Волчье счастье

Сильвия слушала, лежа рядом с Фаусто под спальным мешком, который, если его расстегнуть, вполне мог сойти за одеяло. Фаусто снова стремится к чему-то, не обращая на нее внимания. В точности как тогда, на леднике, когда он шел вперед, не оглядываясь, и веревка, которая связывала их, натягивалась все сильнее. Но вечер был чересчур хорош, чтобы портить его возражениями. Сильвия представила, что слушает сказку, одну из вечных историй про него и про нее, и прежде чем сказка подошла к концу, она уснула.

31. Снежные лавины

Ночью прошла гроза, и наутро он обнаружил в стакане, который оставил на балконе, мошку, утонувшую в дождевой воде. Он пил приготовленный дочерью кофе и смотрел на поля: сухая трава, ясное небо, тумана нет. Солнце светит иначе, подумал он. Нужно спуститься за дровами. Он услышал, как открылась дверь ванной: она вышла — в белой блузке с эмблемой отеля на кармане и в черных брюках, волосы собраны в безупречный пучок.

Ты по воскресеньям тоже работаешь? — спросил Санторсо.

По воскресеньям и понедельникам. Расписание изменилось. А ты что собираешься делать?

Хм, думаю заточить бензопилу.

Сегодня без охоты?

Тебя заставляют делать такую прическу? У тебя ведь красивые волосы, не собирай их в тугой пучок, дай им свободы.

Обычно говорят, распусти их. Я пошла.

Пока, милая.

Он посмотрел, как она села в машину, развернулась, медленно покатила по улице и свернула направо, к своему отелю с бассейном. Чья это дочь? Взяв рюкзак и бинокль, он тоже вышел. И зашагал по тропинке, по которой несколько дней назад лесорубы спустились в долину. Они спилили сухие и сломанные деревья, лес стал светел и чист: ветки собраны у подножия лиственниц, распиленные стволы аккуратно сложены. После ночного дождя над землей поднимался теплый пар. Санторсо прошел по опилкам мимо почерневших камней кострища, где Фаусто готовил еду, мимо фермы и фургона рядом с ней. Из окошка фургона, положив локоть на ветровое стекло, высунулся водитель и спросил:

Идешь на Валнеру?

Если получится.

Скажи, если увидишь моих коров, ладно?

Они пасутся там?

Да, двадцать две коровы. Надеюсь, они не испугались грозы.

Хорошо.

Раз уж ты идешь мимо, возьми одну из моих кур, как раз к обеду.

Иди к черту.

Поднявшись выше, он оказался у реки — она обмелела, сплошные камни и галька, но трава стала зеленее. Он не привык, что ходить стало так трудно. Раньше он поддерживал хороший темп, а теперь не мог; стоило ускориться, начиналась одышка, и пару раз он даже сказал себе: возвращайся-ка обратно и займись заточкой бензопилы. Но он решил набраться терпения. Целый час шел, глядя себе под ноги, и поднялся на довольно приличную высоту. Вдруг он увидел отцветшие горечавки. И подумал: как знать, может, я и доковыляю тихонько до хижины «Маргарита». Они там скажут: вы только посмотрите на этого старика, продвигается вперед не быстрее газонокосилки, но аккумулятор у него заряжен.

На вершине Валнера посвистывали сурки. У заводи он увидел коров этого болвана. Они пили воду. Это были годовалые или двухлетние телки, которые не давали молока, и их оставляли на пастбище весь август и сентябрь, так что они становились полудикими. Сперва они были кроткими и боязливыми и трепетали, едва завидев человека. Спустя месяц они дичали, начинали упрямиться и набирались строптивости. Санторсо насчитал тринадцать коров. Наверное, во время грозы стадо разбежалось. По пологому склону он поднялся на пастбище с жухлой травой; с другой стороны нагорья склон был крутой, с уступами, именно по нему несколько лет назад сошли лавины, а до этого под лавиной погибли дома у подножия. Сейчас дома были похожи на раскрытые перевернутые зонтики. Здесь с ним произошел несчастный случай, но, вернувшись сюда, Санторсо не почувствовал ровным счетом ничего. У него было ощущение, словно он упал с лестницы.

Он пришел на место, где потерял тогда лыжи, и принялся искать их: одну он нашел, она была целая, но полоски тюленьей кожи порвались в клочья, зато крепления не пострадали. Другая лыжа свалилась у него с ноги и наверняка теперь где-нибудь внизу склона. Он подошел к краю нагорья и посмотрел вниз.

Боже неправый, громко сказал он.

Внизу он увидел девять коров — точнее, их останки и полчища ворон. Одна из коров лежала среди камней, скатившихся во время оползня, и была изувечена. Их съели наполовину, и то, что осталось, клевали птицы, сгрудившись над вывернутыми животами. На коровах остались ошейники с бубенцами и желтые метки на ушах, некоторые лежали на спинах, ногами кверху, с высунутыми языками. Даже мертвые они казались неуклюжими и совсем неуместными здесь, в этом краю серн и коз. И волков тоже.

Молодых волков, подумал Санторсо. Только молодые волки убивают ради забавы, матерые — только от голода. Коров убил не волк-одиночка, но целая стая, которая разбила стадо, погнала часть коров к крутому обрыву, с которого они упали. Преследуя коров, они кусали их за животы и вымя, это была легкая добыча, охота на животных, которые не могли ни защитить себя, ни убежать от преследователей, на домашний скот в диком лесу. Волки наверняка забавлялись, как сумасброды, потом пировали до отвала и ушли в какое-нибудь укромное место переваривать еду.

Вертолету придется сделать несколько заходов, чтобы убрать следы этого разбоя, однако Санторсо не спешил звонить в лесничество. Они смеялись четыре раза, когда отбирали у него ружье, так ведь? Ну и черт с ними. Около одной из коров он увидел свою лыжу, она упала и осталась под лавиной. Хватаясь за пучки жесткой травы, Санторсо медленно спустился по той же ложбине, по которой тогда скатился вниз вместе с потоком камней. Он надеялся на силу своих рук, и руки не подвели. Вороны вспорхнули в воздух, возмущенные тем, что он прервал их пир.

32. Яблоки

Сильвия поняла, что прибыла на место, увидев в окно поезда фруктовые деревья, кусты винограда и фабрику за оградой. За облупленной, шершавой желтой оградой. Здесь ее дед проработал всю жизнь, а отец — до тех пор, пока производство не переместилось за границу. После того как фабрика закрылась, он написал на стене: «Прощай, катись ко всем чертям, но жди меня», — возможно, послание было адресовано не фабрике, а возлюбленной, которая ездила на поезде и могла прочесть надпись. Сильвия чувствовала, что возвращается домой. Она сняла наушники, и песня, которую она слушала, оборвалась.

Вот я и приехала, сказала она юноше, сидевшему рядом с ней.

Тогда пока.

Спасибо за музыку.

Не за что.

Сильвия достала с полки рюкзак, прошла между сидений и вышла вместе с толпой. Ее поразила мягкость сентябрьского вечера, она смотрела на людей в босоножках и в платьях на тонких бретельках, а ведь только несколько часов назад у нее под ногами был снег. Сперва она хотела спуститься с ледника пешком, прощаясь с ним постепенно, но в то утро прилетел вертолет, чтобы забрать альпинистов, и Дюфур был в том расположении духа, когда спорить с ним бесполезно. Сезон заканчивался. Он сказал Сильвии и Арианне: «Садитесь в вертолет со следующей партией туристов», — и десять минут спустя Сильвия уже была на посадочной площадке фуникулера. В один миг ледник исчез, и у нее возникло ощущение, словно это мошенничество и его украли. Они с Арианной обменялись номерами телефона и почти что пообещали друг другу отправиться куда-нибудь вместе весной.

Путешественница на Крайний Север шла от станции и на каждом перекрестке напоминала себе: осторожно, светофор. Горит красный, разве не видишь? А эти полоски — пешеходный переход. Теперь приютом для нее стал рюкзак за плечами, а лучшими друзьями — ноги в ботинках. Там, наверху, эти ноги овладели особым искусством, в котором в ход идут пальцы, пятки, лодыжки, своды стоп, и научились ловить равновесие на скалах и на льду, а теперь, оказавшись на асфальте, превратились в куда менее эффективное средство передвижения, чем колеса. Вот и знакомый квартал. Два бара на площади, скамейки, уличные зеваки, которые пили белое вино и «Кампари», центр для молодежи, где Сильвия несколько лет подряд билась над тем, чтобы сделать свой квартал хоть немного лучше. Пришло новое начальство, в центре многое переменилось. Где же цветы в этом мире льда? Наверное, они все-таки там есть.