Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

4

После перерыва слова попросил Сухожилин и заговорил, то и дело заглядывая в папку, вычитывая оттуда «цифровые данные»:

— Не будем оспаривать секретаря обкома в той части его доклада, где он говорил о хороших колхозах. Совершенно верно: в хороших колхозах решение Пленума Центрального Комитета партии легло на уготованную почву. Но ведь ныне речь-то идет не о хороших, а о плохих колхозах. Решение Пленума вызвано не тем, что у нас есть хорошие колхозы, а тем, что во многих колхозах прорвалась мелкобуржуазная стихия.

— А ведь, пожалуй… пожалуй, — даже с каким-то удивлением тихо произнес Рыжов, всматриваясь в Сухожилина и что-то записывая.

Дальше Сухожилин охарактеризовал постановление последнего Пленума ЦК как постановление «историческое, открывающее все пути к доподлинному развитию сельского хозяйства, к доподлинному расцвету колхозов».

Тут Аким Морев подумал: «Черт его знает, зачем он это делает. Ведь в решение Пленума не верит и всяческими уловками уводит людей в сторону. Вишь ты, откопал мелкобуржуазную стихию».

А тот продолжал:

— Почему же где-то застряло постановление Пленума Центрального Комитета? Аким Петрович утверждает, что такие коммунисты, как Гаранин, Ивашечкин и Семин, создают все условия, чтобы постановление Пленума застряло, не дошло до народа. Вон где, оказывается, виновники событий — в низах. Ай-яй-яй! А может, они, виновники, повыше сидят?

Сухожилин в глубине души отвергал все постановления весеннего Пленума Центрального Комитета партии, но высказать такое не просто остерегался, но и боялся. Считая мероприятия Пленума чреватыми пагубными последствиями, он, не говоря об этом, хватался буквально за все, лишь бы нанести удар Акиму Мореву и его единомышленникам по работе в обкоме. Вот почему он и сейчас заговорил с восклицательными знаками.

— Кто такой Гаранин? Стоит только заглянуть к нам в областной музей, и станет ясно: там висит портрет Гаранина, он действительно с пушкой пришел в революцию и в тысяча девятьсот семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом героически громил на Волге беляков. До сих пор пароход-буксир имени Гаранина бегает по великой русской реке. Этот буксир бился за Родину под стенами Сталинграда. Вот кто такой Гаранин! А ныне его решено стереть, а ныне на его место решено выдвинуть провокатора, пьянчужку-учителя Чудина. И все это делается только для того, чтобы отвести вину от себя!

— От кого — от себя? — спросил Пухов.

— А вы не понимаете, «от кого»? Обком не справился с задачей, не смог уяснить всего значения решения Пленума ЦК и потому, а возможно, и по другим мотивам, не смог это решение провести в жизнь. А товарищ Морев, вместо того чтобы в своей бездеятельности искать корень зла, ополчился на низовых работников, да еще на таких, как Гаранин!

Сухожилин говорил долго, страстно, все напирая и напирая на бюро обкома, а главным образом на Акима Морева, то и дело выкрикивая: «Вы не ленинцы! Вы изменили Ленину!»

Во время речи Сухожилина Рыжов ловил его взгляд, все пересаживаясь и пересаживаясь ближе к нему. Опарин сердито рисовал на блокноте каких-то коняшек. Мордвинов, о котором говорили: «Всегда смотрит в рот тому, кто занимает большой стул», — неотрывно смотрел на Акима Морева и ждал, что-то ответит он на напористую речь Сухожилина. Пухов не стирал с губ презрительной улыбки, уничтожающе смотрел на оратора, а порою на Акима Морева, говоря взглядом: «Кому волю даем?!» Николай Кораблев все больше хмурился и переглядывался с Лариным.

Аким Морев понимал, что Сухожилин преднамеренно и настойчиво уводит совещание от основного вопроса к «злой демагогии».

«Сразу-то и не поймешь, зачем ему это. Ведь начитанный человек, а вот живет под какими-то замками», — думал он, собираясь сейчас же выступить, но Пухов криком перебил его:

— Когда сбираешься, Гаврил Гаврилович, население бесплатно хлебом кормить? А то за плату магазины опустошили. Бесплатно, может, перестанут?

Александр Пухов, видимо, полагал, что такими словами собьет уверенность с Сухожилина, но тот поднялся и, показывая рукой с вытянутым пальцем на Пухова, спокойно произнес:

— Это вы, отступники от ленинизма, так сказать, нутряки-марксисты, своей вреднейшей политикой взбаламутили народ и столкнули его с пути в коммунизм! И история вам этого никогда не простит.

«Ага! Вон почему ты распустил такую демагогию», — подумал Морев и сказал:

— Нам, работникам обкома, история не простит? Нет, не в нас дело… Это вы говорите нам, а метите в решения Пленума Центрального Комитета партии.

Сухожилин обвинил членов бюро обкома в отступлении от ленинизма, связав его с бедами в области. Обвинение было брошено решительно и бесповоротно. А члены бюро, особенно такие, как Николай Кораблев, Опарин, Александр Пухов, были убеждены, что они всю сознательную жизнь работали на народ в соответствии с учением Маркса — Ленина.

Рыжов поспешно стал вспоминать, где у Ленина сказано о том, как удержать людей в колхозах. Думая об этом, Рыжов мысленно переворачивал страницу за страницей Собрание сочинений В. И. Ленина… Но не только это тревожило Рыжова: он по характеру своему всегда стремился примкнуть к «правоверному большинству». А тут оказалось, «правоверное большинство» обвиняется в отступлении от ленинизма. Значит? Значит, надо умело отшатнуться от данного «правоверного большинства» и примкнуть к еще не выявленному «правоверному большинству». Но где оно? Из кого составится? По всему видно, во главе нарождающегося большинства станет Сухожилин… И судьба народа, острые события в области — все отодвинулось перед Рыжовым на далекий, туманный план. Своя, личная судьба властно всему перегородила путь.

Для большинства же утверждения Сухожилина были оскорбительны. Но у него факты — плохое положение в колхозах области, и как дать Сухожилину отпор, ежели ты в деталях не знаешь действительного положения в деревне да еще не смог проанализировать источники бед в колхозах?

Николай Кораблев за эти годы прошел большую школу политической борьбы, строя заводы в Москве, на Урале, восстанавливая из руин Приволжский автомобильный. В этой борьбе он нередко сталкивался вот с такими знатоками марксизма, как Сухожилин, и, признаться, завидовал их начитанности, однако никогда не преклонялся перед ними, чувствуя какое-то внутреннее сопротивление. Это же сопротивление он ощутил в себе и сейчас, выслушав Сухожилина. Что и как ему ответить? И надо ли? Да, надо.

И директор автомобильного завода, никогда не выступавший на бюро по вопросам сельского хозяйства, неожиданно для всех, и особенно для Сухожилина, попросил слова.

— Мне трудно говорить о положении в колхозах, и это не потому, что я не знаю сельского хозяйства. Нет, я вырос в деревне, знаю… Но я не изучал вопроса, какой сейчас стоит на повестке дня, — так начал Николай Кораблев, поводя широкими плечами, словно норовя поднять тяжелый груз.

У Сухожилина через пенсне блеснули крупные глаза.