Воин Русского мира

Я обойдусь без длинных вводных. По-честному.

Сам сижу без работы, потому что шахта закрылась с самой весны. С той поры и не входил в клеть. Бригада моя разбежалась. Кто повесил на шею автомат, кто сбежал. Остальные живут по-крысиному, и я как все. Шныряем, ищем пропитание. На небо не смотрим. Всё больше под ноги. А там – асфальт утыкан минами. Не каждая разрывается. Криворукими сделаны потому что. Не только такое говно к нам прилетает. Дом учительницы Анны Мефодиевны (помнишь?) разрушен в одну ночь прямым попаданием ракеты. Сама-то Мефодиевна жива. Но что толку? Голь-нищета. Но мы её подкармливаем. Есть пока чем. Лазаем под землю на карачках. Копаем ржавыми совками. На головы сыплется порода. Говорю же – будто крысы. Какая там техника безопасности! Добытое сдаем Савве. Ты помнишь его? Думаю помнишь. Он-то на коне. Молодец!

В семье моей всё хорошо. Жена работящая. Имеет заработок в валюте. Я не жалюсь. Но! Мой тебе совет. Если надумаешь ещё раз жениться – крепко подумай и не бери за себя молодую. Я-то ошибся, но пятиться поздно. Двое детей и ещё Вичка. Куда их денешь?

Брат, я взмок тыкая пальцами по кнопкам. Потому теперь о главном. Слышу близко беду. Очко играет. Понимаешь? Не с теми моя баба связалась. А остановить её у меня нет полномочий. Добром такое дело кончиться не может. Если так случится, последняя просьба моя к тебе – мои дети. Петьке всего девять лет. В третий класс пойдет. Да и Шуратка недалеко от него ушла. Ну а Вичку ты знаешь. Я вас знакомил.

Брат, если дойдут до тебя плохие вести – помоги им хоть деньгами.

Давно тебя не видел. Не знаю, как и живешь. Но надеюсь – хорошо. Москва – богатый город. Если б не крайняя нужда – не стал бы и просить. А так – прошу. Не мог бы ты выслать мне хоть пятьсот гривен? А лучше семьсот. Надо поменять рулевой редуктор на “жигуле”.

Твой друг и брат Иван Половинка».

«Колесико» крутилось. Иван ждал. Ну, вот, он сделал всё возможное. Наконец в верхней части диалогового окна появилась обнадеживающая надпись: «Письмо успешно отправлено».

Иван поднялся, подошел к дивану. Дочь спала, подложив ладонь под щеку, прикрылась своей пропахшей порохом ветровкой. Пятнистая ткань оставляла открытыми гладкие девичьи ноги. Иван стянул через голову тельняшку, прикрыл их. В ответ Вичка улыбнулась ему, не размыкая век. Что же поделать? Девчонка воюет, а он – старый гусь – только клювом щелкает, да топорщит ощипанные крылья.

Когда дочка явилась домой, он накрыл вечерять и опять не удержался. Поллитровка ушла влегкую, за полчаса. Добрая доча не попрекнула, а тихо улеглась спать, сытая. Тогда Иван, по обыкновению, обыскал её вещи. Всё: и куртку, и рюкзак, и берцы. А как же! Вдруг да в ботинки упрятала? Доча наблюдала за ним сквозь завесу ресниц. Наблюдала да и уснула. И снова ни слова попрека. Она вообще ни разу на него не возмутилась, даже когда маленькая была. Даже когда Галку домой привел.

Иван зазвенел мелочью, зашелестел бумажками.

– Батя, у меня нет ни денег, ни оружия. Ты же знаешь, – сквозь сон проговорила Вичка.

Слава богу, проснулась!

– Знаю, – радостно отозвался Иван. – И не знаю тоже.

– Чего?

Он молчал, улыбаясь, и тогда она раскрыла глаза, уставилась на него.

– Батя! Я не заношу сюда оружие, если оно тебе треба. А что до денег…

– У меня есть, – быстро прервал её Иван.

– Та конечно! У тебя е. Пока не…

– Что?

Но она снова закрыла глаза и, казалось, уснула.

* * *

За окнами «тойоты» мелькал серо-желтый пейзаж. Осень в этих местах теплее весны. Дни ясные, будто весенние, утра сумеречные. Пройдет несколько недель, и северная зима накроет степь потоками ледяного дождя, смоет с последних чахлых листьев серую пыль, превратив её в черную жижу. А потом наступит зима. Вторая его зима в Пустополье. Почему-то вспомнились читанные в недавнем прошлом, хорошо изданные на бумаге письма солдата-немца [1] . Тот воевал где-то северней, был, кажется, корректировщиком артиллерийского огня во время Второй мировой войны. Смешно вспомнить, как менялось его настроение от одной военной зимы до другой. К чему эти воспоминания? В те времена вермахт шел к Москве.

1

Сильвестр вспоминает о письмах Гельмута Пабста, изданных в Германии и переведенных на многие языки.

Да и он, Сильвестр, разве воюет? Разве возможно назвать этот местечковый бардак войной? Еще одно их словцо. Местечко. Местечковый. Странный народ. Каждому – своё местечко и так навек. Нет, демократия не для них.

Мысли не мешали следить за дорогой. Свет фар скользил по глянцевой поверхности бескрайних луж, оглаживал бетонные бока строений, метался между бесконечными заборами. В ранний час движения на улицах Пустополья почти не было, однако Сильвестр не выключил дальний свет. А огромные, заполненные осенними дождями ямы! А последствия ночного обстрела! После прохода конвоя с продовольствием, на следующую же ночь, Киборг устроил фантастический фейерверк – закидал Пустополье минами. Требовалась немалая сноровка, чтобы вовремя заметить хвостовое оперение неразорвавшейся мины, торчащее из асфальта. Если оно попадет под колесо джипа – беды не миновать. Словом, обстоятельства требовали от водителя пристального внимания, но и время поджимало.

Большинство аборигенов страдали от патологической лени, но поднимались почему-то всегда рано, а после памятной встречи возле лесной копанки прошло уже более суток. Сильвестру был известен домашний адрес Беловолосой. Поздним вечером Киборг подтвердил важную информацию: и сама Беловолосая, и двое её младших детей находятся у родни, в Лисичановке. А это значит, что на пустопольской квартире должна быть – или не быть, кто предугадает военную судьбу? – лишь сама Виктория Половинка и её запойный отец, Иван.

Окраинные районы Пустополья, та их часть, что ещё не превратилась в зловонные руины, были застроены одноэтажными домишками. Улицы там широки и сплошь огорожены глухими заборами. Над заборами – шиферные крыши. За заборами – садики и грядки. В целом вполне приемлемо, но бедновато. Центр же Пустополья по странному местному обычаю целиком застроен трущобами.

Все окрестные городишки таковы: железобетонные параллелепипеды в три – пять этажей стоят рядами параллельно друг другу. Между домов – заросшие бурьяном дворы. Здесь улицы совсем уж плохи. Древний асфальт изрыт огромными, заполненными водой ямами, которые пересыхают в середине лета, а с началом осени снова заполняются водой. Дворовые проезды узки и местами густо заставлены транспортом жильцов – ни проехать, ни развернуться. Мины Киборга залетают и сюда, и тогда посреди выщербленного асфальта распускаются стальные цветы войны. Но аборигены не торопятся извлекать неразорвавшиеся мины из тротуаров. Закладывают меж железных соцветий хитрые кривые, смеются. Странно!..

Сильвестр припарковал «тойоту» на обочине одной из центральных улиц и прошел во двор пешком. Полосатая кошка шмыгнула у него из-под ног, скрылась в узком вентиляционном окошке домового подвала. Дом длинный, в пять подъездов и пять этажей. Соседние дома похожи на него, как единоутробные братья: такие же обшарпанные стены, такие же заваленные старым хламом балконы. В неопрятных дворах на веревках сушится постельное белье. Его полощет дождь. Угольная пыль садится на выцветший ситец, придавая ему сероватый оттенок.

Сильвестр быстро нашел нужный подъезд. Открыл железную, выкрашенную в странный, азиатский цвет ядовитой голубизны, дверь. В подъезде пахло пивом и мочой. Выщербленные цементные ступени вели на площадку первого этажа и далее – выше.

Сильвестр остановился перед первой ступенькой, прислушался. На втором этаже кто-то тихо переговаривался перед самой дверью. Надо торопиться. И он одним духом взлетел до третьего этажа, привалился спиной к обшарпанной стене, снова прислушался. Этажом ниже хлопнула дверь. Сильвестр достал из кармана и раскрыл небольшой самодельный нож. Но шаги неведомого жильца затихли на нижней площадке. Хлопнула, закрываясь, ядовито-синяя дверь.