Волчье счастье

На посадочной площадке для вертолетов Дюфур разбирал вещи и продукты. Там были коробки с провизией, пивом и вином, упаковки туалетной бумаги и многое другое, что должно пригодиться в приюте.

Доко, дружище. Рад видеть тебя, — сказал Дюфур.

Привет, капитан. Вот мы и пришли.

20. Лесорубы

А среди лесорубов непальцев не попадалось, в отряде были в основном итальянцы из Бергамо и Вальтеллины, а также молдаване, которые говорили с акцентом, характерным для Бергамо и Вальтеллины. Фаусто поднимался к месту вырубки среди сотен деревьев, помеченных красной краской — трухлявых, высохших, сломанных, больных, вот-вот готовых упасть, — и слушал, как перекликаются рабочие. У бензопил тоже был свой язык, и спустя месяц Фаусто выучил его; каждая пила говорила по-своему — «Штиль», «Хускварна», у каждой был свой узнаваемый голос, когда она касалась ствола и проходила его насквозь. На выходе звук становился сухим и жестким, словно пила работала вхолостую. Затем раздавался треск — ствол валился на вбитый в дерево клин, чтобы цепь пилы не повредилась. Послышался крик: «Отходи в сторону!» Фаусто остановился. Дерево застонало, гулко взвыло — так, что захотелось бежать прочь, — и глухо повалилось на землю. Шум падающего дерева растворился в волнении сочной июльской листвы. Теперь Фаусто увидел его — ствол лежал совсем недалеко, и среди крон живых деревьев открылся просвет, лоскут неба, на котором сияло солнце, мягко освещая подлесок.

Фаусто дошел до полевой кухни и вытащил из рюкзака свежий хлеб и продукты. На кострище между четырьмя почерневшими камнями набросал сухих веток лиственницы, которые собрал по дороге. Взял кусок газеты, скатал его в трубочку, поджег и, засунув между веток, стал раздувать огонь. Хворост быстро занялся, запрыгали бойкие язычки пламени. Мох, который рос на деревьях, разгорался даже лучше, чем бумага, если был не влажный. Ничто не сравнится с запахом костра из лиственничных веток: Фаусто вспоминалось лето — такое, каким оно было в детстве, — и приходили мысли о доме.

Вот и шеф-повар, сказал один из рабочих, вдыхая дым костра.

Привет, шеф! — крикнул издалека другой.

Фаусто налил из канистры воды в большую медную кастрюлю и поставил ее на камни. Сварил себе кофе на газовой горелке и выпил его, сидя у огня, прежде чем приступать к готовке. Запахи леса, костра, кофе, утра, бензина и выхлопного газа от жужжащих пил. Какой сегодня день? Пятница, конец июня, уже не холодно даже в одной рубашке. Он подумал о Сильвии: не мерзнет ли она в горах и удается ли ей там мыть волосы и сушить их так, как она привыкла? Моет ли она их по-прежнему каждый вечер на высоте три тысячи пятьсот метров? Потом Фаусто вспомнилось, что лишь год назад он был в Милане и они отчаянно ссорились с Вероникой из-за того, что она переспала с кем-то, — но правда ли это, он так и не понял. И еще они, утомленные жарой, ругались из-за кондиционера, который Фаусто так и не установил. Ненавижу кондиционированный воздух! — говорил он. Ну и черт с тобой, отвечала Вероника, как только наступает жара или возникает проблема, которую надо решить, ты сразу сматываешься в горы! До чего же быстро меняется жизнь. Фаусто допил кофе, почистил картошку и лук, распаковал ветчину, разрезал на части кусок говядины, совсем недавно купленный у мясника.

Лесорубам нравились те же блюда, что и рабочим с лыжной трассы — неизменные паста, мясо и картошка, однако Фаусто решил приготовить знакомую еду по-новому и таким образом угодить этим ребятам. Сегодня он готовил «картофель в стиле Марио» по рецепту из рассказа Ригони Стерна [16] : сварил в большой кастрюле картошку почти до готовности, обжарил в сливочном масле четыре луковицы и положил туда картошку. На газовой горелке сделал стейки с розмарином. Потом в той же кастрюле сварил два килограмма спагетти — бросил их в кипящую воду без четверти двенадцать. Рабочие из Бергамо, любившие пунктуальность, научили его, как нужно звать на обед. Готово! — крикнул Фаусто ровно в полдень, когда сварилась кукурузная каша, поскольку на обед были спагетти «карбонара», затем он слил воду из спагетти и положил их на сковороду с подрумянившейся ветчиной. Одна за другой умолкли бензопилы, словно почуяв аромат.

16

Марио Ригони Стерн (1921–2008) — итальянский писатель и журналист, участник Второй мировой войны в составе Альпийского корпуса итальянской армии, лауреат многочисленных литературных премий.

Лесорубы ели под навесом, хотя было солнечно. Те, кто по восемь часов в день работает под открытым небом, не прочь посидеть во время обеда под крышей и за столом. Пришел даже Санторсо. Недавно ему сняли гипс. На первый взгляд казалось, что руки у него восстановились и остались только шрамы, однако, когда Санторсо пытался что-нибудь сделать, становилось ясно, что они теперь мало на что пригодны. Рабочие сочувствовали ему. Раскладывая по тарелкам стейки и картошку, Фаусто слышал, как они обсуждают несчастные случаи, которые происходят при рубке леса. Бывает, что кривые деревья валятся прямо на рабочих или, падая, начинают крутиться волчком, а упав, отскакивают от земли в совершенно непредсказуемую сторону, результат — травмы головы и спины. Говорили о рассеянных и невнимательных, которые не уберегли лба или ноги и теперь после обеда уже не смогут работать. Фаусто разлил по чашкам кофе и поставил на стол бутылку самбуки, которую кто-то захватил с собой. Санторсо старательно наполнил свою чашку и, в то время как остальные вставали из-за стола, дожевывая мясо, и не спеша возвращались к работе, сел около догоравшего костра.

Он не привык сидеть без дела, глядя, как трудятся другие. Лесорубы собирали ветки и перетаскивали стволы ближе к тому месту, откуда их заберет трактор. Фаусто бросил в огонь бумажные тарелки и салфетки, налил в кастрюли оставшуюся горячую воду, добавил средство для мытья посуды и, сняв рубашку, принялся оттирать их губкой.

Санторсо взял пригоршню опилок, рассыпанных повсюду вокруг. Поднес к носу и сказал:

У этой пилы затупилась цепь.

Правда?

Это видно по стружке. Чем острее пила, тем мельче опилки.

Ясно.

Знаешь, что это за запах, Фаус?

Фаусто вдохнул запах смолы и свежей древесины, которым опьяняли распиленные стволы лиственниц и ковер опилок, расстеленный на земле. Вечером Фаусто сбрасывал с себя этот запах вместе с одеждой, а утром снова надевал его вместе со вчерашней рубашкой. Ему стало интересно, что думает про этот аромат Санторсо, поэтому он сказал:

Нет, не знаю. Что это за запах?

Запах спиленных стволов.

Чудесный, да?

С ума сойти, какой чудесный. Знаешь, сколько уже времени я не вдыхал его? Скоро будет сорок лет.

Мне сорок лет.

И неизвестно, когда мне снова посчастливится чуять этот запах.

Запомни его. Тебе удастся это лучше, чем мне.

По дороге на пастбища гнали скот. Один из местных ехал на тракторе с прицепом. Он остановился и спросил, можно ли взять немного спиленных веток для костра. Фаусто вспомнил, что сегодня двадцать девятое июня, день святых Петра и Павла. В других долинах летний костер зажигали в праздник святого Иоанна, но все это сводилось к одному — люди отмечали день летнего солнцестояния, и такая традиция существовала еще до обычая почитать святых.

Не знаю, можно ли брать эти ветки, ответил Фаусто, надо спросить.

Да можно, конечно, сказал Санторсо. Бери, бери. Все равно они остаются здесь гнить. Ты окажешь этим веткам честь, если заберешь их с собой.

Тракторист накидал ветки в прицеп и, подскакивая на ухабах, поехал обратно в поселок.

21. Костры

Перевалило за десять часов вечера, погас июньский закат и вместе с ним самый длинный день в году. Засохший навоз, ветки, старые ящики и доски, пакеты от корма для кур, автомобильные покрышки — все это подожгли, обдав бензином. Санторсо смотрел, как вспыхивают праздничные костры — там, в горах, метров двести над поселком; они разгорались среди темных очертаний склонов, соперничая друг с другом в яркости, блеске, высоте. Вот их уже пять, шесть, теперь семь. Пламя металось, приникало к земле, а потом снова вспыхивало, раздуваемое ветром. Огонь зажигал что-то в душе у каждого. Костры горели, а значит, в горах люди, там теплилась жизнь, хотя в долинах часто забывали об этом.

Близилась ночь, подходящее время выпить. Руки у Санторсо работали с трудом, ноги тоже отвыкли от движения после недель, проведенных в больнице. Ходить нужно было медленно, особенно в гору, выбирая пологие тропинки, прислушиваясь к сердцу, чтобы не перетруждать его. По дороге из больницы, сидя в машине Фаусто, Санторсо впервые в жизни почувствовал перепад высоты: сердце точно подскочило к горлу, он задыхался, однако никому об этом не сказал. Единственная, с кем он мог поделиться этим, уехала из Фонтана Фредда, даже не оставив адреса.

Небо залила ночь, погасли последние отблески летнего дня. Далекие костры обратились в мерцающие угли. Светили звезды, которым Санторсо доверял больше, чем фонарику — пусть другие пользуются им, чтобы разглядеть мир. Без фонарика, когда привыкаешь к темноте, зрение становится острее, глаз улавливает множество оттенков, схватывает разнообразие форм: в тот вечер Санторсо увидел на берегу реки серну. Лавины оставили на склонах глубокие следы. Санторсо подумал о животных, которые зимовали там, когда спустились лавины, — все эти звери погибли, а весной, когда стаял снег, стали пищей для лис и воронов. Санторсо подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть серну. Судя по рогам, ей было лет десять — возраст почтенный для местности, где ведется охота. У серны оказался вспорот живот, судя по всему, недавно, внутренности были рядом, в нескольких метрах. Вполне вероятно, серну убили прямо сегодня. Хищника вырвало кишками, а потом он вернулся и съел сердце, печень и легкие. И ушел, прервав свою трапезу, — возможно, кто-то спугнул его. А вдруг это он, Санторсо, оторвал хищника от еды? Он осмотрелся вокруг. В темноте его обступали горы и блестела река.