Внутренняя линия

— Мой отец — белый генерал?

— Да, моя хорошая.

— Мама, этого не может быть! Это какой-то сон!

— Нет, это не сон, это явь. Твой отец — генерал. А твоя крестная — великая княгиня Ольга Константиновна, ныне королева Греции. Она была сестрой шефа папиного полка, и когда ты родилась…

Девочка заткнула уши.

— Мама, я не хочу этого слушать! Не говори мне больше ничего!

— Цыть! Раскудахтались… — обернулся Судаков. — Скоро уже будем, почти дошли.

Он остановился у сухого дерева, понуро склонившегося над сиротливой полянкой — выжигой. Именно здесь когда-то увещевал атамана Метлу, а теперь вот сам очутился на его месте.

— Уж прости, Захар, — прошептал он и, оглядевшись, двинулся вперед.

С полянки через подлесок тропка шла по берегу озера. Место это считалось нечистым. Как рассказывали старики, еще при татарах здесь утопилась зазноба воеводы Елчанинова — бросилась в воду, оставив среди камышей корзину с младенцем. И тогда, и сейчас сюда забредали только рыбаки — клев тут был хороший. Но, как говорили, водяной нет-нет да и присматривал новую жертву.

Дальше стежка вела к сгоревшему лесничеству. Закопченный остов печи меж обугленных столбов и раскатанных по сторонам бревен безмолвно свидетельствовал о разыгравшейся здесь когда-то трагедии. Но остатки жилища не интересовали Петра Федоровича. Он прошел к колодцу, вытащил из-под рубахи прихваченную из дому крепкую веревку, привязал ее к вороту и, закрепив второй конец на поясе, начал спускаться вниз.

«Только б ничего не порушилось!»

— Держите вдвоем веревку, а то неровен час ухну!

Четыре руки вцепились в трос, но Судаков понимал, что тресни вдруг старый ворот, лопни пеньковые волокна — и спасения ждать неоткуда.

— Ну-ка, — прошептал он, уперся ногами враспор и толкнул одну из колодезных стенок.

Аккуратно подогнанные бревна, казавшиеся прочно вкопанными, со скрипом повернулись, открывая лаз.

«Вот и Метелкино убежище…»

Когда-то давно этот схрон показал юным «разинским казакам» Захаркин дед-лесник. Здесь прятали они «награбленные сокровища», здесь отсиживались, ожидая, когда спадет гнев разбушевавшихся отцов. После удачной засады на атамана Метлу Судаков не мог заставить себя прийти сюда. Его одновременно тянуло в места своего детства, и в то же время последняя встреча с закадычным дружком вновь, как живая, вставала перед глазами. Но сколь веревочка ни вейся, а в петлю совьется.

Судаков качнулся и уцепился за край лаза. Все, как в былые времена: свеча на плошке поджидала бесшабашного «разинца», словно оставленная лишь вчера. Он нащупал спички, зажег свечу. Даже Захаркин дед не знал, когда и кем был сооружен схрон. Лесник говорил, что еще при Наполеоне, но бог весть…

Петр Федорович огляделся. Да, с тех пор, как они прятали здесь украденные головки сыра и валенки, изменилось немноroe. И все же: застланные нары у стен, стойка с винтовками, бомбы, уложенные в рядок, точно колбасы на витрине… даже пулемет «Льюис» с четырьмя снаряженными магазинами! Основательно Захар готовился. Судаков поддел штыком крышку одного из стоящих в углу ящиков: австрийская тушенка. Что ж, тоже неплохо. Не пасхальное разговение, но и с голоду не помрешь.

— Ау, Петр Федорович, — услышал он тихий зов.

— Да-да, сейчас! Уже иду! — крикнул он.

Спустя пятнадцать минут дверь схрона заняла прежнее место, надежно скрыв беглецов. Судаков возился с керосинкой, пытаясь унять странную дрожь во всем теле. Когда, помогая Татьяне Михайловне спуститься, он обхватил ее, будто обнял, его обдало таким умиротворением и теплом, что бывший начальник милиции едва не задохнулся от ранее неизведанного чувства.

— Точно, ведьма, — пробормотал он, — как есть. Связался же на свою голову!

— Мы что, теперь здесь жить будем? — удивленно разглядывая оружейные стеллажи, спросила Ольга.

— Если понадобится, то и будем, — огрызнулся Судаков. — А ты б чего хотела — хоромы царские?

Он собрался еще что-то добавить, но снова почувствовал в глубине души немой укор, точно мать поглядела на него и, услышав грубую речь, сокрушенно покачала головой.

— Переждать надо, — уже спокойнее пояснил он. — Вместе нам идти нельзя. Как Гуца хватятся, по всей округе разошлют ориентировки, кого искать. Помяните мое слово — ближайшие дни всех мужиков и баб с дитем женского полу останавливать и досматривать будут. Да и что мне с вами-то дальше делать? — Петр Федорович насупился. — У вас отныне свой путь, у меня — свой.

— Путь, — вздохнула Татьяна Михайловна, — у всякого свой.

Судаков отвернулся, чтобы не смотреть на спасенную им женщину. Его затопила волна горечи, будто не спас он вовсе эту злополучную генеральшу с дочерью, а втравил в безнадежное и опасное дело.

— Оно б вам лучше за Урал куда-нибудь податься, — после тягостной паузы начал бывший начальник милиции. — Там места глухие, авось и не сыщут. Одна беда: где мы, а где Урал.

— Мы поедем в Москву.

— Да вы с ума, что ли, сбрендили, Татьяна Михайловна? Что вам в Москве-то делать? Ведь там же гэпэушник на гэпэушнике сидит, да гэпэушником погоняет!

— Небесный свет указывает путь, — продекламировала учительница. — Если суждено теперь спастись, то кроме как в Москве помочь нам, увы, некому.

— Ну, как скажете. — Судаков покачал головой. — Москва так Москва. В шести верстах отсюда железная дорога. По ней всякую ночь на Москву товарняк идет. Поезд я остановлю, а там уж прячьтесь и езжайте себе. Воля ваша.

Он покосился на аккуратно сложенные бомбы:

— На том, стало быть, и расстанемся.

Июнь 1628

Зима застала обоз царского посольства в Сибири, в небольшом остроге, по церкви святого Благовещения именовавшемся Благовещенским. Кроме рыбаков и охотников, да полусотни казаков, русских здесь не было. Захаживали из-за реки торговцы чудного вида, говорившие на столь диковинном наречии, что Федору Згурскому новые слова едва давались. А ведь из всего посольства он к языкам был способнее прочих.

Год назад призвал князь Дмитрий Пожарский к себе Федора и молвил ему, хмуря чело, что-де, мол, царь его к себе кличет, желает с посольством в дальние края отправить. Второй раз после приснопамятной встречи у расколотого молнией дуба бывший гусарский поручник видел царя так близко — тот уже не казался юнцом, окладистая борода обрамляла благообразное лицо.

Вместе со Згурским в государев терем был зван некий думный дьяк — один из тех мздоимцев, о которых Федор еще в службу по Разбойному приказу слышал много нелестного. Царь восседал на троне, по бокам стояли рынды в долгополых кафтанах, с топориками в руках. У стен на скамьях, в шубах и бобровых горлатных шапках, без особой приязни косясь друг на друга, восседали бояре. Среди них Згурский с облегчением увидел и благодетеля своего — князя Пожарского. Но здесь он был лишь одним из многих.

— Дошли до меня известия, — начал Михаил, — что страна Катай, граничащая с дальними пределами земли нашей, ныне в большом затруднении пребывает. В морях ее английцы и прочие немцы озоруют, на суше вкруг неспокойно, а богатства в той стране немалые. И во всех ближних к нам землях за товары, что из Катая везут, испокон веку дают высокую цену. Еще в давние баснословные времена, как сказывали мне, из страны Катай через наши земли путь шел в Царьград и к прочим дворам кесарским и королевским. Орда Чингизова тот путь Шелковый порушила. Вижу я в том резон, чтобы снарядить к царю катайскому великое посольство, дабы впредь, как и дотоле, меж царствами нашими дружба была, ибо от той дружбы и торговлишки польза и нам, и тому Катаю немалая.

Бояре, дождавшись паузы в царских речах, одобрительно зашумели, и тот, сделав всем знак молчать, продолжил:

— Для упреждения великого посольства желаю я снарядить в Катай, в цареву столицу, обоз с дарами да именитыми людьми, дабы там русское подворье учредили и у царя катайского охранные грамоты для великого посольства раздобыли. В обозе том от меня и боярской моей Думы поставлю я нарочитого мужа — дьяка Ивана Безтеменного, а для охранения его и даров царских шлю с ним хороброго воина Федора Згурского. А при нем — сотню городовых стрельцов да полсотни казаков. Так тому и быть. — Царь ударил золоченым жезлом об пол, ставя точку и не допуская обсуждения государевой воли.