Волк Спиркреста
Шрифт:
Я моргаю в бледном свете зимнего утра, и на меня накатывает новая волна ненависти к себе. Возвращение Джеральда домой после нашего свидания было ошибкой, хотя вчера вечером я этого не чувствовала. Мне так хотелось нанести удар по Якову, хоть раз вывести его из равновесия. А Джеральд, хоть и был безупречным джентльменом, но не был самым блестящим собеседником.
Привести его домой казалось меньшим из зол.
Или так казалось до тех пор, пока из тени коридора надо мной не засмеялся Яков.
Вот ублюдок.
Хуже всего то, что прошлая ночь была, наверное, лучшим сексом в моей жизни,
Но мои глаза тоже были закрыты, а пальцы крепко сжимали край изголовья кровати, и в голове у меня мельтешили размытые образы. Черные змеи и ушибленные костяшки пальцев. Черные глаза и беззлобный смех. Щелкающий нож и окровавленные губы. Рука, лежащая на моей спине, татуированные пальцы, впивающиеся в кожу.
На что был похож поцелуй с Яковом Кавинским?
Кровь и пепел, желание и сожаление.
Как будто я могла умереть, целуя его.
Я переворачиваюсь в постели и оказываюсь лицом к лицу с Джеральдом. Он все еще спит. Его рот безгубый, волосы взъерошены на одну сторону. В холодном дневном свете он выглядит намного старше, чем вчера. Он похож на Джеймса.
Я отшатываюсь назад, внезапно вздрогнув от отвращения. Наполовину выпрыгнув из кровати, я хватаю халат и спешно выбегаю из комнаты. Я все еще застегиваю шелковый пояс на талии, когда натыкаюсь на кухню.
Я замираю на месте. Яков сидит у кухонного острова. В одной руке у него книга "Грешный негодяй", в другой — чашка черного кофе. Он смотрит на меня и поднимает бровь. Я задерживаю дыхание, готовая сражаться с ним до смерти, если он скажет что-нибудь — хоть что-нибудь — о…
— Ты в порядке?
Его слова выбивают из меня всю агрессию и оборону. Я вздыхаю и опускаюсь на табурет, опустив лицо в ладони.
— Я не знаю, как от него избавиться. Как вежливо попросить мужчину…
Яков уходит прежде, чем я успеваю закончить фразу. Он направляется прямо в мою спальню, прихватив пиджак Джеральда со спинки кресла, где мы вчера целовались. Широко раскрыв глаза, я наблюдаю из коридора, как он поднимает Джеральда за плечо и запихивает его одежду в сундук.
— Пора идти, приятель.
— Что… подожди минутку, Захара, дорогая, должен ли я…
— Да, — говорит Яков, как будто Джеральд только что спросил его о чем-то. Затем он поднимает Джеральда за руки, как манекен, и несет его к входной двери. Он распахивает ее и проталкивает Джеральда внутрь, его одежда все еще свернута в руках.
— Не возвращайся сюда. В следующий раз, когда я тебя увижу, я отрежу тебе член.
Рот Джеральда открывается в визге ужаса, но Яков уже закрыл входную дверь. Он окончательно захлопывает замок и поворачивается ко мне. Он не произносит ни слова. Он проходит мимо меня, обратно на кухню, к своему табурету, к своей проклятой книге и черному кофе.
Я следую за ним. Мне жарко от непонятной смеси гнева, раздражения, облегчения и еще десятка вещей, в которых я не признаюсь под страхом смерти.
— Ты не должен был быть таким грубым.
— Он ушел. Разве не этого ты хотела?
— Я не хотела выгонять его полуголым
на порог своего дома.Яков поднимает бровь. — Хочешь пригласить его обратно?
— Не в этом дело.
— А в чем тогда смысл?
— В том, что ты не можешь — что он был моим гостем, и что ты мог бы проявить немного больше уважения — не каждый парень, с которым я встречаюсь, должен быть каким-то хищным извращенцем, который…
— Хищный извращенец, — повторил Яков, скривив губы, и это была бы улыбка, если бы его глаза не были такими темными и пустыми. — Это ты сказала, а не я.
Я разражаюсь злобным смехом, лишенным всякого развлечения. — Ты считаешь всех, кто подходит ко мне, извращенцами, Яков.
Я скрещиваю руки и сужаю глаза. — Зависть так уродливо красит тебя.
Настала его очередь смеяться. — Почему я должен ревновать мужчину, который даже не смог заставить тебя кончить?
На мгновение я слишком ошеломлена, чтобы что-то сказать. Я смотрю на него с открытым ртом. Он не выглядит ни триумфатором, ни насмешником. Он выглядит искренне забавным, как будто моя ночь с Джеральдом — это шутка.
— Я кончила, — наконец говорю я, и моя грудь вздымается, когда внутри меня разгорается пламя гнева.
— Ха-нет.
Яков осушает свою чашку, берет в одну руку свою дурацкую книгу и останавливается прямо передо мной, направляясь к выходу. Он ловит мой подбородок в свои пальцы, всегда такие нежные для такого большого и грубого мужчины. От него пахнет сигаретами, мылом и кофе. Он наклоняет мою голову назад, чтобы я посмотрела на него.
— Нет, Захара. Ты притворялась. — Его голос низкий и лишенный каких-либо эмоций. Но его глаза, вся эта кипящая тьма, похожи на двух змей из моих снов, двух змей из его груди, обвившихся вокруг меня в неизбежной хватке. — Тебе стоит попробовать трахнуть кого-то, кто знает разницу.
В ту ночь, когда я ложусь в постель после горячей ванны и лежу в колеблющемся свете единственной свечи, я даже не делаю вид, что не думаю о Якове, когда просовываю руки между ног.
Я делаю все наоборот. Я читаю в голове литанию ненависти. Все, что я в нем ненавижу, перечисляю по пунктам. Его мертвые черные глаза, его печальный рот, его дурацкая стрижка, все эти растрепанные волосы. Его черная кожаная куртка и боевые ботинки с голенищами, его мотоцикл-смертоносец. Его нелепый рост, его татуировки, его синяки и порезы, его костяшки пальцев.
Напоминание себе обо всем, что я в нем ненавижу, успокаивает, и мне становится легче, когда пульс между ног учащается. Я закрываю глаза и думаю о Якове, о дожде, стекающем по резной долине его щек, по челюсти и по татуированной шее. Яков в темной комнате, у моих ног, снимает с меня туфли, проводя своими большими пальцами по моей ноге.
Я выгибаю спину и провожу пальцами по животу, мышцы подрагивают под кончиками пальцев. Как Яков будет трахать меня, если позволит себе это? Будет ли он нежным, каким бывает, когда заботится обо мне, или грубым, каким бывает, когда жажда крови настигает его и он становится больше волком, чем человеком?