Во веке веков

Вспомнил Гаврила Матвеевич, как поднялись они против них, топорщась заточенными штыками: одна – напротив сына, вторая – на него направленная. Эта – с блестинкой на скосе штыка. Видать, аккуратным был беляк, не просто шаркнул напильником по острию, а мелким бруском прошёлся, чтобы горело на штыке маленькое солнышко… Ах, как помнилось оно, как забирало в себя весь простор неба… И вдруг упала винтовка, ткнувшись штыком в землю, а рядом рухнул солдат Второй солдат, стоявший против Тимофея, оглянулся на выстрел, стал прицеливаться в сторону… Не дал ему стрельнуть Гаврила Матвеевич, обрушился на солдата. Руки были связаны – бил ногами, головой, давил телом, зубами рвал. Пришёл в себя и пособил Тимофей; выбил ногой винтовку. Подбежал Данила и довершил дело.

Занявших село беляков не встревожили истошные крики и выстрелы на огороде: на расстрелах всегда так. Данила срезал веревки с их рук, споро стянули с убитых сапоги, забрали винтовки, подсумки и – ищи ветер в поле.

Вот такой он был Данила Зацепин. Не мужик – орёл, и нос орлиный с малой горбинкой, и руки, как крылья на большой размах. По правде бы, нехорошо с ним лукавить, размышлял Гаврила Матвеевич. И в открытую говорить – не поймёт сразу: горяч. Взорвётся – пыль до потолка. А чего нам ссориться, когда дети не полюбились друг дружке. И Гаврила Матвеевич притянул к себе Данилу, поцеловал в губы и прижался головой к голове. Подумал, что совсем стар стал, на поцелуи потянуло. А хоть бы и так, согласился он, что некуда не деться от неминуемого.

Часть 2. Сотворение счастья…

Пошла изба по горнице, сени по палатям…

Гаврила Матвеевич снял со стены гармонь, перекинул через плечо истёртый её ремень и побежал пальцами по белым планкам, бросив по избе перебор.

Музыка заполнила тесную избу, потребовала простора, и дед поднялся с табуретки, бросив мужикам.

– Айда на волю!..

Пошел во двор и за ним, покачиваясь, пошли в обнимку Данила и Тимофей.

В сенцах гармошка притихла на момент, а на дворе рванулась во всю мощь, и пошла, закрутилась, завертелась над селом разгульная и торжествующая мелодия, извещавшая, что у Валдаевых пошла гулянка. Всякий слышавший сейчас эту начальную игру невольно улыбался и завидовал, если не был зван на всегда весёлое гулянье, а званые торопились надеть праздничный наряд, чтобы идти на зов музыки, так как знали – заиграла гармошка, надо быть там.

Из окон нового дома выглянули Василиса с Настенькой. И Галина Петровна вопрошающе уставились на деда: мол, чего так рано начал, не готовы ещё как надо бы… Гаврила Матвеевич нарочито не замечал Василисын взгляд, а глянув на невестку, перевел взгляд на соседский двор, где должна стоять лошадь. Галина Петровна сдёрнула фартук и задорно кивнула, показывая, что всё будет, как ей сказано.

Играл Гаврила Матвеевич, стоя посреди двора, оглядывая через жерди изгороди деревенскую улицу. На ней показались первые гости – сваты. Сухой и маленький Петька Сморчков, по-нынешнему Петр Герасимович, и его дородная Клавдия Афанасьевна. Вышагивали посреди улицы, чтобы все видели, что идут самые главные гости. Хоть и много пакостил Сморчков, но Гаврила Матвеевич простил его, рассудив, что прожитого не вернёшь.

Подошли. Поздоровались. Клавдия Афанасьевна прошла в дом, а Петр Герасимович насупился и с таинственным видом заявил, озираясь:

– Всю Европу забрал немец. Куда теперь пойдет?

– На нас не сунется, – попытался подняться с заваленки Данила, да вновь осел, дивясь:

– Эк! Вот так медовуха. Не подняться никак…

– А я вот слыхал намедни в Драбагане… – приглушил голос сват, опасливо глянув по сторонам. Но Гаврила Матвеевич не дал ему рассказать про услышанное.

– Врут!

– А ты почём знаешь, что врут, – обиделся Сморчков, вскинул голову. – Я ещё не сказал ничего.

– А потому… Арестовали вчера в Драбагане двоих, – грозно глянул на него Гаврила Матвеевич. – Теперь третьего ищут, который с ними Гитлера материл. Не тебя ли?..

– Ты что?! Я и не был там… С прошлого года.., – трусливо залепетал Сморчков, и кадык его заходил вверх-вниз. – Я про буржуев, про англичан. На них, наверно, направится, не на нас.

– Договор у нас с немцами, – авторитетно рассудил Тимофей. – И фашисты – как социалисты наши. И знамя как у нас, красное.

– Во-от! – обрадовался Сморчков и недовольно покосился на свата.

Гаврила Матвеевич удивлённо крутанул головой: ещё сердится болтун. И вновь заиграл.

А потом повалил народ. Женщины степенно проходили в дом, вроде бы помогать хозяйкам, а мужчины оставались во дворе покурить да послушать игру Матвеича. Парни сбивались вокруг Сашки и тоже дымили папиросками, подтрунивали над ним:

– Саш, а наган-то у тебя есть? Дай пальнуть.

– Нет у него нагана, кобура пустая.

– А как же; границу охранять без нагана? Вдруг нападут самураи? Вооружить надо, – предложил Петька Сапожков, златоглавый и осыпанный веснушками. Он подмигнул ребятам, предлагая поддержать шутку. – Я недавно нашёл в кладовке самопал, из которого воробьев стреляли. Может, возьмёшь? Не убьёшь, так напугаешь.

– Бери, Сашок. В кобуре не видно, что деревянный.

– Он в кобуру Надькин кисет сунет, – сказал долгий Степан, прозванный так за высокий рост. Степан соперничал с Сашкой из-за Нади и, видимо, продолжал её любить. Смотрел с ревностью и с тайной надеждой услышать потверждение пробежавшим по деревне слухам.

– А лучше ложку, какая побольше, – добавил Федя Сурков, увалистый, как бычок, парень.

Друзья посмеивались над Сашкой, а он, морщась от дыма папиросы, прятал за этой гримасой своё счастье и тревогу; не глядя на улицу, ждал, когда на ней появятся Иринка и Ольга Сергеевна. Знал, что спиной и затылком почувствует их приближение. Но вдруг уловил нечто тревожное. Оглянулся и натолкнулся на колкий взгляд Нади, входившей во двор с группой взявшихся под руки девчат и с Костиком посерёдке их связки. Брат отворачивал свой взгляд, не желая его видеть, и задиристо торжествовал: мол, ты не пригласил Надю, так я её привел, получай и не лезь к другим девчонкам.

Парни тоже поняли щекотливость положения Сашки и, притихнув, поглядывали на него и на приближавшуюся Надю: она не сводила с него ледяных глаз.

Сашка суетливо зыркнул взглядом в одну сторону, в другую – а куда сбежишь?… На лбу выступил пот. Смахнув его ладонью и – была не была – радушно рванулся навстречу девчатам:

– Наконец-то! Дед уже час пилит. Танцуем, девчата. И чтоб каблуки не жалеть.

Говорил и говорил, улыбками рушил и осыпал осколки Надиных ледяных взглядов, расшвыривал стрелы обид и невысказанных претензий. И добился своего, увидев в глазах её проблески задумчивости. Заметил, что и пошатывающийся дядя Данила, отец Нади, поглядывает на них с удовлетворенным благодушием. И друзья заулыбались с восхищением: ло-о-вок!

Девчата принялись показываться, привлекая внимание к себе словцом, взглядом, выразительным жестом, который волнует парней сильней всяких слов. Пошла обычная толчея и Сашка поторопился развить свой первый успех, увести Надю подальше от опасной грани.

– Костик, неси патефон. Правда, пластинок у нас маловато. Вера обещала захватить. Забыли, девчата?

– Что вы, Александр Тимофеевич. Мы ничего не забываем, – ответила за подругу Надя, подчёркивая каждое слово так, что все вновь насторожились: что-то будет сейчас.