Во имя отца и сына
Шрифт:
– Ну что ж, - снисходительно молвила Лика, - если так немного нужно для вашего счастья, готова услужить… - И достала из сумочки книжонку "Голубое безумство". Положила ее перед собой и, прежде чем сделать дарственную надпись, задумалась, прикрыв маленькой ладонью глаза: ей хотелось написать что-то сногсшибательное, архиоригинальное. Но большим умом Лика никогда не отличалась. И она написала:
"Гениальному Климову.
Дорогой Петр Васильевич!
Я счастлива,
что
Климов взял книгу, поблагодарил и, взглянув на обложку, вытаращил глаза:
– Почему "Голубое безумство", а не фиолетовое или не серо-буро-пластмассовое?
– И поняв, что опять сгоряча задел авторское самолюбие, добавил извинительно: - Интригующе, черт возьми! Будем читать.
– Я буду ждать вашего отзыва. Хорошо? Для меня это очень важно. Ваше мнение…
– А как я вам сообщу?
Лика взяла из его рук книжку и на обложке написала свой телефон.
Климов предложил ей чашку кофе, она охотно согласилась.
Вечером того же дня Матвей из своей квартиры звонил Лике:
– Докладывай, крошка Лика, как прошла первая встреча?
Она осыпала его градом вопросов:
– Ты с ним говорил? Что он обо мне сказал? Как он…
– Я его увижу только завтра, - прервал ее Златов.
– Ты очаровала его?
– Да, - торжествующе подтвердила Лика.
– А он симпатяга.
– Угощал?
– Кофе с коньяком. И без пирожного.
– Холостяки пирожного не держат. Коньяк заменяет. Ну что ж, действуй решительно и в темпе.
– Завтра я ему буду звонить.
– Это зачем? Он просил?
– Нет. Я скажу, что очерк сдала в АПН, принят, пошел на заграницу. А теперь решила написать книгу о нем и уже даже с издательством договорилась.
– Так быстро? Не годится. Денька два повремени.
А утром Климов спрашивал Златова, показывая ему "Голубое безумство":
– Послушай, Матвей, ты не знаешь такую писательницу или журналистку Лику Травкину?
– А что такое?
– Златов никогда не торопился с ответом.
– "…Я счастлива, что живу с Вами в одном городе…" - прочел он дарственную надпись. А про себя с иронией подумал: "Следовало бы добавить: "И мечтаю жить с Вами под одной крышей". Женщины умеют скрывать свои мысли, недоговаривать, опускать концы в воду".
– Да вот подарила вчерашняя, писать обо мне хочет.
– Ну и как она? Молодая, умная?
– По-моему, просто сексуальная особа. Морочила мне два часа голову. Ничего она не напишет. А книжка ее - это какой-то бред. Отрыжка старой декадентщины… Она тут телефон оставила. И неспроста. Послушай, если она позвонит - я уехал в Курск. Вернусь через полгода, через… год, не раньше.
– Как это понимать?
– Златов озадаченно склонил набок голову. Он был огорчен и не мог этого скрыть.
– Я ее сразу раскусил.
– Боишься влюбиться?
– В такую? Нет. Можешь быть спокоен: эта не для меня.
Вечером из дому Матвей звонил Лике:
– Как дела, невеста?.. Должен тебя огорчить.
– Что такое, мой мальчик?
– Лика насторожилась.
– На Петю поставь крест.
Последовавшая затем долгая пауза свидетельствовала о замешательстве на другом конце провода. Потом маленькая вспышка надежды, и упавший голос Лики уточнил:
– Ты имеешь в виду Петра Васильевича?..
– Ну, конечно, не Петра Первого.
– И снова пауза, скорбная,
– Я не думала… А впрочем, рано или поздно, все равно пришлось бы ему показать "Голубое безумство", - оправдывалась Лика.
– Рано или поздно - не одно и то же. Это две большие разницы. Ты показала рано. А нужно было показать поздно. Понимаешь, поздно теперь поднимать шум из-за какой-то книжонки, которой грош цена на одесской толкучке.
– Ты так считаешь или так думает твой шеф?
– ощетинилась Лика.
Златов пожалел о сорвавшейся фразе, поспешил успокоить подопечную:
– Он, он, конечно, он.
– Ну так передай своему шефу, что за него я и гроша не дам, даже в старых деньгах и на той же одесской толкучке в самый базарный день! Передай, пожалуйста.
– Лика оправилась от первого замешательства, выпустила коготки и ощерила зубы.
– Послушай, крошка, ты же умная женщина, - здраво рассудил Матвей.
– Стоит ли огорчаться о потере того, чего не имела?
Вместо ответа послышались короткие гудки: Лика положила трубку.
– Глупо, - вслух произнес Златов и прилег на диван, подложив под голову ладони. Он был один в своей комнате, и никто не мешал ему рассуждать.
– Конечно, ее можно понять: сорвалась, можно сказать, золотая рыбка. Ну, а при чем тут я? Я желал им обоим добра. Думал, сойдутся и будут жить, как люди. Мое дело было устроить им встречу. А дальше действуй сама, не могу же я его заставить. Соображать надо. Что, она не знала, кто такой Климов? На него можно влиять, но перевоспитать нельзя. А она сразу - "Голубое безумство"… - Вспомнив надпись на книге: "Я счастлива, что живу с Вами в одном городе", Златов громко расхохотался: - А счастье было так возможно, так близко! Эх, крошка… Ты таки действительно "типичное не то" - чрезмерно очаровательна и чрезмерно глупа. На такую рыбку, как Климов, нужен другой живец.
А жениться Климову необходимо, в этом Златов был убежден. И чем скорей, тем лучше. Жена сделает из этого стихийного бунтаря то, что не всегда удается Златову.
И Златов стал думать о другом "живце". Правда, сам Климов даже не подозревал, что Златов озабочен не только тем, где найти хороший блок мрамора для Емельяна Пугачева, но и поисками подходящей во всех отношениях невесты для скульптора.
Саша Климов, единственный сын Петра Васильевича от первого брака, второй год работал на "Богатыре" и готовился поступать в МГУ на факультет журналистики. Писал стихи, короткие рассказы и печатал их в заводской многотиражке. В других редакциях, куда он раза три-четыре обращался, ему любезно отказывали.
– Значит, как литератор ты еще не созрел, - с улыбкой говорил Петр Васильевич сыну.
– Не обрел мастерства. Садись и обретай.
– Но, папа, печатают же и в этих журналах совсем слабые рассказы, стихи и даже целые повести, - огорчался Саша.
– Ты же сам говорил. И Алексей Васильевич…
– Да, да. Не отрицаю. Пока ты еще пишешь посредственно, то есть на среднем уровне. А сын Климова обязан писать только хорошо и выше. Понял? Вот потому тебя не печатают, - наставительно объяснял Петр Васильевич.