Внутренний дворец. Книга 1

– А вы не боитесь, что вас осудят? – я кивнула в сторону остальных девушек, которые не то чтобы глазели на нас, но покашивались. – Я не пользуюсь популярностью.

– Люди всегда найдут, за что осудить, – Кадж пожала плечами. – Но я уверена, что очень многие из них не отказались бы свести с тобой знакомство поближе, когда б не шли на поводу у старшей сестры Кольхог. И, между нами, – она понизила голос, – Кольхог слишком много о себе мнит. Его высочество уже давно не так к ней благосклонен, как когда-то.

– Но она выше нас рангом.

– С этим не поспоришь. Но, быть может, скоро ей придётся потесниться.

Мы помолчали, наблюдая за занятыми рукоделием и шашками наложницами.

– Сестра Кадж… – неуверенно начала я.

– Да?

– А что бывает с теми наложницами… которые надоедают господину?

– Их участь печальна. Они доживают свои дни в забвении и одиночестве. А почему ты спрашиваешь?

– Так, просто. А бывает, что господин отсылает надоевшую наложницу?

– Это же позор! Если она почтительна к его родным, не изменяла, не больна, не воровала и не сеяла раздор в доме – как может человек, обладающий сердцем, её отослать?

– Ну а если вдруг случилось что-то такое? Или господин – человек без сердца? Куда она тогда девается?

– В дом родителей, – Кадж пожала плечами. – Может постричься в монастырь и искупать своё недостойное поведение молитвами и обетами. О худшем умолчим.

– Ясно…

– Странные у тебя мысли, сестра Тальо. Его высочество благороден, его добродетель сверкает золотым блеском. И у тебя нет причин думать, что он поступит с тобой, как с веером, выброшенным осенью.

– Я думала не о себе. Просто я тут чужая, мне всё интересно. И иногда я задумываюсь о странных вещах и задаю странные вопросы.

Монастырь, значит. Пожалуй, лучше уж остаться во дворце. Честно говоря, к монастырям я питала некоторое предубеждение. Я никогда не была верующей, и одна мысль о регулярных каждодневных молитвах и службах наводила на меня тоску. Хотя я ещё плохо представляла, как проходят здешние молитвы и службы. Много ли общего у здешних монастырей и христианских? Однако что-то общее определённо должно быть – бдения, молитвы, работа…

Помнится, когда-то не так давно, когда я только попала сюда, сама мысль о монастырях в стране махрового язычества показалась мне странной. Европейское мировоззрение – даже у неверующих сильны христианские стереотипы. Но потом я привыкла. Есть же монастыри и у буддистов, в конце концов, хотя буддизм вовсе не против других богов, помимо Будды.

– Ты опять задумалась, сестра Тальо, – сказала Кадж, и я усилием воли вернулась в настоящее.

Так и началась наша… ну, дружба – громко сказано, но приятельствование. Я не питала иллюзий насчёт её привязанности ко мне, но всё же достаточно охотно шла ей навстречу: худой мир лучше доброй ссоры. Вслед за Кадж и некоторые другие наложницы стали ко мне заметно дружелюбней, зато язвительность Кольхог и её подпевал возросла.

– Как ты это делаешь, Луй Тальо? – напрямик спросила она меня как-то, когда мы столкнулись в купальне – здешняя купальня, кстати, хоть и уступала размерами и роскошью той, что была в Светлом дворце, но тоже была неплоха. – Ты некрасива. Ты не воспитана как должно. У тебя нет знатных родных. Ты с трудом читаешь, не знаешь поэзии, не умеешь писать стихи, даже не поёшь. Ты дурно играешь и посредственно танцуешь. Чем же ты привлекла его высочество?

Тем, что у меня есть кое-что в голове, мрачно подумала я. Тем временем Кольхог критически оглядела меня, словно товар на рынке, я как-то и невольно сравнила себя с ней, благо мы обе были лишь едва одеты. Хотя на фигуру я не жаловалась, но её формы для мужчины должны выглядеть аппетитнее.

– Должно быть, ты очень хороша в искусстве спальных покоев? – Кольхог приподняла брови.

– Не мне судить, – сухо ответила я.

– Поделись с сёстрами, позволь и нам поучиться твоему искусству! Что его высочество любит с тобой больше всего?

– Об этом лучше спросить его самого.

– Нет, правда! Ты ублажаешь его руками? Или ртом?

– А какая тебе разница, сестра? – незаметно подошедшая Кадж уселась на скамейку рядом с бассейном, и подоспевшая служанка принялась заматывать в полотенце её роскошные тяжёлые волосы. – Любая наука на пользу, только если есть куда её применить.

– Должно быть, поэтому сестра Кадж не учится никогда и ничему, – Кольхог растянула губы в улыбке.

– Я понимаю ограниченность своих дарований. Женщина без талантов – добродетельная женщина. Госпожа Пэн в своём труде учит нас, что лучше быть нефритом и казаться песчаником, чем наоборот. Сестра должна это помнить, если смогла прочесть «Поведение женщин» до конца.

Я мысленно поставила себе пометку, поинтересоваться, что это за госпожа Пэн, и как-нибудь ознакомиться с этим самым «Поведением женщин».

– Какая жалость, сестра, что тебе знакомство с этим трудом так и не помогло получить благосклонность принца-наследника. Сколько раз он вызывал тебя, один, кажется?

– Дважды, – невозмутимо уточнила Кадж. – Но, думаю, старшая сестра согласится, что даже не пользующимся благосклонностью господина лучше знать правила поведения, чем всё равно не пользоваться и быть невежей.

– Ты скучна, – Кольхог поднялась. – Оставляю вас друг другу – вы очень друг другу подходите!

Этот разговор произошёл не далее как позавчера. И вот теперь я в очередной раз оказалась в личных покоях его высочества, раздумывая, чем бы заняться в ожидании прихода Тайрена.

Глава 16

Высоко небо, но под ним

Не смею не склонить главы...

Крепка земля, но я хожу

Лишь с осторожностью, увы...

Но есть и правда, и закон

В реченьях сих людской молвы!

О люди нынешних времен,

Зачем на змей похожи вы?!

Ши цзин (II, IV, 8)

Я прошлась по комнате, бездумно рассматривая лёгкие занавеси, массивные шандалы в виде деревьев, ширмы, водяные часы из нескольких резервуаров, вазы на этажерках, курильницу, изображающую фантастическую птицу. На столе в идеальном порядке лежали бумажные листы, кисти в фарфоровом стакане, тушечница, коробочка для палочек туши. Единственным, что нарушало этот порядок, была связка бамбуковых планок, валявшаяся поперёк стопки листов, словно её небрежно бросили куда придётся. На крайней планке был наклеен бумажный ярлычок с иероглифами. Я прищурилась. «Война…» Этот иероглиф точно использовался в значении «война» или «нечто, имеющее отношение к боевым действиям». А вот второй был мне незнаком.

Я развернула толстенькую связку. Планки крепились шнурками одна к другой, и каждая была покрыта иероглифами. Да это книга, сообразила я, только не бумажная, а бамбуковая. «Дань Уе-Цань сказал», – было написано на самой первой планке. «Дань Уе-Цань сказал: война – великое для государства». Видимо, великое дело или предприятие. Так, дальше: «Это путь жизни и смерти, это путь…» Рождения? Существования? «…и гибели. Это нужно понять».

Я присела на сиденье сбоку от стола, предназначенное для гостей достаточно почётных или приближённых, чтобы принц не держал их на ногах. Иероглифы кривлялись перед глазами, неохотно складываясь в осмысленные фразы. «В…» э… утке? Этим знаком обозначалась одна из нитей ткани. «Пять чего-то там и семь измерений». В утке пять чего-то и семь измерений? Да в основе же, блин! «И этим определяют положение. Первое – Путь, второе – Небо, третье – Земля, четвёртое…». Вот тут опять что-то непонятное. «Пятое – Закон».