ко мне в убежище и погреемся, – предложил он, – прежде чем вы отплывете.

Уж не знаю, как мы только согласились. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил – могущественный волшебник. И все же мы согласились. Просто пошли следом за Танамилом по тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.

Дорожка выбралась на травянистый склон за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша – мощная, быстрая, извилистая, желтая – уходила в высокую теснину. Вторая река, красная, уступала нашей в размерах, но не в быстроте. И в ней играло какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг щебетали птицы.

Всякий раз, вспоминая укрытие варвара-волшебника, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через камыши, чтобы попасть к нему. Но готова поклясться: мы вошли в скалу. Нет, правда, мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню другой выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. На потолке трепетало солнечное кружево – это лучи проникали сквозь траву.

Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. А в очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к огню маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало заклятие – до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то колдовство. Я подскочила, воскликнув:

– Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!

Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой:

– Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.

Я уселась обратно и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающие опасности, и даже про Гулла. Вместо этого просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не слишком нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала, и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить – хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.

– Что-то с тобой неладно, – сказал мне Утенок. – Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.

Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, меня это раздражает. В точности как и какая-нибудь неудачно сотканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин.

Потому-то мы с Хэрном, пока сидели у Танамила, боялись куда больше, чем Утенок.

6

Помню, что мы ели, сидя у очага, и еда казалась замечательной. О такой я прежде только слыхала. Тут были лобстеры, и чудесные белые лепешки, и оленина, и еще сушеный виноград. Дядя Кестрел говорил нам про виноград. Он растет в Черных горах, на вьющихся лозах, которые свисают с деревьев. Папа, когда рассказывал мне впервые о короле, сказал, что тот каждый день ест лобстеров и оленину.

Я и не думала, что когда-нибудь попробую их сама. И еще мы пили вино, тоже в точности как король. Вино – это такая красивая розовая жидкость, а в ней пляшут искорки. По словам Танамила, это вино с Черных гор. Робин плеснула немного вина из своей чашки к ногам фигурки Гулла. Танамил засмеялся, а сестра покраснела. Но Утенок сообщил потом, что за ужином она сделала то же самое.

Странно – в памяти осталась только одна трапеза. Но мы должны были поесть и во второй раз, потому что там и заночевали. И на самом деле, я помню, как сидела у подножия утеса, грелась на солнышке, глядела на две реки и ела – и все это происходило несколько раз, а не один. Однако же, как ни стараюсь, вспомнить другие перекусы не могу.

Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге сестра часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Вспоминаю, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Но она точно несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы тот играл еще. Это было совершенно непохоже на сестру. Она страшно робкая и держится всегда очень чопорно. А Танамил улыбался и играл, и музыка была чистая и прекрасная – сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.

Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Его пальцы словно летали, когда он прорезал дырочки в стеблях и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединяются коленца, – там сердцевина твердая. Потом поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.

– Тишина! Слава богам! – воскликнул Хэрн.

– Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, – предложил Танамил.

– Птехвх! – выговорил Утенок.

Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к Красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие неуверенные мелодии.

Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня: