Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

«Ну, в тебе осторожность переходит в трусость, — одернул он себя. — Ты не имеешь права самостийно проводить в жизнь общегосударственные мероприятия, еще не утвержденные правительством, но устранить то, что зло попирает постановления весеннего Пленума, ты обязан. Что мне сказали Усов и Астафьев? Колхозников оскорбляли в самом главном: не оплачивали их труд. Разве это маленький и не общегосударственный вопрос? Разве не на этом вопросе было сосредоточено внимание участников Пленума Центрального Комитета партии? Ведь не случайно было вынесено решение: выдавать колхозникам аванс в размере двадцати пяти процентов. В колхозе «Дружба» труд колхозников оплачивается уже полностью, а в «Партизане» пока что только посулы. Говорят, Госбанк не выдает на такое дело кредит. Надо проверить. Возможно, и там сидят Сухожилины». Все это Аким Морев, конечно, записал в толстую тетрадь, как записал и следующее: надо произвести перевыборы руководителей колхозов, отыскать, привлечь даровитых людей, а их в народе много. Привлечь даровитых и устранить таких, как Гаранин. «Об этом тоже сказано в постановлении Пленума, — подумал он. — А дальше? Дальше надо объявить непримиримую борьбу против таких типов, как Ростовцев и Сухожилин. Не просто устранить их, а разоблачить перед обществом. Это уже нелегкая борьба. Она, очевидно, сегодня и разгорится у нас на заседании бюро. Дальше? Дальше не затыкать уши ватой и чутко прислушиваться к голосу народа».

Цель Акиму Мореву стала ясна, но он понимал, что путь к этой цели довольно сложный, извилистый и на этом пути встретится немало препятствий: без боя не уйдут со своих позиций такие, как Сухожилин, Ростовцев, Гаранин в особенности. Да и такие, как редактор областной газеты Рыжов, будут болтаться из стороны в сторону. Так же с усмешечкой будет относиться к колхозным делам Пухов и сопротивляться новому Опарин — этот привык жить тихонько, хотя настоял строить Большой канал.

Так думал секретарь обкома и, видимо, тоже ошибался в характеристике поведения своих сотоварищей по работе. Как раз в минуты такого раздумья, когда перед Акимом Моревым выяснилась цель и в нем самом окрепла уверенность в победе, в кабинет вошли трое: Николай Кораблев, Александр Пухов и Николай Николаевич Ларин. Все они были почти одинакового роста, крупные, уже в летах, только Ларин сухопарый, а Николай Кораблев «набрался» той полноты, какая свойственна в эти годы людям физически сильным, с хорошим желудком.

«Видимо, Татьяна Яковлевна подкармливает его», — подумал Аким Морев о художнице Татьяне Половцевой — жене Николая Кораблева — и перевел взгляд на Пухова, разглядывая, как на его бледноватом, с льняными бровями лице уже играет насмешливая улыбочка.

Эти три члена бюро обкома вошли в кабинет в веселом настроении, хотя совсем недавно на заседании бюро обкома по вопросу о жилищном строительстве на гидроузле Николай Кораблев и Пухов яростно напали на Ларина, обвинили его в «семидесяти семи грехах» и так расшумелись, что казалось, потом и руки друг другу не подадут. А тут — вошли и над чем-то смеются. «Умные люди: не переводят деловой спор на личную обиду», — подумал Аким Морев, здороваясь со всеми.

— Что привез нам исследователь северных морей нашей области? — с обычной насмешкой спросил Александр Пухов, становясь против Акима Морева.

Аким Морев, занятый своими думами, не уловил этого вопроса и, вызвав Петина, спросил:

— Почему нет сведений от прокурора Раздолинского района? Поймите, мне они позарез нужны, и сегодня же… к заседанию.

Петин объяснил, что связь с прокурором отлично налажена, но пока что прокурор не может докопаться до сути.

«Связь налаживать умеете, а дела делать — нет…» — чуть не сорвалось у Акима Морева, но он вовремя спохватился, понимая, что нечто подобное недавно сказал ему самому Моргунов, и промолчал.

Когда Петин вышел, Александр Пухов еще с большей насмешкой повторил свой вопрос.

— Положение тяжелое. Очень тяжелое, — намеренно усугубив состояние дел в деревне, чтобы мобилизовать внимание сотоварищей по работе, ответил секретарь обкома.

Пухов, показывая на Николая Кораблева, Ларина и Акима Морева, сказал:

— Да мы вчетвером-то небосвод подпереть сможем… А вы, Аким Петрович, — «тяжело»…

— Да. Наросты заклекли. — И Аким Морев подробно рассказал о том, что он видел и слышал в северных районах, особенно в колхозе «Партизан». Но до конца не договорил: в кабинет вошел секретарь горкома партии Сухожилин, человек тонко сложенный, с тонкими, еле заметными губами и в пенсне, за которым порою мелькают белки глаз.

По всему видно, он напряжен: кивнув всем, присел за длинный стол на свое постоянное место и, тут же развернув папку, углубился в чтение каких-то бумаг.

Пухов насмешливо спросил:

— Гаврил Гаврилович, не заразы ли боитесь?

— То есть?! А что?

— Руку не подаете.

Сухожилин двумя пальцами потянул книзу острый, напоминающий шило нос, потрогал пенсне, затем, посмотрев на часы, проговорил:

— Ровно одиннадцать. Не может быть, чтобы у меня часы бежали.

— Нет. У вас всегда все тютелька в тютельку, — произнес Пухов и захохотал.

— Не надо. — Аким Морев тронул его за плечо. — Что ж, в самом деле пора начинать. — Он нажал кнопку и, когда в кабинет вошел Петин, спросил: — Где же народ?

— В приемной. О чем-то спорят.

— Зовите.

В кабинет вошли Опарин, редактор областной газеты Рыжов и секретарь обкома по сельскому хозяйству Мордвинов. Рыжов, как всегда, женственно улыбнулся, потер руки и подсел было к Сухожилину, намереваясь что-то спросить, но тот, кивнув на стул против себя, тихо произнес:

— До тех пор, пока вы решительно не займете принципиальной линии, я с вами рядом сидеть не могу. Пожалуйста.

Аким Морев сосредоточился на том, что обязан был сейчас сообщить бюро обкома партии, в то же время, настораживаясь, следил за каждым движением Сухожилина, даже за тем, как у того тонкие, плотно сжатые губы порою изгибались в саркастической улыбке.

«Напакостить может», — думал он, ища в уме «вступительные» слова.

Мордвинов, как всегда, покорно и тупо смотрел в рот Акима Морева, ожидая, что тот скажет.

— Я, товарищи, хотел бы, чтобы сегодняшнее наше заседание носило неофициальный характер, — начал Аким Морев и тут же услышал возражение Сухожилина:

— Тогда пригласите нас к себе на квартиру, потолкуем за чашкой чаю. Нет. Я настаиваю, чтобы заседание шло под стенограмму. Нельзя дальше терпеть: вся центральная печать трубит о провалах в колхозах нашей области, продукты в магазинах города расхватываются колхозниками, а первый секретарь обкома хочет отделаться беседкой…

— У-у-у, Гаврил Гаврилович решительно пошел в наступление. Да ведь проиграешь, товарищ Сухожилин, — вначале с насмешкой, а потом грубовато, накаляясь, закончил Пухов.

Аким Морев дал знак Петину, и в уголке за столом появились две стенографистки.

— Я хотел бы, — начал секретарь обкома, — чтобы мы не просто протокольно мыслили, а вскрыли бы все обстоятельства, породившие то, что мы имеем ныне в колхозах. Положение же в колхозах… — И Аким Морев подробно изложил то, что он видел, слышал во время своей поездки по северным районам, но больше всего задержался на двух колхозах — на «Дружбе» и «Партизане».

— Нам всем надо понять, — продолжал секретарь обкома, чувствуя, что идет по зыбкому льду, но пройти по нему во что бы то ни стало обязан, — надо понять, что для колхозника, как и для каждого рабочего, интеллигента, социализм — это в первую очередь удовлетворение материальных и духовных потребностей. Только оторвавшийся от народа бюрократ-мечтатель может мыслить о социализме как о чем-то отвлеченном, заоблачном. Для человека труда социализм — это мое государство, моя жизнь, мой быт, моя мораль, мое отношение к другим людям. Ну, а какой социализм может быть в колхозе «Партизан»? Шесть лет колхозников весной кормили посулами, а осенью ничего не давали. Теперь пустобрехи кормят докладами о постепенном переходе от социализма к коммунизму, а колхозники питаются огородиками, базаром. «Стыдно, — говорила нам одна женщина, — торговать-то на базаре. Вот так стянешь косынку на лоб, прикроешь глаза и торгуешь». Стыдно, а ничего не поделаешь. Стыдно, а кушать надо. Стыдно, а сиди на огородике, то есть на своем мельчайшем индивидуальном клочке. Стыдно, а занимайся тем, что претит твоей душе. Мало этого, над тобой еще глумятся. — И Аким Морев рассказал, как «руководят» колхозом Гаранин, Ивашечкин, Семин, как они «разбили» учителя Чудина, и только за то, что тот осмелился написать письмо в обком партии.

— Да. Но письмо сам не подписал, а спровоцировал колхозников, — произнес Сухожилин, поняв, что Аким Морев слово «пустобрехи» кинул в его адрес.

— Вы полагаете, раз написал письмо и передал его колхозникам, значит, спровоцировал их? Вы полагаете, колхозники — дурачки? — резко ответил Аким Морев и продолжал: — А потом и колхозникам рот зажали.

Аким Морев говорил около двух часов. Речь его была живая, она многих взволновала, в том числе и Александра Пухова, который всегда относился к колхозным делам со снисходительной усмешкой.