Волки взвоют. Лисичка из убойного отдела

Ад, кажется, мрачнеет еще сильнее. Причем, мы с мамой явственно это видим, и я понимаю, что она делает.

– Прям питает? Раскаивается? Готов умолять о прощении?

– Говорит, что готов на все, чтобы ты передумала.

Я хмыкаю, глядя на лиса и даже улыбаюсь.

– Ну пусть пробует.

В палате на несколько долгих секунд устанавливается тишина, в которой мама усмехается и возвращает все внимание мне. Ревность офицера ей нравится, но она тактично молчит об этом.

– Может, спровадишь этого посетителя?

– Боюсь, мне это не по зубам, – отвечаю с улыбкой.

– Закончили? – спрашивает лис мрачно. – Если да, то я бы хотел поговорить с вами Лейсан.

Мама недовольно поднимается с моей кровати и следует за волчарой в коридор. О чем они говорят, я не знаю, но когда Лейсан Шияро возвращается в палату, я понимаю, что настроения у нее нет от слова “убивать”.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– Ничего, – фыркает мама, – если не считать глобальный армагедец, который устроил твой суженый.

Я так теряюсь от этой реплики, что даже не сразу соображаю, что больше меня поражает: что волчара устроил армагедец, или что она назвала его моим суженым?

80

– Что ты так смотришь на меня? – улыбается она. – Между вами вставать страшно, так напряжение чувствуется.

Нет, это явно не то, что она имеет ввиду, но я не задаю вопросов. Знаю, что все равно не ответит.

– Рассказывай, что произошло. Как ты отключилась, – потребовала она.

Я облизываю сухие губы и тяну ладонь, которую она тут же крепко сжимает в своей руке.

– Я вспомнила. Тот блок памяти, который мы старались не трогать. Он вскрылся.

Мамино лицо становится тревожным, а я вдруг понимаю, сколько ей самой пришлось пережить после смерти отца, чтобы сохранить свою единственную дочь в трезвом уме и без психотравм.

Крепче сжимаю ее руку, открываю рот, но слова не идут. Зато к глазам подступают слезы. Опять.

– Ш–ш-ш, Лис. Не плачь.

Но она и сама едва не ревет. Глаза краснеют и набираются влагой, но она держится. Ради меня держится. И так всю мою жизнь?

Страшно представить, как она переживала эту боль в одиночестве.

– Я с одной стороны, понимаю, – говорю тихо, – но с другой, ты должна была поделиться, чтобы не нести этот груз одной. И тем более пугать меня, что если я вспомню, то это меня разрушит.

– Не разрушило? – с горькой усмешкой спрашивает мама.

А вдруг кусаю верхнюю губу, пытаясь сдержаться. Но горячие слезы все равно скатываются по щекам, лучше любых слов говоря, что я сейчас чувствую.

Мы несколько долгих минут приходим в себя, оказывая друг другу молчаливую поддержку. И я все больше понимаю, как ей было сложно воспитывать меня в таких условиях и маневрировать информацией о том, что папу убили.

– Что произошло тогда? – спрашиваю, наконец справившись со слезами. – Почему наемные волки пытались убить белого лиса?

Мама шмыгнула носом и выпрямилась, беря себя в руки. Потерла костяшки пальцев и села на мою постель.

– У клана северных лис задолго до этого начались проблемы. Волки пытались замять конфликт… – она вдруг нахмурилась и посмотрела на меня. – Вам ничего про северных лис в школе не рассказывали, да?

Я мотаю головой, подтверждая ее догадку. Она вздохнула и чуть прикрыла глаза.

– Волки ненавидят лис. Особенно белых. Мы, вроде, привыкли уже. Уживаться как-то начали, когда северных истребили, но этого все равно недостаточно, чтобы смешаться, – она посмотрела на меня. – Клан северных лис всегда стоял во главе общины оборотней. Так сложилось, что в них гораздо больше силы, чем в волках, и больше аналитического ума, чем в рыжих лисах.

– И это был повод, чтобы их всех убить?

Мама усмехается и снова берет меня за руку.

– Нет, конечно. Это из-за них началась война с халацевтами.

Я нахмурилась, вспоминая, как Адиссил привел меня с ними на встречу. Тут явно что-то не сходилось, но я не понимала пока, что именно.

– Они пытались удержать власть. Им нужна была противоборствующая сила, которая всех объединит, и они ее нашли. Когда волки узнали, они разгневались и устроили, буквально, охоту. Клан разорили, всех убили, а кого не убили еще очень долго преследовали.

Вспоминаю бледное лицо подростка и хмурюсь сильнее.

Там были наемники. Я точно знаю, что они, ведь лицо волка из подвала я не могу перепутать. Он едва меня не убил в детстве и взял в плен сейчас.

– Адиссила не смогли убить из-за тебя, Лис, – я вскидываю голову и смотрю в глаза матери.

Я не говорила, что Ад и есть тот самый лис, за которым я погналась в детстве!

81

– Ты что-то не договариваешь, – хмурюсь я, – и не договариваешь очень много важного.

Она поджимает губы, отводит взгляд в сторону и выдыхает:

– Все дело в том, что у белых лис есть одна особенность, связанная с парой. У нас, рыжих, такого нет. Да и вообще это больше на легенду похоже, и не у каждой белой лисы встречается, – начинает она тараторить, но заглянув в мои глаза тут же осекается, – они не сами выбирают себе партнера для жизни.

Я медленно моргаю, пытаясь осмыслить эти слова. Выходит плохо.

Перед глазами несутся воспоминания, запахи, взгляды Адиссила. В груди становится тесно и… страшно? Я с самой первой встречи чувствую что-то особенное к волчаре, но наученная подавлять собственные реакции, успешно справлялась.

– И что это значит?

– Это значит, Лис, что он твоя пара, – произносит мама то ли с сожалением, то ли с сочувствием. – С той первой встречи в детстве. Мы хоть и заблокировали твою память, но привязка осталась. Именно поэтому я никогда не верила в твои отношения с Харпером. Он односторонне их имитировал, а ты просто позволяла ему это делать.

Я кусаю губу, вспоминая, что на самом деле не чувствовала к Харперу даже толики того, что испытываю в присутствии Адиссила. Когда он рядом и бесит меня, мне кажется, что я взорвусь от эмоций. А с Харпером было ровно. Ровно до самого выпускного, когда я встретилась с белым лисом.

Нет, быль от предательства рыжего ублюдка была. Была, конечно, но… она была глухой. В ней было больше злости от обиды, что мне врали о высоких чувствах. Наверное, предай меня Яшка, мне было бы в тысячу раз больнее.