Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Внутри, вовне
Шрифт:

— Как это вы умудряетесь придумывать все, что вы пишете? — спросила Дорси. Ну не голос, а арфа, на которой играют Скарлатти! — Все это так умно! Особенно стихи.

Любой мог доставить мне удовольствие, похвалив Виконта де Бража, но услышать эту похвалу из уст девушки, которая казалась мне красивее всех на свете, — девушки, в которой я уже несколько недель души не чаял, думая, что она — Дельфина Даулинг! Я выпалил:

— В следующий раз я напечатаю стихотворение, посвященное вам.

Она покраснела, и от этой краски, бросившейся ей в лицо, да еще от убивающе сладкого взгляда ее огромных глаз, у меня голова пошла кругом.

— Мне? Но вы меня не знаете.

— Дорси, разрешите проводить вас домой.

Она медленно, моргая, вгляделась в меня и медленно, осторожно улыбнулась:

— Ну…

л… ладно.

Все это до самого конца так и шло, как началось: долгая поездка вдвоем на метро до бульвара Грэнд-Конкорс в Западном Бронксе, а затем — столь же долгая поездка в одиночку обратно домой. Мы стояли, вцепившись в свисающие сверху ремни в грохочущем поезде, пока трлпа не редела и не освобождались места, а потом мы сидели рядом. Позднее, когда я лучше узнал Дорси, мы что-то орали друг другу в уши, стараясь перекричать грохот поезда, но в тот, первый вечер мы ехали молча. Дорси спокойно открыла свой учебник психологии и готовила домашнее задание. Думаете, меня это обидело или расхолодило? Ничуть не бывало! Просто сидеть рядом с ней было для меня чистой радостью.

С месяц эти встречи были совершенно волшебными. Насколько я мог, в моем тогдашнем взвинченном состоянии, судить здраво, Дорси Сэйбин явно потеплела к Виконту де Бражу. В разделе «Час досуга» один за другим появлялись стихи, посвященные «Д. С.». Когда я после этого приходил на занятия по музыковедению, я видел в обращенных ко мне глазам Дорси радужное сияние, и она мне украдкой улыбалась. Во время свиданий она щебетала без умолку. Когда я звонил ей по телефону, в ее голосе слышалась радость. От свиданий она никогда не отказывалась.

Не могу сообразить, о чем мы говорили, когда встречались, потому что под оболочкой Афродитиной плоти Дорси скрывала серьезную, вдумчивую натуру. Знаю только, что этих золотых часов мне всегда не хватало. У меня ведь была и совсем другая университетская жизнь: я работал как вол над своими литературными сочинениями и над своими учебными курсами. Я все перерабатывал и шлифовал «Лажу на Рейне». Иногда я встречался с Герцем и Куотом, которые уже окончили университет, но все это было для меня как в туманном сне, по сравнению с тем солнечным временем, которое я проводил с Дорси Сэйбин.

А затем мы наткнулись на каменную стену — и где? В «Апрельском доме».

* * *

Ах, Дорси! «Вовек тебе любить, ей быть прекрасной!» — обещает поэт. Хотя черепки воспоминаний сорок лет оставались погребенными под развалинами, но вот я откопал их и склеил друг с другом — и мы снова такие же, как были: Дорси все время пугливо убегает, она все время недостижима, а я все время гонюсь за ней через тысячи трещин в греческой вазе. Говоря презренной прозой, конечно, на самом деле Дорси состарилась, превратившись в хорошо сохранившуюся пожилую даму по имени миссис Моррис Пелл, в белой шляпке и шифоновом шарфике. Но в моем мозгу она осталась вечно юной, вечно красавицей, вечно Дельфиной Даулинг, пропади она пропадом!

Глава 45

Генерал Лев

Сентябрь 1973 г.

Сейчас здесь, в Вашингтоне, находится генерал Лев, и я только что водил его обедать в столовую Белого дома. Право водить своих гостей обедать в Белом доме — это одна из моих привилегий. Генерал Лев позвонил мне из израильского посольства и сказал, что он хотел бы поговорить со мной о Сандре, так что я предложил ему вместе пообедать. В отличие от Пеллов, генерал Лев ничуть не был смущен, обнаружив, что рядом с нами, за соседним столом, сидит вице-президент. Он бросил на него быстрый взгляд и прошептал мне:

— Это он?

— Это он.

Легким покачиванием головы генерал ясно продемонстрировал, как относятся военные к политикам. Вице-президент оживленно болтал, время от времени заливаясь веселым смехом, точно жаворонок. Всего лишь неделей или двумя ранее этот человек был в двух шагах от, как любят выражаться журналисты, самой могущественной должности на земле, от командования самой сильной армией мира, вооруженной достаточным количеством

водородных бомб, чтобы уничтожить весь род человеческий. И вот теперь он сидел здесь, неумолимо вытесняемый со своего поста из-за каких-то мелких взяток, и вдобавок ему еще серьезно угрожала опасность оказаться за решеткой. Но цвет лица у него был отличный, смех самый искренний, и расположение духа самое веселое. Президент выглядит куда хуже. Может быть, когда положение станет для него совершенно безнадежным, он снова сможет смеяться; ведь его поедом ест именно то, что он пытается ухватиться за последнюю ускользающую надежду, как утопающий за соломинку.

А иметь право обедать в столовой Белого дома — это таки да привилегия! Управляет этой столовой Министерство военно-морского флота, поэтому в ней красиво и идеально чисто. Однако ее главная задача — не в том, чтобы питать тело, а в том, чтобы питать фанаберию. Штат Белого дома делится на тех, кто имеет право здесь обедать, и на тех, кто нет. Те, кто нет, — это мелкие клерки, уборщицы, шифровальщики: они свою фанаберию питают тем, что говорят своим знакомым: «Звякни мне в Белый дом». Те, кто имеет право обедать в Белом доме, тоже могут быть людьми совершенно ничтожными — как я, например; но, получив доступ в столовую Белого дома, такое ничтожество начинает чувствовать себя Кем-то.

* * *

Привилегию обедать в столовой Белого дома я получил через несколько дней после того, как вернулся из Израиля: это было отражением моего недавнего приближения к особе президента. А вообще-то я сейчас в основном бью баклуши. Принимать делегации учителей и деятелей искусства уже почти не приходится: в последнее время они избегают Белого дома, как ракового корпуса. Речей президент сейчас тоже почти не произносит: он как страус спрятал голову в песок и ждет, пока тайфун пронесется мимо. В данный момент, помимо нового беспокойства из-за вице-президента, его волнует только одно: что решит суд относительно его магнитофонных пленок. Но я здесь не пишу об Уотергейте, я употребляю всю силу воли, чтобы как можно меньше касаться этого исторического психоза. Я только датирую начало этого странного развития событий, которое сделало меня доверенным лицом президента.

Итак, как я уже сказал, моя новая привилегия была мне дарована по возвращении из Израиля. Не успел я приехать домой из аэропорта, как позвонили из Белого дома: если я не очень устал, не смог ли бы я сразу же отправиться к президенту? Ну, и я, конечно, поехал.

Видите ли, президент не мог дождаться ответа от Голды Меир.

— Удивительная женщина! — воскликнул он, выслушав мое сообщение. — Настоящая баба с яйцами, не то что мои мужики!

Затем он спросил, как себя чувствует моя мать. Когда я описал встречу в аэропорту, это его позабавило.

— Точь-в-точь, как моя мамаша! — сказал он. — Таких сейчас больше нет. Вот что значит пробивная сила!

Мы сидели в маленькой комнатке с мощным кондиционером. Президент любит сидеть и размышлять вслух у камина — в любое время года. Если погода слишком жаркая, чтобы сидеть у огня, — а сейчас на дворе душное вашингтонское лето, — он включает кондиционер на всю катушку и все-таки велит разжечь камин.

Он стал вспоминать о своей матери, и на его желтом лице вспыхнул румянец, в мутных глазах вспыхнули искры. Когда было два часа ночи, он вернулся к разговору об Израиле. Меня уже начало клонить в сон, но он заставил меня очнуться, сообщив мне кое-какие довольно ошарашивающие — и строго секретные — подробности о том, как вели себя Эйзенхауэр и Джонсон во время израильских войн. Я не могу об этом рассказывать, но я должен отметить один парадокс. Евреи не только никогда не любили этого президента, никогда ему не доверяли и никогда за него не голосовали, но в течение всей его политической карьеры относились к нему явно враждебно: в первую очередь журналисты, университетские профессора, видные писатели и артисты. Так что он, кажется, — единственный президент, который решительно ничем не обязан евреям. И, однако же, если я не ошибаюсь так жестоко, как еще ни разу в жизни не ошибался, у евреев не было в Белом доме более верного друга, чем он, со времен Трумэна.

Поделиться с друзьями: