Внутренняя линия
Шрифт:
— Это же грех какой!
— Евгений Александрович, нам никогда не узнать о боли того, что знают о ней китайцы. Я думаю, Лун Ван был среди мятежников, а когда понял, что восстание обречено, решил спасти себя и семью, взяв на излечение русского офицера. Так это было или нет, от старого хитреца правды добиться не удалось, но впоследствии причин жаловаться на него мы не имели. Он — великий доктор и великий мастер воинских искусств. Мы с ним подружились. Он лечил все русское посольство на протяжении нескольких лет, во всяком случае, покуда я был там помощником военного агента. Кроме того, вместе со своими тремя сыновьями и дочерью обучал меня рукопашному бою… Сейчас бы он мне очень
— И что? — Штаб-ротмистр Комаровский с интересом придвинулся.
— Она несла всякую околесицу. Но вот что странно — старая карга упомянула реку крови, через которую я иду.
— Все мы идем через реки крови, Владимир Игнатьевич.
— Да, это верно. Но дело в том, что в гербе Згурских в серебряном поле червленый пояс — красная полоса, знаменующая реку крови, через которую мы, Згурские, идем к славе и победе. И потом, старуха что-то плела о молниях… Мол, ими предначертан наш путь. И вот какое совпадение: в год восшествия на престол царя Михаила Федоровича, молния, ударившая средь чистого неба в дуб, на котором собирались повесить моего предка — как можно догадаться, польского шляхтича, — спасла его от гибели. Да… Лун Ван, молния… Тут, видит бог, что-то есть. — Згурский сел на кушетке и стал торопливо застегивать ворот рубашки. — Простите, что-то я разболтался. Можно ли отыскать эту… черную даму?
— До сих пор это не удавалось никому.
— Нелепость какая!..
Дверь каморки в глубине аптеки открылась, и в щели показалось взволнованное лицо хозяина:
— Простите, вы случайно не господин Згурский?
— Да, это я.
— Я начал готовить вам лекарство, но вспомнил. — Аптекарь замялся. — Не знаю даже, как сказать…
— Говорите как-нибудь! Я понимаю немецкий.
— Дело в том, что несколько дней назад сюда приходил пожилой господин восточной наружности. Он оставил здесь микстуру из наростов корня, — фармацевт посмотрел на бумажечку с записью, — тань-гуань. Он утверждал, что корню много более ста лет. Честно говоря, я не знаю, что бы это значило. Но господин был очень убедителен и сказал, что именно сегодня утром около моей аптеки упадет в обморок некий русский по фамилии Згурский. — Аптекарь окончательно сконфузился. — Он просил передать это вам.
— Тань-гуань, — тихо проговорил генерал. — Корень дерева бо-му. Глазам своим не верю! Когда приходил этот восточный господин?
— Примерно дней этак десять назад.
— В это время я еще и не предполагал ехать в Прагу.
Он замолчал, словно погруженный внутрь себя, потом медленно произнес:
— Времени нет…
— Владимир Игнатьевич, не беспокойтесь, берегите себя! Мы успеем, еще раннее утро.
— Нет-нет, я не о том. Это Лун Ван сказал двадцать лет назад. Он утверждал, что времени не существует, и все происходит, как бы так выразиться, везде и всегда.
— Не понимаю.
— Признаться, я тоже. Однажды перед самой отправкой в Порт-Артур я зашел к Лун Вану — он как раз готовил снадобье из этого корня… Средство очень сильное. Китайцы верят, что, если его принимать регулярно, оно сделает человека бессмертным. Как раз тогда мы поспорили с Лун Ваном. Я говорил, что вечная жизнь невозможна, со временем организм изнашивается. А он сказал, что времени — нет… Откройте, пожалуйста, сосуд!
— Он замотан. Печать… — начал Комаровский.
— Я вижу. Сломайте печать и посмотрите — там, внутри пергамента, в который обернут пузырек, должна быть подпись.
— Да! — разворачивая кусок чисто выскобленной кожи, кивнул штаб-ротмистр. — Так и есть. «6 января 1904 года. Капитан
Згурский». Владимир Игнатьевич, вы хотите сказать, что подписали этот пергамент двадцать лет назад?— Именно так.
— А кажется, что и чернила-то едва просохли!
— В разгар нашего спора Лун Ван вдруг поднялся и вышел. Как мне представилось — в соседнюю комнату. Отсутствовал чуть больше пяти минут. А когда вернулся, сказал, что отправил лекарство мне. Я спросил — зачем? Лун Ван ответил, что в нужный час оно укрепит мои силы. Но когда я возвратился в посольство, денщик божился, что лекарства мне не доставляли. И я тогда списал это на нерасторопность слуг великого лекаря. Потом отъезд, война…
Згурский поглядел на глиняную бутылочку, украшенную иероглифами:
— Да, тот самый… Невероятно! Но оставим это. — Он откупорил лекарство. — Принесите мне воды. У нас слишком много дел, чтобы распутывать китайские головоломки.
Дзержинский прикрыл уставшие глаза. День выдался скверным. Партийная дискуссия, навязанная Львом Троцким, его настоятельное требование превратить три четверти работоспособного населения страны в бойцов и командиров трудовых армий требовали осторожности и умения маневрировать, не противореча никому и поддерживая тех, кто нужен. Резкому и жесткому председателю ОГПУ такое искусство было чуждо, и необходимость учиться ему вызывала раздражение, граничащее с яростью.
Резоны, которыми оперировал Троцкий, были понятны всякому истинному революционеру. Для мировой революции необходимо максимальное напряжение сил. Для максимального напряжения сил нужна железная дисциплина, а самая лучшая, самая крепкая дисциплина — в армии. Опыт подобных формирований у Троцкого уже имелся: еще в гражданскую войну сведенные в монолитный войсковой организм десятки тысяч бойцов трудового фронта вынуждены были под угрозой трибунала совершать настоящие чудеса там, где наемные рабочие без лишних слов разбежались бы, капитулировали перед врагом и суровой природой.
Однако нутром Дзержинский чувствовал, что такие экстренные меры в мирное время будут опасны для государства и революции.
Ему, как никому другому, приходилось работать с поступавшей с мест информацией о крамольных разговорах среди пролетариата, недовольстве крестьян, надвигающемся голоде… Папки с донесениями громоздились у него на столе, подобно баррикадам на Красной Пресне. Теперь по его баррикадам вела огонь не кучка царских сатрапов, а вся мировая буржуазия, полная ненависти к стране Советов.
Дзержинский придвинул к себе очередную папку. Донесения агентуры Коминтерна: «По запросу касательно операции «Картель». Неизвестный, скрывшийся под безликим псевдонимом SR-77, докладывал из Праги: «Наблюдение, установленное за объектом, показало, что подполковник Шведов был встречен на пражском вокзале бывшим штаб-ротмистром, Евгением Александровичем Комаровским. Этот офицер известен своей антисоветской направленностью и активной работой в эмигрантской среде. Обладает значительными финансовыми средствами, благодаря наследству. Разработка представляется бесперспективной.
Через два дня из Парижа к Е.А. Комаровскому прибыл неизвестный, судя по выправке, старший офицер или генерал. На лацкане костюма носит фрачный значок в виде коронованной буквы «Д», зовут Владимир Игнатьевич. Утром следующего дня приезжему стало дурно. Ему была оказана помощь в ближайшей аптеке, после чего он и штаб-ротмистр направились в антикварную лавку на Златой улице, где работает бывший генерал-майор Спешнев — председатель Братства участников Луцкого прорыва, в прошлом — офицер штаба 8–й армии».