Воды любви (сборник)

– Обижаются все время, каждый год дело на меня открывают, – сказал он.

– То за национальную рознь, то за великодержавный русский шовинизм, – сказал он.

– Правда, потом вспоминают, что я единственный, кто его оформить по-человечески в состоянии, – сказал он.

– Приходится все аннулировать, – сказал он.

– Так возвращайтесь, – сказал Эдуард, почуяв, как изменилось настрение собеседника.

– Со мной… на родину… – сказал он.

Лоринков рассмеялся.

– Там, где я сейчас, вход рубль, вход два, – сказал он.

– И говорю я, конечно, не о конторах гнилых, – сказал он.

–… что вашей, что нашей… – сказал он.

Помрачнел. Встал со стула, на котором сидел, вальяжно развалясь.

– Мне вас по-человечески жаль, Иван Багиров – сказал он.

– Ждет вас Страшное, – сказал он.

– Право, признавайтесь, – сказал Лоринков.

– И бить мы вас вовсе не будем, не дождетесь, – сказал он.

– Мы просто сегодня ночью покажем вам КОЕ-ЧТО, – сказал он.

– И вы или согласитесь с нами сотрудничать, или завтра уже не будет, – сказал он.

Эдуард отвернулся к стене и замолчал. Лоринков улыбнулся.

– Мне нравится пыл вашей юности, – сказал он.

– Сам я тоже был когда-то таким… – сказал он.

– Нонконформистом, – сказал он.

На секунду на лицо изменника легла легкая тень. Но русский шпион Багиров ее не увидел. Отвернувшись к стене, он повторял про себя «не сдаваться, не сдаваться, не… медведев прилетит, медведев прилетит, медведев прилети…».

– Значит, этой ночью меня расстреляют, – сказал Эдуард.

– Хуже, – сказал Лоринков.

– Скажите тогда… ведь все равно уже… на чем я прокололся? – сказал Эдуард.

– Как и положено новичку, на женщине, – сказал Лоринков.

– Потупчи… попутчи… – сказал он.

– Пардон, одичал тут с дикарями бессарабскими-с, русский забываю, – сказал он.

– Попутчиц надо выбирать тщательнее, – проговорил он четко.

Эдуард закусил губу. А ведь ему так хотелось верить, что та чернявенькая студентка журфака МГУ, что ехала с ним в купе из Москвы в Кишинев, влюбилась в него совершенно бескорыстно, а не за ту тридцатку и бутылку «Хеннеси». Как там бишь ее фамилия была? Укропова? Что-то в этом роде… А, Морару!

– Наташа, – горько подумал он.

– Ее кстати и правда Наташа зовут, – сказал Лоринков.

– Хотите свиданку устрою? – сказал он.

– Правда, еще тридцатку придется отстегнуть, – сказал он.

Эдуард, закусив губу, молчал.

– Я вас, Эдуард, приглашаю на казнь, – сказал Лоринков с торжествующей улыбкой образованного человека, которому наконец-то представилась возможность своей образованностью блеснуть.

– Улавливаете игру смыслов? – сказал он.

–… – упрямо молчал шпион.

– Сейчас вам принесут пижаму, еще «Жока», обед и ноутбук, – сказал Лоринков.

– Шарьтесь в сети, сколько Вам угодно, – сказал он.

– Пишите Медведеву своему… Папе Римскому… в контору, – сказал он.

– Хоть в ООН пишите, – сказал он.

– Дайте только слово офицера, что про меня не напишете, – сказал он.

– Я официально мертв, и мне оживать нельзя, – сказал он.

– Я в алименты трем женщинам торчу, – сказал он.

– Обещаю, – сказал великодушный Эдуард.

– До полуночи, – сказал. Лоринков.

Вышел, скрипнула дверь. Потом еще раз скрипнула. Это принесли ужин.

Запахло жареным.

* * *

Поев, Эдуард вышел на связь с друзьями из центра. Первым в видеомосте появился хриплый бородач с похмельной рожей. Эдуард узнал в нем координатора центра психологической подготовки агентов.

– Эдька мля, ты там однако не сдавайся, – прохрипел бородач.

– Пендосы всякие думают что сила в авианосцах и базах, однако они тупые, – прохрипел он.

– А вот фиг там, сила в правде однако, – проскрипел он.

– Мы сто раз покажем молдавским уродам передачу боевого НЛП, и они однако зассут, – сказал он.

– Главное однако терпение! – сказал он.

Эдуард хотел сказать, что терпел достаточно и его этой ночью, видимо, расстреляют, но бородач выпил еще, блеванул и отключился – и от видео-конференции тоже. Следующим на экране возник товарищ Эдуарда по академии. Псевдоним его был Рыков, потому что он жил в квартире когда-то расстрелянного его прадедушкой деятеля социалистической революции 1917 года.

– Говорили же мы тебе Эдька, что русские своих не бросают, – сказал он.

– Костян! – обрадованно сказал Эдуард.

– Эдяра! – сказал Костян.

– Костян! – сказал Эдуард.

– Эдяра! – сказал Костян.

– Значит, ситуация така… – начал Эдуард.

– Ну, мне пора, если чего, звони! – сказал Костян.

– Держись там, братан, – сказал Костян.

Эдуард грустно посмотрел на следующее включение. Это была его добрая знакомая, Таня Геворкян, которой для вступления в Академию не пришлось и фамилию другую придумывать.

– Эдичка, – сказала она, улыбаясь.

– Танек, – сказал, улыбаясь, Эдуард.

– Эд-ё-ё-ё-к, – сказала Тамара.

– Т-а-а-а-нек, – сказал Эдуард.

– Эдичка, Эдюлечка, Эдюничка, – сказала Таня.

– Танек, Танюшка, Танюлечка, – сказал Эдуард.

– Ах ты солнышко, – сказала она.

– Ах ты зайка, – сказал он.

– Как дела? – сказал он.

– Вчера в клубе бухали, а в обед уже – на показ.. – сказала она.