Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Внутри, вовне
Шрифт:

— Я всегда знала, что ты далеко пойдешь, — правда, Дэвид?

С ними была их незамужняя дочь, и я так и не узнал, как ее зовут, они ее называли просто «дочкой»: ну и обращение к молчаливой бледной женщине, которой уже за тридцать! Дорси старше меня на год — значит, ей пятьдесят девять; вокруг глаз у нее морщины и кожа на шее сморщенная, но волосы все еще черные, лишь чуть-чуть подернутые сединой, и бедрами она покачивает так же завлекательно, как раньше.

Мы пообедали в столовой Белого дома. Им крупно повезло: в тот день там были президентские дочки, да еще министр обороны подошел к нам и поздоровался. Пеллы были поражены до самых печенок. Я для них — большая знаменитость, это уж точно. Еще бы: попасть прямо в Белый дом из такого захолустья, как Скарсдэйл. Дорси сказала, что она не может понять, как

это у Морриса хватило духу мне позвонить. Сама она ни за что бы не решилась!

Она рассказала, что собирала все газетные вырезки, рассказывающие о том, как я вел процессы о порнографии, и очень обрадовалась, увидев мою фотографию в журнале «Тайм». Пока она говорила, Моррис, глядя на нее, весь лучился, а «дочка», вытаращив глаза, озиралась вокруг и ничего не ела.

Моррис Пелл хотел сделать несколько фотографий, так что мы пошли в розарий, который был залит солнцем. «Дочка» смотрела на нас хмуро и отрешенно; казалось, что это ей — пятьдесят девять, а не ее матери.

Ах, Дорси, Дорси Сэйбин! Фотографируясь со мной, она прижималась ко мне бедром, и глаза ее сверкали эротическим блеском — впервые на моей памяти, — но на сорок лет позднее, чем следовало, да и ничуть не более серьезно, чем ко-гда-либо. Она все еще заигрывала с доморощенным Университетским Гением, Виконтом де Бражем. Ах, Дорси, Дорси Сэйбин, пропади ты пропадом!

— Еще раз, пожалуйста! Ближе! Как можно ближе! Вот так — спасибо.

Да, это было достаточно близко. Спасибо тебе, Моррис Пелкович.

Потому что, видите ли, такова была его фамилия в тот день, когда я услышал страшное известие, что Дорси выходит замуж. Скажите на милость, за кого? За банкирского сынка — того, из «Бета-Сигмы», за этого верзилу Морриса Пелковича. Конечно, сейчас, задним числом, мне этот тогдашний сокрушительный удар представляется комариным укусом. Потому-то я чуть было не умолчал о Дорси. И по этой же причине вся история — это обман, а мемуары очевидцев — сплошное очковтирательство. Взгляд в прошлое лжет. На самом деле для меня тогда Дорси Сэйбин была куда важнее, чем избрание Франклина Д. Рузвельта, отмена сухого закона, мировой экономический кризис, начало Нового курса и приход Гитлера к власти в Германии.

* * *

Виконт де Браж торжествует. Редактор раздела «В час досуга», заместитель редактора «Шутника», автор текста будущего студенческого капустника — чего уж больше? Теперь я могу смотреть в глаза Монро Биберману. Я имею в виду — в буквальном смысле слова. Я уже сравнялся ростом с этим прыщавым гигантом, который когда-то, на письменном экзамене в университете, стегнул меня криком: «Игнаша! А ты чего здесь делаешь?!». Теперь его прыщи начинают тускнеть, а мои, наоборот, только высыпают, кровавя меня, когда я бреюсь.

Да и сам Монро тоже начинает тускнеть. Он отсеялся из «Бета-Сигмы» и примкнул к напыщенной литературной братии, издающей авангардистский журнал «Новая метла», наполненный туманными разглагольствованиями в манере Джеймса Джойса, Т. С. Элиота и Эзры Паунда. Но Биберман не очень-то печатается и в «Новой метле», потому что он по уши втюрился в пухленькую председательницу Еврейского студенческого общества по имени, хотите — верьте, хотите — нет, Киска Ольбаум. Он совершенно потерял интерес к занятиям. Мы оба записались на семинар по теме «Величайшие произведения мировой литературы», и он сидел, посасывая трубку, с многозначительной отрешенной миной, подобающей интеллектуалу из «Новой метлы», и явно думал не о Софокле или Спинозе, а о Киске Ольбаум, ибо, когда его вызывали отвечать, он растекался мыслию по древу, уснащая свою речь всякими умными словами, вроде «архитектоника», «хилиазм» и «антиномия», но не мог сказать ничего путного. К сожалению, профессора Колумбийского университета — крупнейшие в мире специалисты по распознаванию очковтирательства, и Монро Биберману не удалось окончить университет. Так что он из моей жизни исчез, в сиянье утопая.

Если вам любопытно, что с ним сталось, я могу вам рассказать, потому что недавно я это случайно узнал. Монро Биберман преподает иврит в Лос-Анджелесе. Откуда я знаю? А вот откуда. Несколько лет назад я был в Голливуде, где договаривался о контракте на постановку фильма

по сенсационной книге Питера Куота «Пахучий меламед». Как раз была очередная годовщина со дня смерти папы, и я пошел в синагогу неподалеку от своей гостиницы прочесть «кадиш»; и кого, вы думаете, я там встретил? Конечно же, Монро Бибермана — седого и растолстевшего; он стоял в холле и курил трубку. Мы сразу же узнали друг друга, и он встретил меня словами:

— Игнаша! А ты чего здесь делаешь?

Он рассказал мне, что заведует еврейской школой, что Киска — он все еще ее так называл — в полном порядке и что у них четверо детей. Он не мог долго со мной болтать, потому что ему пора было ехать на партию в бридж. Итак, уходит Биберман — уходит в лос-анджелесский смог и в утраченное время.

Как раз Биберман-то и рассказал мне однажды про потрясающую девицу по имени Дорси Сэйбин, которая приходит по четвергам на чаепития с танцами, которые устраивало Еврейское студенческое общество. Но о ней шла молва, что она совершенно неприступна. Когда один парень захотел с ней пообжиматься, она огрела его по физиономии сумочкой, да так, что разбила ему очки, и он некоторое время не мог видеть одним глазом. Поэтому с ней танцевали, но свиданий с ней никто особенно не назначал. Биберман видел эту самую сумочку — довольно массивное изделие из коричневой кожи, отделанное медными пластинками. Прямо скажем, грозное оружие. И все-таки, как утверждал Биберман, Дорси была совершенно очаровательна.

Я к тому времени уже завязал ходить на эти четверговые чаепития. Девочки там были все больше дебелые и неповоротливые, среди них и Киска Ольбаум казалась писаной красавицей, а ведь ей не вредно было бы сбросить фунтов двадцать. Небось, подумал я, эта девка Дорси уже совсем отчаялась кого-нибудь подцепить, если она ходит на эти дурацкие четверги. Я тогда нацелился на другую девочку, так что на кой ляд нужна была эта глыба льда, размахивающая сумочкой?

Ту другую девочку звали Дельфина Даулинг. Да, вы правильно догадались, она была христианка. Я ни разу к ней даже не приблизился, не говоря уж о том, чтоб с ней заговорить. Мы вместе ходили на курсы по музыковедению. Как-то, когда мы сдавали контрольные работы, я увидел на первой странице ее имя — Дельфина Даулинг. Какой холодный гойский почерк! И какое имя! Как оно подходило к этому вздернутому носику, черным волосам, большим голубым глазам и вишнево-красным губкам! Настоящая ирландка во плоти и крови, не про нашего брата. Однажды после занятий я оказался вместе с ней в лифте; я стоял так близко, что мог бы к ней прикоснуться, и жаждал осмелиться на это, как вдруг какая-то ее подруга обратилась к ней:

— Дорси, ты мне не одолжишь конспект по психологии?

— Конечно, Энни, — ответила Дельфина Даулинг голосом, в котором звучала музыка небесных сфер, и дала своей подруге толстую тетрадь. На обложке, как я успел заметить, было написано почерком Дельфины Даулинг: «Дороти Сэйбин, психология, курс № 304».

Ах, вот что! Я, значит, перепутал. Значит, Дельфина Даулинг — на самом деле Дорси Сэйбин. Значит, она — еврейка, и чтобы заключить эту черноволосую фею в свои любвеобильные объятия, мне нужно всего-навсего прийти на четверговое чаепитие с танцами. Вот это сюрприз! Что же до настоящей Дельфины Даулинг, то я так с ней и не познакомился. С той минуты я был поражен стрелой Амура и не мог дождаться четверга.

* * *

— А вы — Виконт де Браж, — сказала Дорси Сэйбин, лукаво взглянув на меня снизу вверх, когда мы танцевали.

— Гм, да. А откуда вы знаете?

— Знаю! Я это знала с первого занятия на музыковедении. Мне кто-то на вас показал.

Дорси трудно было вести, потому что она старалась, танцуя, держаться как можно дальше от партнера. В те годы мое представление о сексе заключалось в том, чтобы пообжиматься во время танца, но между мной и Дорси, когда мы танцевали, вполне могла бы, ничуть нас не потревожив, проскакать небольшая лошадка. Дорси отстранялась от меня, потому что такова была ее манера себя вести, а я отстранялся от нее, чтобы показать ей, как я не похож на всех этих грубых бабников, которым только бы почмокать девочку да полапать ее за грудь. Я держал Дорси Сэйбин на дрожащей вытянутой руке, как новичок, берущий уроки вождения, держит баранку.

Поделиться с друзьями: