Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Вот именно, — сказал он.

— Что «вот именно»? — Николай Кораблев сверху уставился на Сухожилина.

— Я сказал: «Вот именно».

— Что это значит?

— Критику зажимаете, — только и ответил Сухожилин, но, видимо, поняв, что рано произнес эти слова, добавил: — Я сказал: «Вот именно»… то есть не изучил вопроса, а выступает.

— Как видите, товарищ Сухожилин, это вы критику-то зажимаете: я еще только начал говорить, а вы уже на горло ногой. Что ж? Не изучал. Откровенно об этом и говорю. Но ведь существуют законы логики… Вы, как философ и экономист, их должны прекрасно знать. Так вот, логика мне подсказывает, что вся ваша речь построена с определенной целью, в определенном направлении: обвинить обком и главным образом секретаря обкома Морева. Это уже плохо. Это уже от личной обиды, неприязни.

— Вы не имеете права так говорить в мой адрес: я секретарь городского комитета партии!

Сухожилин был одним из тех, кто считал «занимаемый пост» вроде второго разума, и разума непререкаемого, абсолютного, гарантированного «занимаемым постом», и потому все, что вещал «владелец» данного поста, — истина. В этом отношении Сухожилин напоминал чем-то Мороженого быка: тот тоже считал, раз он инструктор облисполкома, то, стало быть, все сказанное им — истина.

Николай Кораблев продолжал:

— Постараемся сие вам доказать. Вы сказали, что решение Пленума ЦК где-то застряло. Что это такое — застряло? Лодка может застрять во льдах, заноза может застрять. Ну, а как может застрять такое решение, как решение Пленума ЦК, опубликованное во всей печати, обсужденное на всех пленумах — обкома, райкомов, на общих собраниях коммунистов, на собраниях колхозников, рабочих машинно-тракторных станций, совхозов, фабрик, заводов, в ученом мире? Как и где может застрять такое решение, когда оно доведено до миллионов? Батюшка мой, товарищ Сухожилин, откуда и почему у вас вырвалось словцо «застряло»? Застряло, да еще по вине бюро обкома, главным образом Акима Петровича!

Сухожилин всегда боялся Николая Кораблева. Почему? Сам не знал. Может, потому, что тот великого роста, может, потому, что он авторитетен в городе, может, потому, что был в лагере военнопленных, возглавлял там восстание и этим заслужил почетную славу? Сухожилин не мог определить, почему боится Николая Кораблева, но боится, как человек, страдающий насморком, боится стать босыми ногами на холодный пол. От страха перед ним он готов был реветь на Николая Кораблева, но этим качеством не обладал и потому принялся колоть, как иголками:

— А печать? Почему вы молчите о печати?

— Что печать? У вас конек — печать. Ну, а если мы вышибем из-под вас этого конька, тогда вы очутитесь на собственных ножках, а ножки окажутся из глины.

— Попробуйте! — снова выкрикнул Сухожилин.

— Напрасно навязываетесь на такое, товарищ Сухожилин! — резко вымолвил Николай Кораблев, и на лбу у него вздулась жила. — Я считаю: корреспонденции, опубликованные в печати, — поверхностные, они, как и ваше выступление, уводят нас от главного. Мне кажется, если бы корреспонденты прослушали информацию Акима Петровича, они согласились бы именно с ним, а не с вами, если они люди не такие упрямые, как вы, мягко говоря.

— Ага! Корреспонденты услышат и на вас накатают. — Сухожилин даже как-то весь блеснул, как иногда из зарослей трав блещет на солнце осколок бутылки.

— Вы уж… того… Видимо, считаете, что у нас желтая пресса: вздумалось корреспондентам, ну и «накатали». Слово-то опять какое выкопал: «накатают». — Николай Кораблев весь подобрался, как это делают физкультурники перед броском, и продолжал: — При обсуждении столь важного вопроса следует все личное отбросить и, собрав факты, проанализировать их. Мы с вами, товарищ Сухожилин, кажется, марксисты?

— А почему «кажется»?

— Бывают такие попы: богослужение знают наизусть, а в бога не верят. И вы Маркса знаете наизусть, но не марксист.

— Подумаешь! — иронически выкрикнул Сухожилин.

— И это я сейчас докажу, несмотря на то, что не готовился к выступлению, как это сделали вы, — уверенно проговорил Николай Кораблев, обращаясь уже ко всем. — Аким Петрович побывал в северных районах области и доложил нам, что там немало колхозов, где колхозники живут, то есть питаются, одеваются, учат детей, главным образом с дохода от приусадебных земель и ничего или крохи получают с колхозных полей.

— А вы за то, чтобы отобрать приусадебную землю? Партия, правительство — за, вы — против? Все новые формы ищете?

— А разве партия, правительство за то, чтобы колхозники жили исключительно за счет приусадебных земель? Нет. Наш народ создавал колхозное хозяйство не только потому, что оно экономически выгодней, нежели разрозненное, индивидуальное, но еще и потому, что колхозное производство создает коллективные отношения в обществе, избавляет человека от собственнических навыков, пережитков: мы в коммунизм придем богатые не только материально, но и духовно. А что такое приусадебная земля, если исключительно ею живет колхозник? Это то же самое, что и полоски в поле, какими когда-то владел крестьянин — мелкий собственник, а теперь он, после войны, в полуразрушенном колхозе очутился в положении собственника более карликового хозяйства — огородика… Стало быть, если колхозное производство создает коллективизм, то владение огородиками, при условии, что владельцы только и живут ими, рассыпает коллективизм и невольно уводит владельцев — по форме колхозников — на базар, толкает на спекуляцию, порождает собственнические инстинкты, то есть все это, вместе взятое, в данных колхозах рушит социалистические производственные отношения, а стало быть, и социализм. И Аким Петрович прав, когда сказал Ростовцеву: «У вас в районе социализм разрушается, а вы претесь в коммунизм».

Аким Морев вскинул глаза на Николая Кораблева и подтвердил:

— Да, это верно: в таких колхозах, как «Партизан», нарушены социалистические производственные отношения.

— А это самое опасное, — продолжал Николай Кораблев. — Нарушен один из важнейших принципов нашего общества, а Сухожилин этого не видит и потому все сводит на личную дребедень. Тогда какой же он марксист? А еще нас обвиняет в том, что мы не ленинцы.

Всем показалось, Николай Кораблев «разнес» Сухожилина, но тот, убежденный в своей правоте, вздернул острый носик и намеренно насмешливо посмотрел на присутствующих, как бы говоря: «А у меня в запасе есть бомба на вас».

После Николая Кораблева выступил Рыжов. Этот вроде ходил из угла в угол, и было непонятно, который же из углов ему по нраву. Он только то и дело повторял: «У меня, к сожалению, нет под руками трудов Ленина, иначе я зачитал бы вам соответствующие места…» Потом выступил вспыльчивый Опарин и обрушился на Сухожилина, но говорил главным образом о строительстве Большого канала, уверяя, что «все остальное приложится, колхозники уходят в город потому, что нет хлеба. Дадим хлеб — и баста», и потому вопрос, выдвинутый Акимом Моревым, им был обойден.

Аким Морев тянул с заключительным словом. Ссылаясь на жару, он объявил перерыв, то и дело вызывал Петина, сердито о чем-то спрашивая; ему нужна была справка от прокурора Раздолинского района по делу Гаранина, Ивашечкина и Семина.

— Справку! Справку! — говорил он Петину.

— Справку? Цитату, что ли? — вмешался Пухов. — Николай вот Степанович без цитат разгромил Сухожилина. Логикой. Хотя его не только логикой, но и обухом не прошибешь.

— Прокурор! — отворяя дверь, возбужденно, точно долго ожидавший и наконец дождавшийся поезда, прокричал Петин.