Внутренняя война

— У меня сын, двадцатилетний молодой человек. А у вас?

— Двадцатичетырехлетняя дочь. С ее матерью мы давно в разводе, — поспешно уточняет он.

— Я тоже. То есть в разводе — давно.

Каждый испытывает облегчение. Оба в душе проводят параллель между их судьбами, но это иллюзия: их жизненные пути рознятся, даже почти противоположны. Их супружеские союзы преследовали совсем разные цели и рухнули в силу разных причин. Кристоф, отец Алексиса, когда-то влюбился в семью, в клан, в шумное царство механики и в роскошную королеву, которая им управляла. Он был одним из тех мнимых бунтарей, а фактически просто бездельником и приспособленцем, милым и раскованным, которому больше нравилось сидеть в кафе на площади Сорбонны, чем на скамьях университетских аудиторий, где он и встретил Эми. Он грезил Америкой и путешествиями, на стене его студенческой комнаты был кнопками прикреплен постер фильма «Исчезающая точка» с роскошной голой Гилдой Текстер — с реющими по ветру волосами, верхом на красно-белой «Хонде СВ 350». Когда он впервые оказался на семейной автостанции «Хонды», перед плакатом с Соней верхом на 750-й модели, у него как будто случилось озарение. Он всем своим существом почувствовал, что хочет быть частью этой семьи! Она была куда интересней, чем его собственная. Его родители, банковские специалисты по ипотечному кредитованию, спокойно жили либо в четырехкомнатной квартире Семнадцатого округа Парижа — в хорошем Семнадцатом! — словно существовала какая-то черта, за которой начиналась другая, неприличная часть района, — либо в собственном домике в Динаре с видом на море. И гордились тем, что оба объекта недвижимости выторгованы гораздо ниже рыночной стоимости. Он воображал, как тоже полетит вперед верхом на мощном мотоцикле, как какой-нибудь Питер Фонда в «Беспечном ездоке» (фильм посоветовала ему Соня), и убедил себя, что испытывает к Эми ту же страсть, какую с изумлением наблюдал у ее родителей. Даже она поверила. До этого в ее жизни случился лишь один ухажер — в возрасте пятнадцати лет, с которым дело закончилось парой робких поцелуев. Она комплексовала из-за маленького роста и почти плоской груди. И это тогда, когда Ева Герцигова взирала на Францию с высоты своих метра восьмидесяти, демонстрируя голую грудь и угольные ресницы, и приказывала смотреть прямо в глаза! Школьные годы научили ее никому не верить: мальчишки не раз играли ее сердцем и принимались ухаживать с единственной целью — получить у ее родителей скидку на покупку мопеда. Первые шаги Эми в Сорбонне были мучительны: ее подавляли битком набитые лекционные амфитеатры, куда она добиралась после полуторачасовой дороги сначала на поезде, потом метро и автобусе, и всегда опаздывала занять место за партой, приходилось сидеть в проходе. Ей хотелось завести друзей, стать частью одной из тех оживленных групп, которые с хохотом бегали по коридорам, — но не было инструкции, как действовать. Кристоф возник в наилучший момент. Он стоял позади нее в бесконечной очереди, чтобы записаться на педагогическую практику. Его тут же привлекли ее восточные черты лица, посадка головы, загадочная грация. От чего только не зависит судьба? В папке документов Эми не хватало конверта определенного размера, а у Кристофа их было несколько. Он поделился конвертом в обмен на обещание сходить в кафе. Эми записалась в лиценциат по психологии, несмотря на сопротивление отца, считавшего гуманитарные науки полной галиматьей. Кристоф же изучал право и политологию и расписывал светлое будущее человечества так пылко и обаятельно, что вскоре вызвал внимание со стороны Сони (и некоторую подозрительность Изуру). Роман оказался долговечней, чем думали. Родители Кристофа прикупили студию и временно предоставили ее младшему поколению: квартира была тесновата, но балкон выходил на юг. Эми высадила там какие-то живучие растения и сезонные цветы, ухаживала за ними. Она получила диплом с отличием и поступила в магистратуру по социальной психологии, но тут обнаружилась беременность. Кристоф, более занятый идеями переустройства мира, чем подготовкой к курсовым экзаменам, дважды оставался на второй год и с трудом дотянул до последнего курса. Ребенок наметился тут очень кстати. Кристоф заявил, что возьмет его воспитание на себя, официально ушел в академический отпуск — на самом деле он и так давно не ходил на занятия — и поступил маклером в семейный бизнес. Эми не испытывала прежней влюбленности, но не могла это сформулировать даже для себя. С момента въезда в студию она чувствовала себя свободной и почти независимой. Иногда по воскресеньям Кристоф уходил к Соне и Изуру один, а она готовилась к экзаменам и наслаждалась одиночеством, тишиной, в которой грезы и мысли сплетались в какие-то чудесные дебри, как дикие лианы. Она думала, что рождение ребенка снимет все вопросы. И действительно, ребенок, хотя и незапланированный, был желанным и любимым в каждую секунду своего внутриутробного существования, и дальше эта любовь только росла, тогда как чувство к Кристофу тихо угасало. И для него пришла пора меняться. Он жил в неразрешимой дилемме: не мог порвать с этой семьей (или, скорее, с Соней и автосалоном, где любил торчать целыми днями), но Эми его тяготила. Ее успех, пусть даже относительный, подчеркивал его собственную бездарность. Он не просто бросил учебу, он предал свои идеалы — от них осталась одна афиша «Исчезающей точки», теперь украшавшая стенку в туалете. Другие увидели бы в этом классический переход из отрочества во взрослую жизнь, сумевшую обуздать немало революционных порывов, но он чувствовал себя уничтоженным, раздавленным, сексуальная жизнь застыла на мертвой точке. Как Эми, он ухватился за мысль, что это только переходный момент. Раньше он справлялся со своими порывами, но тут… к нему приходили красивые посетительницы, и в теплые весенние дни он стал чувствовать какое-то пьянящее головокружение, какой-то зуд. Что-то разладилось, но вместо того, чтобы осознать, что совместная жизнь заканчивается, оба продолжали жить вместе по инерции и, подчиняясь логике событий, поженились сразу после рождения Алексиса. Во время церемонии Эми прочла отрывок из «Бракосочетания» Альбера Камю: «Иногда так вершатся браки, и подаренный мятный леденец определяет путь на всю жизнь». Присутствующие решили, что это очень трогательно: надо же — на всю жизнь! Никто не подумал, как страшен смысл этих слов. Эми и Кристоф продержались в браке пятнадцать лет. Сексуально они практически не общались, но кто мог об этом догадаться? Они сосуществовали, не задевая друг друга, лишь бы один партнер не лез в дела другого, и негласно допускали возможность параллельных увлечений. Со временем переехали в квартиру побольше, дружно воспитывали сына, — он был мальчик веселый и сговорчивый, и его ранняя склонность к физике и математике очень радовала деда с материнской стороны. Кристоф продолжал заводить интрижки на стороне… И тут возникла новая сотрудница: Полин, консультант по банковским инвестициям, которая пробудила в нем необычное рвение. В тот год Соня с Изуру продали автосалон, уехали из Парижа и поселились недалеко от Ментона. Это решение подспудно изменило соотношение сил. Кристоф счел себя свободным от моральных обязательств перед ними и сообщил Эми, что хочет развестись. Она попросила подождать до конца учебного года у Алексиса, чтобы дать тому спокойно получить аттестат. Они наняли одного и того же адвоката, отца одного из одноклассников сына, человека культурного и довольно открытого, который тут же подпал под обаяние своей подзащитной: едва просохла ее подпись под договором о разводе, как он позвал ее ужинать. Как в свое время Кристоф, адвокат случился в ее жизни очень вовремя. Он был женат, отзывался о жене с уважением, и это устраивало Эми, не стремившуюся к серьезным отношениям. Они встречались полгода. Она привязалась к этому человеку и с удивлением чувствовала, что ей нужны его тело, запах, голос. В его объятиях она узнала наслаждение и поняла, что раньше принимала за оргазм просто умеренно-приятные ощущения, — это ее поразило. Он вдруг стал для нее очень важен — настолько, что, когда они расстались по его инициативе, она переживала, но внутренний щит укрыл ее от настоящего горя. Эми не знает, но если бы их роман не закончился ничем, то вырос бы в большую любовь, такую, что горела в ее родителях и сплавила их воедино. Неожиданная любовная интермедия открыла ей глаза: Кристоф не дал ей ничего из того, на что надеется женщина: ни физического экстаза, ни сердечной увлеченности. Адвокат же разбудил росток, который тихо поднимается в ней, — это мощный зов природы, но она подавляет его, боясь того, во что он может превратиться. Она спряталась за Алексиса, прилежно уделяя ему большую часть своего времени еще задолго до того, как все рухнуло, и тем более — после того, как все случилось, но ее сердце — целинная почва, годами пустовавшая и оттого еще более плодородная. Только несчастье могло подавить порыв к жизни, который вырос в ее душе и вот-вот раскроется миру.

Пакс Монье в каком-то смысле прошел обратный путь. В нем взрыв случился с первого контакта с Сарой, новой студенткой театральных курсов. Очень короткая стрижка, ярко-красные крашеные волосы, татуировка с биомеханическим орнаментом, ставшая теперь такой распространенной, но в то время дававшая совершенно потрясающий эффект, одновременно чувственный и агрессивный. Пакс в то время внешне напоминал Джо Страммера и носил кожаную косуху с аппликацией — обложкой альбома «Clash, Give ’em enough rope».^[3] У обоих случился мгновенный нокаут, с которым в будущем ничто не могло сравниться. Они были уже не подростки, но и не взрослые люди: оба — натуры страстные, вулканические и постоянно подпитывались страстями расиновских героев, которых представляли на учебной сцене. Они обожали друг друга, дрались, изменяли, бросали, унижали, угрожали, сходились снова — пленники запущенного ими же урагана — и перегорали в катарсисе, который был сильнее их. Затем Сара, натура увлекающаяся (позже оказалось, что она страдает легкой формой биполярного расстройства, к счастью корректируемого приемом лития), решила бросить театр и филологию и поступить в крупное агентство путешествий: там она станет ездить по миру и открывать новые маршруты. Пакс получил немаловажную роль в сериале, который демонстрировался в прайм-тайм. Они вступили в брак, когда им было всего двадцать один и двадцать два года, без родственников и друзей, на пляже острова Китира, колыбели Афродиты. Идея принадлежала Саре, которой важнее было создать легенду, чем воплотить ее в жизнь. Их отношения теперь могли стабилизироваться. Пакс запойно работал (условия съемок были напряженными), Сара отпустила волосы и вернула им исходный золотистый цвет, внушавший больше доверия клиентам, и проводила в перелетах по полмесяца, постоянно меняя часовые пояса. Они виделись мало и редкие моменты общения, по идее, могли бы посвятить радости встреч. Но нет, взаимная ревность в разлуке нарастала, обрекая их на биполярный режим стычек и примирений. Из этого бурного потока ярости и любви, из его ослепительной пены родилась Кассандра. Напрасно девочка все детство пыталась врачевать раны, которые наносили друг другу ее родители. Часто они просили у нее прощения за те чудовищные гадости, которые выплескивали при ней, не в силах дождаться ее отхода ко сну, чтобы тогда поливать друг друга грязью. Они плакали прямо у нее на кровати, а она утешала их, ей было неловко за их бессилие. Годы шли, семейный союз становился все более хрупким. Появились специализированные интернет-сайты по туризму, и агентство, где работала Сара, оказалось под угрозой. Пришлось сокращать расходы, отменять поездки, возросла административная рутина, которую Сара ненавидела. Пакс всеми силами пытался удержаться на авансцене, но его теснили артисты более юные, умело пользовавшиеся соцсетями. Он с изумлением видел, как мир заполоняют американские сериалы, циничные, лихие, ловко скроенные, их было легко найти и просмотреть на стриминговых сервисах: Пакс и Сара страдали, каждый в своей области, от волны цифровизации, которую кому-то удалось легко оседлать. Им было всего по сорок лет, но они чувствовали себя старыми и отсталыми. Они испытывали страх, а он толкает на безумства. Кассандре было двенадцать, когда она застала их в разгар драки. В тот день бешенство смело все остатки разума. Родители сцепились с такой силой, что казалось, жилы лопнут на руках. Они теснили друг друга, как борцы на ринге, с искаженными яростью лицами, вопя, суля друг другу месть и мучения, уйдя от внешнего мира в ту сумрачную зону, где до преступления — рукой подать. Они не видели и не слышали, как дочка умоляла их опомниться, тянула то за ремень, то за рукав блузки, то за ворот, силясь растащить в стороны. Кто-то оступился (непонятно кто), и чудовищный клубок, в который они сплелись втроем, рухнул. Когда Пакс и Сара встали на ноги, оказалось, что Кассандра лежит на кафельном полу кухни без сознания с разбитым в кровь лбом. В физическом плане все обошлось: десяток наложенных швов и шрам, который со временем рассосался, — но семейный союз был приговорен окончательно, и брак рухнул.

С тех пор прошло двенадцать лет, из них четыре — период развода — в форме позиционной войны, странной и беззвучной, поскольку Пакс и Сара прекратили всякое общение. Но дети живучи, как сорняки, которые пробиваются между двух булыжников: Кассандре удалось вырасти без особых мучений. Она вскоре поняла, что ничто не соединит ее родителей снова, и почувствовала облегчение — а ей и нужен был только покой. Отец больше никогда не упоминал о матери, и она привыкла принимать это как должное. Двенадцать лет спустя Пакс представляет собой выжженную и бесплодную равнину, где случались только редкие летние дожди, и посреди нее — глубокий тайный провал, созданный событиями последних месяцев. Но вот из-под земли пробился ключ — и оросил почву. И несмотря на потрескавшуюся корку, в ней снова готова расцвести жизнь.

В тот вечер после пары бокалов Эми и Паксу хочется верить, что у них много общего, — и они убеждают себя в этом. Сколько союзов основано на недоразумении? Она не знает настоящей любви, ему выпал худший ее вариант. Она человек сдержанный, погруженный в себя, — он общителен и многословен. Но вдруг их магнитом притягивает друг к другу предчувствие общей судьбы: они даже не догадываются, насколько она и вправду окажется общей. Они думают, что главные параметры ситуации под контролем (оба свободны от обязательств и готовы подумать о новой связи), они обсуждают политику и ситуацию в обществе, потом — японские корни Эми и куда как менее экзотическое происхождение Пакса, родившегося в далекой деревушке Шампани. Он шутит, она улыбается. Когда официант подходит за расчетом (у него кончается смена), Пакс предлагает Эми — а та соглашается — пойти к нему домой: он приготовит пасту, он мастер готовить итальянские блюда.

Готовка подождет. Их губы сливаются в поцелуе, едва пройден порог; они соскальзывают на ковер, даже не пытаясь добраться до кровати или дивана. Они срывают друг с друга одежду и отбрасывают ее прочь, словно избавляясь от саднящего прошлого, хотя бы на час или два. Но тела так согласны друг с другом, гармония так совершенна, что им уже кажется, будто эта история продлится дольше чем один вечер. Они еще обнажены, сплетены вместе, легки и обессилены, когда Эми шепчет:

— Мне надо сказать тебе про сына, мне нужно рассказать об Алексисе.

Хороший человек

[…] Я была с одним человеком, его зовут Пакс Монье. Он артист, мы вместе готовим для Demeson программу театральной терапии, ты же получил мое сообщение, — нет? Я не думала, что так задержусь, но, в общем, я же взрослый человек, правда? Я буду дома через 10 минут. […] Да, ты правильно понял. И я прекрасно провела вечер, спасибо. […] Не сердись, Алексис, я устала, в холодильнике полно еды, разве тебе чего-то не хватало? […] Дай мне закончить фразу, пожалуйста! Представь себе, этот Пакс Монье снимался в одном фильме с Макконахи. […] Да, с Мэтью Макконахи! Он хорошо его знает, они очень ценят друг друга. Я рассказала ему про тебя. […] Без подробностей, конечно! Ты же знаешь, я никогда не выдам каких-то секретов, никакой личной информации, разве я когда-то так поступала? Хоть раз? Я даже твоему отцу не все рассказываю. […] Поверь мне, он очень тронут, видимо, ему тоже довелось пережить какие-то испытания, я почувствовала это, он не такой, как все, он не стал задавать ужасных вопросов, не пытался разузнать ни малейшей детали, ничего! Он только спросил, как ты теперь себя чувствуешь. Поверь мне, он хороший человек.

Вершина Олимпа

После того как Эми ушла, Пакс еле доползает до кровати. Ноги не держат, дыхание прерывается, от него словно осталась одна оболочка из кожи, обвисшая и бескровная, не заполненная ничем — ни жиром, ни костями, ни мускулами, ни кровью. Мысли путаются, он медленно и беспорядочно водит ногтями по простыне, ему хочется биться головой о стену, как он сто раз бился — вернее, изображал — перед камерой, но у него нет ни духа, ни сил: вся энергия ушла на то, чтобы сдержать панику и как-то логически вывернуться в присутствии молодой женщины, и он сумел это сделать за счет многолетней актерской практики. Сделал вид, что не оторопел, а испугался, переживает за нее, — а может, наоборот. Пакс не скрывал потрясения, он действительно испытал шок. А краски для его выражения почерпнул в жутком прошлогоднем воспоминании. Его тогда вызвали в комиссариат полиции, и вот тогда-то открылся масштаб катастрофы. Накануне по приглашению Гаспара он был на вечеринке, устроенной продюсерской компанией вскоре после его встречи со Свебергом, и вернулся домой около полуночи. Под дверь была засунута обыкновенная записка с просьбой при первой возможности прийти в полицию — для «дачи свидетельских показаний по факту происшествия в доме, где он проживает». Он тут же связал это с грохотом, который слышал накануне. В голове стали возникать всевозможные сценарии произошедшего, громоздиться шаткие конструкции. Кто такой А. Винклер? Если полиция открыла расследование, значит, дело серьезное. Может, кто-то погиб, получил раны? Может, это бандитские разборки? Или ссора любовников, сексуальные притязания, перешедшие в драку? Может, его подозревают — но в чем? Кто еще присутствовал в тот момент в доме? Он видел со спины уходящего мужчину: может быть, служащий одной из контор с верхних этажей почему-то вышел работать в субботу? Или разносчик рекламы, вечно они пролезают? Или он заходил к А. Винклеру? И напал на него? Если он признается в полиции, что слышал подозрительные звуки и не вмешался, вдруг его обвинят в неоказании помощи человеку в ситуации, опасной для жизни? Ведь еще чуть-чуть, и он получит роль, которая перевернет всю его карьеру, Гаспар намекнул, что дело практически в шляпе. А он по собственной вине попадет в уголовную хронику, испортит себе репутацию, упустит шанс? Шли часы, а он все вел безмолвный диалог с самим собой, от стыда переиначивая историю. Он перебирал обстоятельства, потихоньку редактировал их, чтобы оправдать свое бездействие. Шум был не такой уж и громкий, любой человек подумал бы про переезд, перестановку или сборку мебели, мол, человек забивал гвоздь и нечаянно махнул по пальцу (отсюда крик). А он к тому же торопился, был полностью поглощен грядущей встречей со Свебергом. Нет, правда, как он мог понять, что выше этажом происходит что-то серьезное или трагическое. И разве можно вламываться к соседу только оттого, что тот пошумел средь бела дня?

На рассвете после бессонной ночи он решил изложить свою, чуть подправленную версию событий. Опрашивали его в понедельник недолго. Офицеру полиции Пакс заявил, что заходил домой около 16 часов, чтобы взять пиджак, и ничего необычного не заметил. Сдвинул всего-то на полчаса хронологию своих перемещений, и все неудобные вопросы отпали. Провожая Пакса, полицейский вздохнул: «Девятнадцатилетнего мальчика буквально избили до смерти и бросили умирать… Мир просто сошел с ума, дорогой господин Монье!»

А информация тем временем попала в прессу. А. Винклер обрел имя — Алексис — и внешность — лицо чудесного юноши с густыми темными волосами, зелеными глазами и правильными чертами, талантливого ученика подготовительных курсов в вуз, у которого не было ни врагов, ни подозрительных знакомых. Он поселился в этой меблированной студии три недели назад, чтобы быть ближе к лицею во время подготовки к конкурсным экзаменам. Его родители внесли на его банковский счет скромную сумму, которой едва хватало на питание и покупку канцелярских принадлежностей. Он пользовался мобильным телефоном, у которого уже вышло четыре новых, более модных версии, а также компьютером средней ценовой категории. Оба обнаружились на его рабочем столе. Хороших друзей у него было достаточно, но он мало развлекался и упорно работал в надежде поступить в высшую школу гражданской или военной авиации. Эта мечта разбита: среди длинного перечня нанесенных мальчику увечий, которые можно будет по-настоящему оценить только спустя месяцы, а может быть, и годы, — практически полная утрата зрения правым глазом, что означает запрет управлять самолетом.

Эти подробности вызывали у Пакса такое сильное чувство вины, что он даже думал открыться кому-то из близких. Ему хотелось сочувствия, поддержки, слов о том, что ему не в чем себя упрекнуть, что вмешательство было бы самоубийством — не мог он встать на пути у такого зверя — и полиция наверняка прибыла бы слишком поздно… По мнению экспертов, которые на телевидении обсуждали дело за круглым столом, все избиение продлилось меньше десяти минут. Только кому открыться? Ему вспомнилось расхожее выражение: настоящий друг — это тот, кто при необходимости поможет вам «спрятать концы в воду». Вспоминая тех, с кем он проводил вечера, актеров и членов съемочной группы, встреченных на площадке, мимолетных подруг, он просто поразился своему одиночеству. А уж родственники! Бывшая жена его ненавидела, отец уже умер, а Кассандре сказать правду и вывалить все, что было на душе, — немыслимо. Оставалась мать, бодрая восьмидесятилетняя женщина, готовая поддержать его при любых обстоятельствах. Вот, значит, каково его нынешнее положение: пятьдесят лет с гаком, а кроме матери — и бежать не к кому. Это его добило окончательно.

Вскоре после его визита в полицию раздался звонок от Элизабет.

— Ты слышал про жуткое нападение? Психопат! И ведь все случилось в твоем квартале, Бют-о-Кай, возле площади Италии! В субботу!

— И что?

Элизабет даже осеклась, сбитая его агрессивным тоном.

— Да ничего хорошего! То есть наоборот: хорошо, что не ты ему подвернулся.

Может, она что-то знает? Он стал лихорадочно припоминать. В тот день он отключился от Гаспара и сказал Элизабет только о пробе на роль, не упомянув о том, что собирается заскочить к себе. Конечно, Элизабет — так же как его агент и его дочь — знает, где он живет, но пресса точный адрес не упоминала: то есть ни один из них не знает, что нападение случилось прямо в его доме. Пакс мысленно отчитал себя: успокойся, старина, ты трясешься, как прижатый к стенке преступник, но разве преступник — ты? Конечно, нет!