Во веке веков

Ирина отстранилась от матери и стала выбираться из-за стола, подошла к нему, и они заговорили о своём, взялись за руки. Ольга Сергеевна была поражена тем, как просто, без каких-либо оговорок, оставила её дочь, но сделала вид, что ничего не произошло. Неужели сама она не чувствует, что неприлично так, на виду у всех увлечённо шептаться с парнем, у которого, кстати, есть невеста, и об этом все знают… С ней непременно надо будет строго поговорить, решила она. Вскинула голову и натолкнулась на любующийся взгляд Гаврилы Матвеевича.

– Хороша у тебя девка! – сказал он.

– Девушка… – поправила его Ольга Сергеевна, совсем не обидевшись, а затем лишь, чтобы поговорить с ним. Он нравился ей всё больше, возбуждал интерес: старик, а моложе молодых. И на мужика не похож, хотя мужик, конечно же… Ну в самом деле, что за слова: «девка», «Сашка»…

– А ты не сердись на слова, мысли примечай, – сказал он, отложив гармонь. – Любуюсь я. Хороша. А внук-то у меня тоже пригож. Ну-ка присядьте сюда, – посадил он Сашу с Ириной в торец, за которым возвышался сам. Так и эдак поворачивая головой, любовался ими, призывал и гостей полюбоваться, и Ольгу Сергеевну.

– Как тебе видятся?

– Саша – довольно-таки мужественный для своих лет, – ушла от подсказанного ответа Ольга Сергеевна. Понимала, так было не совсем вежливо говорить, и потому принизила дочь, наказывая за недавнюю обиду. Пристально глядя на Ирину, проговорила раздельно:

– А Ирина ещё зелёная девочка!

– Молодая – просмеётся, зелёная – дойдёт, – подмигнул Ирине Гаврила Матвеевич.

– Да красавцы они писаные! Прямо голубки, – подхватила Галина Петровна и заходила позади молодых, ласково поглаживая и соединяя. – Вы гляньте на них – как жених с невестой. Фату бы только. Сваха, сдёрни занавеску, прикинем… Эх, вот бы на свадьбе погулять! Уж я бы все подмётки отстучала. А что, а?..

– Да любят ли? – спросил Гаврила Матвеевич и повернулся к Ольге Сергеевне. – Наш Сашка жить без неё не может. Только и бегает ко мне, стонет: люблю! Так ли? Говори, – обратил к внуку твердый призывный взор.

– Люблю! Не могу без неё, – Саша забрал в ладонь пальцы Ирины, уставился на растерявшуюся Ольгу Сергеевну.

– А ты, Иринушка? Говори, как самой себе.

– Что за шутки?! – возмутилась Ольга Сергеевна. Взгляд её не отрывался от дочери.

Ирина ощутила, что вот и наступило то самое, что повернёт всю её жизнь. Ещё можно отказаться. Ведь можно, заметался её взгляд от матери к Саше.

– И я люблю… – сказала она.

– Тогда дай Бог в честь да в радость, в лад да в сладость, – проговорил дед и скомандовал гостям, в молчаливом изумлении взиравшим на творившееся: – Наливайте! Чего притихли?.. Эх, сучки-задоринки. Щас свадьбу будем играть.

– Какую свадьбу?! – сбросила очки Ольга Сергеевна и, щурясь, попыталась подняться из-за стола, чтобы вырвать, увести отсюда обезумевшую дочь, но её осадила подсевшая Галина Петровна и заговорила сладкоголосо:

– Да шутит он! Вечно придумает чего-нибудь. Сколько знаем, всегда такой. У, старый греховодник! Вон как перепугал женщину, бессовестный.

– Без греха веку не изживёшь, без стыда рожи не износишь, – простовато форсил дед, глянув на Ольгу Сергеевну: мол, что ж ты не понимаешь – шучу, и сама веселись. Хитрюга-дед торопился наполнить стаканы, призывал к вниманию охмелевших гостей. – Всем налили?.. Сват, следи за своим концом. Агрофевна, не отставай. За молодых будем пить!.

– Не будем за молодых, – со стуком отставил стакан Сморчков и, задиристо выставив бороденку, добавил капризно, – Не уважают потому что.

– Да кто же это?.. В нашем доме сват всегда свят, – попытался Гаврила Матвеевич свести всё к шутке. – Гостю – почёт, хозяевам – честь. Для вас варили пива крепкого, меда сладкого: пей до дна, чтоб душа нараспашку была!

– А я не желаю! – пьяно куражился Сморчков, почувствовав, что привлёк к себе общее внимание. – И в-всё!

Гаврила Матвеевич взъярённо засверкал глазами: такое дело провалит, дурак! Глянул на помощницу – невестка растерянно пожимала плечами: мол, что поделаешь. Но подхватилась и, подмигнув, звонко зачастила:

– И правда, не пьётся. Это что за медовуха такая. Молодые у нас чисто голубки, а тут горькая. Ну-ка, целуйтесь! Горько!..

– Горь-ко!., – обрадовался Гаврила Матвеевич и вскинул руки, чтобы гости поддержали его хором. К его басовитому голосу прилепился ликующий визг сватьи.

Сморчков получил от жены толчок в бок и что-то сообразив, наконец, запрыгал по скамейке тощим задом, плеская медовуху из стакана и крича.

– Го-орько!.. Не могу пить!

Саша вскочил с табуретки, потянул за руку Ирину, чтоб целоваться, но она ещё медлила и прикованно смотрела на мать, безнадёжно пытавшуюся протиснуть свой протестующий голосок в накатывающийся вал голосов, азартно тянувших на все лады: «Горь-ко! Горь-ко!». Чьи-то руки проворно покрыли голову Ирины кисейной фатой; она притронулась к ней, но не сбросила, только поправила край и, превратившись в невесту, поднялась, наконец, оглядела гостей, притихших на миг от такого неожиданного преображения; улыбнулась изумлённой и онемевшей матери с прощальной грустью и отдалась торопливому поцелую жениха.

– Сашку женят! – прокричал Петька Сапожков, заглянув со двора в окно, и, опрокинув на пол горшок с цветком, полез через подоконник. – Без нас, что ли?.. Пошли, ребя!.. Дед, наливай! Горь-ко!

И тут же со двора повалили в избу с воодушевлённым гоготом и визгом парни и девчата, разбирали стаканы и рюмки. Только Надя Зацепина, заметил Гаврила Матвеевич, остановилась на пороге, недобро глянула на молодых и скрылась за дверью.

Ольга Сергеевна, вскипев от негодования, отбросила поданную кем-то рюмку – и дед, стороживший её взглядом, тут же шарахнул об пол свой стакан и, не давая ей возможности привлечь к себе внимание, заорал:

– Бей на счастье! Жениху да невесте сто лет, да вместе.

Ещё кто-то бросил на пол стакан, а Галина Петровна грохнула тарелку. Гаврила Матвеевич подхватил гармонь и добавил шуму, так что Ольга Сергеевна уже не могла ничего крикнуть, и вообще она была подавлена Галиной Петровной, бросившейся целовать её по-родственному, приговаривая:

– Да ты ж наша красавица! И милая такая… Как сызмальства родня.

– Вальс для молодых! – объявила Василиса.

Она притащила в избу патефон и, поставив на комоде, пустила пластинку. Дед оборвал свою игру, отодвинул табуретки, освобождая место молодым для танца. Ликующий, но всё еще настороженный Саша повёл в танце Ирину, послушно-растерянную, изумлённую от всего происходящего с ними. Закружились…

И вдруг грянул выстрел. Сморчков запоздало взвизгнул, метнулся в сторону, и все увидели Костю и Зыкова, вцепившихся в ружьё.

– Уб-бью! – бился в истерике Костя, перехваченный сильными руками. Зыков держал его и конфузливо шептал:

– Костя, успокойся… Нельзя так…

Все разом загалдели, зашумели… Из-под стола выполз и поднялся Сморчков и, видя, что никто не заметил его позорного бегства, стал наскакивать на внука, стараясь ткнуть кулаком.

– Выпороть как следует! Щас снять штаны и выпороть!