Волчье счастье

Фонтана Фредда преобразилась. Скупой декабрьский пейзаж — промерзший поселок, сухая растрескавшаяся земля, голые деревья — за одну ночь превратился в зимнюю сказку. Сильвия посмотрела на дорогу, куда неуклюже, резкими толчками, с натугой выруливали с парковки машины. Приезжие, взвалив на плечи лыжи, брели к своим автомобилям, неловко переступая по снегу. Там, где выросла Сильвия, снега толком не было. Интересно, видела ли мама когда-нибудь такие сугробы, как здесь, думала Сильвия, понравилось бы ей тут или нет, возникло бы у нее чувство защищенности или, наоборот, тревоги. Сильвия посмотрела вслед снегоуборочной машине, которая расчистила улицу до поворота, раскидав вдоль обочин сугробы высотой пару метров. Потом машина развернулась, и Сильвия поняла, что зима глухой стеной отгородила поселок от остального мира и за этой стеной кончается цивилизация: белые просторы, которые раскинулись со всех сторон, люди преодолевали на свой страх и риск, и Сильвии захотелось самой испытать, каково это. Накатанная лыжня совсем не привлекала ее, зато манила нетронутая толща снега, которую еще никто не бороздил.

Подошло время вечерних сладостей, в этот час к Бабетте заходили угоститься шоколадом. Бабетта напоминала свою мать той особой манерой, с какой она обслуживала посетителей, и, подобно матери, она не спешила собирать со столов чашки. Сильвия сделала круг по ресторану, прошла мимо лыжников с детьми, собрала грязную посуду и загрузила ее в посудомоечную машину. Потом вынула оттуда чистые чашки и поставила их сушиться на кофеварку.

Как там, на улице? — спросила Бабетта, выливая в чашку последние капли взбитых сливок.

Снег закончился. Расчистили дорогу.

Любишь снег?

Пока не поняла. А ты?

Ясное дело. Есть снег — значит, есть работа. Святая Дева, ну и рассуждения у меня.

Сливок больше нет?

Кажется, да.

Сейчас принесу еще.

Сильвия пошла на кухню. От тепла окно запотело. Повариха пекла блины, Фаусто вытирал насухо тарелки. На лбу у него выступил пот. Он улыбнулся Сильвии: в облаке пара, поднимавшегося от посудомоечной машины, среди груды грязных тарелок, он по-прежнему казался благородным, немного странным и отчужденным, словно только что сошел с гор и просто заглянул сюда поздороваться.

Жарко, шеф?

Да здесь настоящая сауна.

Хочешь пива?

Не откажусь.

Сильвия забрала с кухни взбитые сливки и вернулась с бокалом холодного пива. Запустив посудомоечную машину, Фаусто взял у нее пиво и сделал большой глоток. На усах осталась пена. Вдруг послышался гул — глухое бормотание, вобравшее в себя шум голосов в ресторане. Сильвия насторожилась.

Что это? Неужели гроза? Разве в январе бывают грозы?

Это снежная лавина.

От лавин всегда такой гул?

Иногда. Если два-три дня подряд валит снег, а потом теплеет, с гор спускаются лавины.

Сильвия вышла на террасу посмотреть. Вгляделась в горы, которые теснились к северу от Фонтана Фредда. Прислушалась к гулу, к рокоту снега, который звучал густым басом. Над склоном взметнулся белый вихрь. Потом еще один — и обрушился каскадом. С вершин мчался снег, он рвался вниз с угловатых уступов, катился, гонимый собственный тяжестью, по каменистым хребтам, следуя их очертаниям, и громоздился у подножия. Спустя минуту Сильвия увидела в ложбине между сутулых склонов настоящую лавину. Сверкнула молния. Выждав мгновение, зарычал гром, глухо и раскатисто. С угрозой. Снег мчался вниз, кружась и подминая все на своем пути; наконец он угомонился. На склоне чернел длинный, размашистый след, словно это была стена, с которой облупилась краска. Скрестив руки на груди, Сильвия смотрела вдаль.

5. Ветер вечером

Вечером Фаусто пригласил ее к себе. Он снимал дом, типичный для 1960–1980-х годов: окна с узорными наличниками, на спинках стульев вырезаны сердечки, повсюду вышивки со звездочками. Он напоминал ему хижины, которые построили внизу, в долине, для лыжников, когда лавины сходили не так часто, а теперь, заброшенные, они ветшали. Фаусто нравился его домишко — казалось, именно здесь можно начать жизнь сначала, храня надежды и расставшись с разочарованиями. Он не привез с собой никаких вещей, кроме домашних тапочек, которые приютились у порога, нескольких книг, стоявших на полке, радиоприемника и тетради. Сильвия сразу заметила ее на столе.

Ты пишешь?

Когда есть время.

Что ты пишешь?

Фаусто взял с полки свою книгу, изданную несколько лет назад. Рассказы о несостоявшихся парах. О мужчинах и женщинах, которые наскучили друг другу, об их изменах и расставаниях; или они не расставались, а продолжали жить вместе лишь ради того, чтобы причинить друг другу еще больше боли. Раньше Фаусто занимала эта тема, но теперь ему казалось, что рассказы написал не он, а кто-то другой. Сильвия листала книгу.

Ты ведь уже не работаешь в книжном магазине?

Нет.

Эта книга недолго была в продаже.

Почему?

Никто не покупал ее. А потом издатель разорился.

И после этого ты ничего не писал?

Книги — нет.

Кивком головы Сильвия указала на тетрадь.

Можно посмотреть?

Смотри, если почерк разберешь.

Осенью Фаусто набросал несколько очерков. Он отправлялся на прогулку с тетрадью в рюкзаке и, прошагав два или три часа, поднимался повыше в горы, выбирал место, откуда открывался красивый вид, садился на камень и пытался передать словами то, что видел вокруг. С первой же прогулки Фаусто понял, что ему еще долго предстоит оттачивать мастерство. Он чувствовал себя музыкантом, сменившим стиль или, возможно, даже инструмент. Он не знал, удастся ли сделать из этих очерков что-то законченное, ему просто нравилось писать, и вдобавок он устал от историй о мужчинах, женщинах и любви.

Вот этот отрывок, сказала Сильвия, ночная река и олень, который пришел пить. Ты в самом деле видел это?

Да. Мне нравится ночевать в лесу.

В лесу?

У меня есть теплый спальный мешок. В конце лета это моя традиция. Когда лето клонится к концу, люблю ночевать под открытым небом.

Красиво ты тут все описал.

Ты правда так думаешь?

Да, хороший отрывок. В нем есть тайна, которая остается тайной.

Сильвия здесь, в этом доме. Листает его тетрадь.

Они занялись любовью — на своем особом языке, который постепенно усвоили и который знали лишь они одни. Слушали ветер, опять загудевший за окном. Фаусто пошел подбросить дров в печку: в трубе выл ветер, пламя подпрыгивало. Он вспомнил, что где-то есть бутылка вина, отыскал ее и, прихватив два стакана, вернулся к Сильвии. Она сидела в кровати, прислонившись спиной к изголовью. Накинула на голые плечи свитер. Фаусто стал разливать вино, и ему захотелось рассказать, как так вышло, что он стал писателем.

Знаешь, кто погубил мою жизнь? Джек Лондон. Я понял, что у меня тоже есть о чем рассказать, и уцепился за эту мысль. Писать, пить вино, едва сводя концы с концами. Встречаться с девушками, с какими встречаются писатели.

Что это за девушки?

Сумасшедшие.

Протянув Сильвии стакан, он залез в кровать.

В двадцать лет это казалось захватывающим. Было здорово чувствовать себя человеком, который следует призванию.

Призванию?

Я бросил университет — думал, что ничему там не научусь. Стал читать книги, которые удавалось достать. Писал ночами, писал в метро и в кафе — это означало следовать призванию.

Я не знаю, что такое призвание.

Серьезно?

Я всегда следовала за другими людьми. И немного доверяла случаю. Наверное, я следовала чужим призваниям.

Однако же ты сама приняла решение приехать сюда.

Это правда.

Знаешь, что я сделал, когда получил авторские экземпляры этой книги?

Что?

Пошел за новым паспортом. Сказал, что прежний потерял. В графе «профессия» поставил: «Писатель». Даже книгу захватил с собой в качестве доказательства.

Сильвия засмеялась. Фаусто допил вино — «за славное прошлое».