Вокруг державного престола. Соборные люди

– Ишь, как гузкой трясет! – воскликнула Евдокия и взмахнула рукой. Испуганная птичка вспорхнула и улетела.

Сестры дружно прыснули в ладошки.

– Упорхнула к твоим жаворонкам. Любишь их слушать, – с ласковой укоризной промолвила Евдокия.

– Люблю… – подтвердила Феодосия. Легко вздохнув, прибавила:

– Теперь, Бог даст, не одна буду слушать. Ну, пойдем домой, пигалица моя.

* * *

Боярин Морозов Глеб Иванович был одним из самых завидных женихов по Москве, потому что приходился родным братом самому боярину Морозову Борису Ивановичу, любимому дядьке государя. И хотя после прошлогоднего бунта положение боярина пошатнулось, влияние его на государя осталось незыблемым.

На большом дворцовом подворье Коломенского, когда государь приезжал отдыхать, всегда было многолюдно: под ржание лошадей и кудахтанье птицы, доносящееся с конюшенного и животного дворов, дворовые люди сновали взад и вперед. Челядь спешила с хлебного двора в столовые палаты, перенося огромные корзины и подносы с горячими и ароматными хлебами и калачами. Из кладовых – на сытный двор за напитками. И снова бегом в престольные палаты: накрывать столы для обеденной трапезы. Скоро вернется с соколиной охоты государь со свитой.

Царский дворец в Коломенском был, возле которого происходит многоголосное и шумливое столпотворение, – сказочно красив. Своей роскошной отделкой, изысканной филигранной резьбой по дереву он вызывал восхищение у всякого впервые его увидевшего. На восточной его стороне располагались передние хоромы. В северной части – большая столовая под кубической кровлей. В центре дворца на вершине красовался глобус с изображением льва и единорога. На третьем ярусе возвышались терема и чердаки с шатровой кровлей. Вершины шатров были украшены двуглавым орлом. Башни высокие, но не массивные, они будто парили в прозрачном воздухе.

Возле высокого дворцового крыльца, украшенного замысловатой резьбой, переминались с ноги на ногу два стрельца в длинных красных суконных кафтанах с белой через левое плечо перевязью «берендейкой», в атласных шапках с заломами. Когда сестры Соковнины приблизились, парни расправили плечи и приосанились. Один из них бойко спросил у боярышень:

– Много ли ягод набрали, красные девицы? Ох, и испробовал бы я сейчас, вкусна ли сладкая ягода да с боярской белой рученьки, – он широко улыбался, с удовольствием разглядывая милые девичьи лица.

– Подставляйте ладони, – ответила Феодосия и, весело переглянувшись с сестрой, от души насыпала в руки стрельца малины.

– Спасибо, красавицы! Ввек не забудем вашей боярской милости! – стрельнул глазами в зардевшееся девичье лицо довольный стрелец и поклонился.

– Что уж там. Кушайте на здоровье, – сдержанно ответила Феодосия.

Тот враз посерьезнел и кивнул товарищу, чтобы опустил саблю и пропустил боярышень.

– Государыня, матушка спрашивала о вас.

Феодосия кивнула и легко взбежала на крыльцо. За ней стрелой взлетела Евдокия.

– Вот чудные-то, – шепнула она и прыснула в ладошку. Через плечо задорно оглянулась на стрельца. Тот заметил девичий взгляд, подмигнул вслед.

– Евдокия, снеси лукошки на поварской двор и обожди меня в светлице. А я поднимусь к царице, – велела Феодосия сестре.

Евдокия не спорила. Порывисто кивнула и, развернувшись, направилась к лестнице на второй этаж в женскую светлицу, в которой девушки обычно занимались разными рукоделиями, вышивая шелком и золотом.

Феодосия шла по царским палатам легкой быстрой походкой, с достоинством отвечая встречным боярам и боярыням на поклоны, здороваясь с теми, кого не встретила с утра. Ее провожали восхищенные, а порой и завистливые взгляды.

Постучавшись в царскую опочивальню и услышав разрешение войти, она толкнула красочно расписанные узорочьем двери. Стены царицыной опочивальни были увешаны роскошными турецкими и персидскими коврами, мозаичными и маслом написанными картинами, зеркалами в тяжелых золотых рамах с подсвечниками по бокам. С потолка, украшенного разноцветными изразцами, свешивалась позолоченная люстра с хрустальными поставцами для свечей.

Царица Мария Ильинична сидела на оббитом позолоченной кожей стульчике у распахнутого окна, через которое свешивала ветки раскидистая высокая береза. С нежным умилением смотрела царица на лежащего под прикроватным парчовым балдахином, дрыгающего голенькими ножками ребенка, цесаревича Дмитрия. Нянька недавно принесла его с прогулки. Кормилица Улита, приняв ребенка, торопливо переодевала его из выходной нарядной одежды в простую, не стесняющую движений, льняную рубашечку.

– Дитятко! – глубоким певучим голосом позвала сына Мария Ильинична. – Погляди на меня, соколенок. Милушка мой…

Но Дмитрий не смотрел. Внимание ребенка привлек качающийся над ним простенький крестик, висящий на шее Улиты. Недолго думая, цесаревич ухватил его ручонкой и потянул на себя. Кормилица нагнулась.

– Ах ты, светик, ох, озорник. Кто это балуется! Ах, радость какая, – ласково приговаривала Улита, осторожно вытягивая из детских ручонок крестик и ловко подхватывая ребенка на руки. Подложив под спину атласную подушечку, она присела на постель, удобно облокотилась и привычным движением расстегнула лиф. Приложила маленький ищущий ротик цесаревича к тяжелой груди. Вначале тот выплевывал грудь и недовольно морщился. Но запах побежавшего из груди молока быстро привлек его внимание. Малыш жадно присосался к груди кормилицы и сладко зачмокал. Сосал он недолго. Грудь была тугая, и младенцу приходилось прилагать усилия. Он быстро утомился, закрыл глазки и выпустил грудь. Кормилица ласково потрепала его по бархатной щечке. Младенец приоткрыл сонные глаза, подрыгал свободной ручкой и снова принялся сосать.

И мать, и Феодосия, стоящая в этот момент в дверях, заворожено наблюдали за всеми движениями маленького цесаревича. Сердца обеих сладко и больно сжимались от нахлынувших чувств. Феодосия первая оторвалась от приятного глазу зрелища и вопросительно взглянула на царицу. Та заметила, шепнула кормилице, что скоро вернется, и вышла из опочивальни.

* * *

Марья Ильинична и боярышня вошли в темную горницу, в которой ничего не было, кроме стоящего в углу огромного резного сундука и стола, накрытого красным бархатным сукном. На столе лежали в строгом порядке письменные принадлежности и аккуратно сложенные рукописные свитки. Вдоль стен – лавки, накрытые коврами. Слюдяные окна закрыты разноцветными ставнями, отчего внутри царил переливающийся красными, зелеными и синими отсветами таинственный полумрак. На стене напротив входа висело потемневшее от времени зеркало в тяжелой позолоченной раме, размером с человеческий рост.

Это была любимая горница царицы, служившая ей одновременно и гардеробной, и приказной. В ней Марья Ильинична обычно разговаривала со своей челядью, с ключницей и дворецким, выписывала распорядительные записки из Постельного приказа.

Поставив подсвечник на стол, Марья Ильинична остановилась возле окна. Потом обернулась и взглянула на робко остановившуюся возле дверей боярышню. Милое лицо Марьи Ильиничны так и светилось простодушной радостью.

– Ну что скажешь, душа моя? Подойди же ко мне. Вижу, вижу, что ты уже знаешь! Донесла тебе сорока на хвосте. Ну и я таиться не буду. Радуйся, Феодосия Прокопьевна! Вот и пришел твой черед стать важной боярыней. А знаешь, что я скажу? Сам Глеб Иванович Морозов приходил ко мне с твоим батюшкой, спрашивать о тебе!

Феодосия от сильного волнения смутилась еще больше. Сердце ее затрепетало в предчувствии скорых перемен.

– Глеб Иванович – достойный и умный человек, – назидательно продолжала Марья Ильинична. Она любила опекать своих подопечных и сейчас покровительственно смотрела на склоненную, аккуратно причесанную головку своей любимицы. – Во всем жених завиден: и по родству, и по чину, а уж про богатство и говорить нечего. Замужем за ним будешь, как сыр в масле кататься. Все богатство боярина теперь в твоей семье окажется и детям по наследству перейдет. И я тебя не забуду своей милостью. Породниться с такой знатной семьей – великая честь и завидная участь для каждой девицы. И у государя боярин пользуется почетом и уважением. Чего тебе еще надо, душа моя?