Водораздел
Шрифт:
— Заснула, что ли, ты там? — услышала она окрик мужа.
Доариэ толкала что есть мочи, но полоз уходил все глубже в снег, а потом провалился и второй полоз.
Поавила обернулся и, почесывая за мокрым от пота ухом, с минуту молча глядел на воз. Потом сбросил бревно с саней, процедив сквозь зубы:
— Лежи тут, покуда мерин не поправится.
Вернувшись домой, Поавила первым делом пошел проведать мерина. Лошадь стояла, низко свесив голову, и даже не шевельнулась, когда в конюшню пришел хозяин. Охапка клевера, брошенная Поавилой утром в кормушку, оставалась нетронутой. Нога вздулась
— Рукой не прикроешь, — услышал он, входя, голос Доариэ, жаловавшейся на что-то жене Хёкки-Хуотари.
— Да, конечно, — соглашалась Паро.
Женщины, понизив голос, продолжали о чем-то перешептываться, но Поавила, занятый своими мыслями, не обратил на них внимания. Даже не сняв шапки, он сидел под иконой в красном углу и угрюмо молчал, что-то обдумывая. Потом решительно встал, взял топор и пошел куда-то.
— За какие грехи нас бог так наказывает? — вздохнула Доариэ. — В такие-то годы. Да и время еще такое…
— Да, конечно, — согласилась Паро и добавила с явным сожалением: — А мой-то уже на такое не способен.
— Оно и лучше, — заметила Доариэ.
Но жена Хёкки-Хуотари, кажется, была не очень довольна этим.
— Что-то у Иро и Хуоти случилось. Даже не разговаривают, — начала Паро, но тут же замолчала, увидев в дверях Хуоти.
Следом за Хуоти в избу вбежал Микки, весь в снегу, с разодранной штаниной.
— Где-то ты весь так извозился? — заохала мать. — А-вой-вой! Штаны опять порвал. Не успеешь починить, опять рваные. Сам будешь теперь чинить. Одно горе с этими мальчишками. Был бы отец дома, так дал бы он тебе ремня. Хуоти, ты не видел, куда отец ушел?
— Чего-то к риге пошел, — ответил Хуоти, всовывая в печь принесенный с собой березовый брус, чтобы, распарив, сделать из него полоз для санок.
— К риге? — удивилась мать. — А что ему зимой там понадобилось?
В окошко светило апрельское солнце и толстый лед, наросший за зиму на стеклах, начал понемногу таять. С подоконника на скамью капала черная от копоти вода.
— Иро скоро перейдет спать в горницу, — вдруг сказала Паро, взглянув на Хуоти.
— Да холодно еще, — заметила Доариэ, стаскивая с Микки порванные штаны.
— А я тоже, девушкой, бывало, с середины великого поста спала в горнице. Под овчиной не холодно, — сказала Паро и вдруг заметила за окном жену Хилиппы. — Вот чудо-то! Оксениэ к вам бежит…
Доариэ тоже удивилась. Жена Хилиппы, хотя и была большой охотницей посудить да посплетничать, редко заходила к своим соседкам — не к лицу это было ей, она же хозяйка самого богатого дома, да и грех это. Что же заставило ее теперь побежать в дом Пульки-Поавилы, да еще сломя голову?
— Твой-то совсем рехнулся! — закричала Оксениэ уже с порога.
У Доариэ даже руки опустились.
— Ригу ломает, — плаксивым голосом причитала Оксениэ.
— Господи!
Доариэ бросилась к окну и увидела, как Поавила, стоя на крыше их общей с Малахвиэненом риги, отрывает доски с крыши и бросает их в снег.
— Греха не боится! — бормотала Оксениэ.
Заметив Паро,
она подошла к ней и, наклонившись к самому уху, стала нашептывать что-то с таинственным видом. Хуоти расслышал только отдельные слова. «Иро… вечером… с Ханнесом… повети…» Ему вспомнились слова покойной бабушки: «Кто шепчет, тот клевещет», но на душе у него почему-то стало неприятно.Выглянув в окно, Оксениэ опять со страдальческим видом обратилась к Доариэ:
— Сходи-ка ты уйми его.
В ответ Доариэ только вздохнула. Да разве жена может поделать что-то с мужем! Оксениэ и сама понимала это. Поглядев на Доариэ жалостливым взглядом, она направилась к дверям, бормоча под нос: «Был бы Хилиппа дома, так…»
Хуоти из окна долго наблюдал за отцом. С крышей отец уже разделался. Вот вниз полетело и первое бревно. Только снег облаком взметнулся вверх, когда оно упало на землю.
— А весело они шмякаются, — усмехнулся Хуоти и, взяв из-под лавки топор, пошел помогать отцу.
К вечеру они вернулись домой усталые, но в приподнятом настроении, разговаривая о новой избе, которую теперь они уж точно построят. Но этой радости Поавиле хватило ненадолго. Наведавшись в конюшню, он вернулся и сказал дрожащим голосом:
— Придется, видно, прикончить.
Доариэ сразу поняла, о чем говорит муж.
— А как же тогда… Ведь и навоз еще не вывезли…
— У меня рука не поднимется, — хмуро продолжал Поавила. — Хуоти, сходи за Хуотари.
Хёкка-Хуотари чинил невод, когда Хуоти вошел в избу.
— Отец просит тебя прийти… — с трудом выдавил из себя Хуоти. — Мерина надо прикончить.
— Надо же было додуматься, — проворчал Хуотари. — Взял и забил гвоздь в копыто своему коню.
Он отложил в сторону челнок, прицепил к поясу длинный острый нож и пошел к соседу. Хуоти направился было следом, но Иро тихо окликнула его:
— Посидел бы…
Поавила не пошел смотреть, как снимали шкуру с его мерина. Он угрюмо сидел у камелька и беспрерывно курил. Доариэ собиралась поговорить о риге, но… До риги ли теперь, когда такая беда на них свалилась.
Наконец, вернулся Хёкка-Хуотари.
— Получай! — буркнул он, швырнув шкуру мерина на пол у дверей. — За чем пошел, то и нашел.
Поавила молчал. Как же так у него получается? Все время он делает что-то такое, что и сам потом не может в толк взять. Вот, скажем, взломал общинный амбар. Сейчас-то он знает, что надо было делать. А теперь вот с мерином… Да еще соседи посмеиваются.
— Из нее неплохие пьексы получатся, — сказал Хёкка-Хуотари, моя руки под рукомойником. — Надеюсь, не откажешь мне на подошвы?
В избу с какой-то странной ухмылкой вошел Крикку-Карппа. Возвращаясь с погоста, он видел, как Пулька-Поавила рушил ригу, и решил зайти и узнать, что стряслось с Поавилой.
— Видел я, как ты на риге трудился, — с усмешкой сказал он и, обнажив лысую голову, сел рядом с Поавилой у камелька. — Бревна-то не переломались? Небось гнилые уже…
— А зря ты… — Хуотари осуждающе смотрел на Поавилу. — Ни к чему все это. Когда две собаки дерутся из-за кости, она достается третьей.
Поавиле нечего было сказать в свое оправдание и он растерянно молчал. Потом, чтобы прекратить весь этот разговор о риге, спросил у Крикку-Карппы: