Волк Спиркреста

Затем, за два вечера до вечеринки, я обнаруживаю, что Захара ходит по квартире взад-вперед, нервно поглядывая на телефон. Я откладываю кофе и пирожные, за которыми ходил, и хмуро смотрю на нее.

— Что случилось?

Она бросает на меня недоверчивый взгляд. — Тебе лучше не знать, поверь мне.

— Верно.

Я не задаю ей больше вопросов. Мне это и не нужно. Через две минуты она поворачивается ко мне лицом через всю гостиную. Даже в мягком свете ламп и свечей на ее лице видны жесткие тени.

— Тебе это не понравится.

Я скрещиваю руки. — Правда?

— Там будет Эрик.

— Я могу сломать ему ноги, чтобы он не смог пойти.

Она смотрит на меня. — Не надо ломать ему ноги. Мы давно расстались, нет никаких причин, чтобы все было хорошо.

— Верно. Это ты выглядишь напряженной. Не я.

— Я напряжена, потому что не хочу, чтобы ты попал в тюрьму.

— Я не попаду.

— И я не хочу, чтобы ты устроил сцену в "Ritz". В "Ritz", дружок!

Я пожимаю плечами. — Не будет проблем, если он будет держаться от тебя подальше.

Она придвигается ко мне ближе. Я прислоняюсь спиной к кухонному острову, а она пересекает открытое пространство между гостиной и кухней. Остановившись прямо передо мной, она скрещивает руки и смотрит на меня.

— Тебе не нужно защищать меня от Эрика. Я сама могу о себе позаботиться.

— Я еду в "Ritz" не для того, чтобы развлекаться. Я собираюсь обеспечить твою безопасность.

— Я могу обеспечить себе безопасность. И Эрик ничего не сделает.

— Разве что обидит тебя.

— Он никогда не ударит меня.

Я сужаю глаза. Она специально тупит. Она намного умнее этого.

— Я не говорил "ударил", — говорю я, низко и четко. — Я сказал "обидеть

— Что… — Она разражается презрительным смехом. — Ты боишься, что он будет — что это было? — пинать мое сердце, пока оно не превратится в лужу крови у его ног?

Моя челюсть сжимается, и знакомая жажда крови проносится сквозь меня, как красный прилив.

— Маттнер — кусок дерьма. Он не заслуживает того, чтобы находиться рядом с тобой.

— Нет? А кто тогда заслуживает? — Она делает шаг вперед и оказывается прямо перед моим лицом, ее свирепый взгляд устремлен на меня. — Джеймс не заслуживает этого, как и Джеральд! Эрик — мерзавец. Все эти мужчины должны держаться от меня подальше. — Она смеется, жестко и сердито. — Ты хочешь обезопасить меня, поэтому посадил меня высоко в башне, чтобы никто не мог до меня добраться, а ты, конечно же, не заходил в башню. Ты предпочитаешь просто дышать огнем на любого, кто попытается это сделать, а я тем временем заперта в башне. Одна! И мне до смерти надоело быть одной!

Я смотрю на нее сверху вниз. Обида и гнев внутри нее вибрируют, вторя гневу и разочарованию внутри меня.

— Не отдавай свое сердце тому, кто его разобьет, только чтобы не остаться одной.

— Тогда не заставляй меня.

Я сужаю глаза. — Не перекладывай это на меня, Захара.

— Это на тебе, хочешь ты этого или нет. Ты скорее позволишь нам обоим страдать, чем предашь какую-то глупую клятву, которая существует только в твоей голове. И после этого ты смеешь осуждать меня за то, что я пытаюсь заставить себя чувствовать себя лучше? — Она с усмешкой отступает назад. — Знаешь что, Яков? Если ты не хотел, чтобы я выбросила свое сердце, то должен был взять его, когда я пыталась тебе его отдать.

И тут последняя ниточка силы воли, которая у меня осталась, обрывается.

Сотая проблема

Яков

В конце концов, это слишком просто — схватить Захару Блэквуд в объятия и зажать ее рот под своим. Слишком легко прижать ее тело к своему, положив руки на изгиб ее задницы, позволить ей обхватить меня бедрами и впиться в мякоть моей нижней губы. Слишком легко повернуться, сдвинуть все с кухонного острова, чтобы поставить ее на него, и позволить ей выгнуться дугой, когда я просуну свой окровавленный язык в ее обсахаренный рот.

Она тянется к моему ремню, но я отталкиваю ее руки. Вместо этого я закидываю ее джемпер ей на голову, разрывая поцелуй. Она испускает придушенный вздох, когда я обхватываю ее за талию и притягиваю к себе.

— Любить и трахаться, — грубо шепчу я ей на ухо, — это две совершенно разные вещи.

Она отталкивает меня от себя, положив руку мне на шею, впиваясь ногтями прямо в те места, где ее шипы уже вытатуированы на моей коже.

— Тогда отдай мне и то, и другое.

— Нет, Колючка. — Я опускаю голову к ее шее, лижу ее шею, впиваюсь влажным, грубым поцелуем между ключиц, провожу языком по соскам сквозь тонкое кружево лифчика. — Даже у собаки есть свои границы.

Я толкаю ее обратно на мраморную стойку. Она опирается на локоть, выгибая бедра, а я целую ее живот, доходя до пояса короткой юбки. Я прижимаю ее бедра к своим плечам и покусываю их внутреннюю сторону, как зверь, которым она меня считает. Она испускает жалобный скулеж, от которого кровь приливает к моему члену. Ее пальцы обвиваются вокруг края стойки, а бедра двигаются в медленном, извивающемся движении.

— Закрой глаза, — говорю я, прижимаясь к ее коже. — Закрой глаза. Позволь мне дать тебе то, что тебе нужно.

Тело Захары податливо и сладко, оно предлагается, как пирог голодному мужчине. Я отодвигаю большим пальцем ее трусики и прижимаюсь ртом к ее киске. Она излучает тепло, такая влажная, что мой язык легко скользит по ней, а щеки и подбородок намокают за несколько секунд. Мне все равно. Ее вкус может стать моей новой зависимостью.

Опустив лицо между ее бедер, я поддаюсь голоду и поглощаю ее с остервенением. Ее тело дрожит и дергается от каждого глубокого взмаха моего языка, звук ее хриплых стонов делает мой член таким твердым, что я сдерживаю стоны боли.

— Черт, — бормочу я ей в ответ. — Ты сводишь меня с ума.

— Но это так приятно, — вздыхает она.

О, это чертовски приятно. Кто бы мог подумать, что безумие может быть таким приятным на вкус?

И даже если то, что я делаю, неправильно, в конце концов, это чертовски правильно — дать ей то, что ей нужно.

Наслаждение живет в теле Захары, закрытое, как кулак, цветок. Чтобы вырваться наружу, не нужно многого. Всего лишь поцелуи, маленькие жестокие укусы по внутренней стороне бедер и мой язык на ее клиторе. И Захара так отрывиста и громка в своем удовольствии. Она извивается и бьется, стонет и вздыхает. А потом она замирает, ее пальцы сжимают края мраморной стойки, и она произносит шепот, похожий на признание.