Волки

Кругом захохотали. Смеялся и Славушка.

– Кока! Здорово?
– спрашивала шпана.

– Чорт, плашкет. Специально.

– Ладно!
– тихо проворчал Кока.

Ломтев, щурясь от дыма, равнодушно смотрел на эту сцену.

– Плашкет! Ты хорошенько!
– рявкнул откуда-то Калуга.
– Заплюй ему глаза, чтоб он, сволочь, другой раз не нанимался.

– Эх, мать честная! Денег нет!
– потирал руки Яшка-Младенец.
– Я бы харкнул по-настоящему.

Славушка поднял на него румяное, смеющееся лицо:

– Плюй за мой счет! Позволяю!

Младенец почесал затылок.

– Разрешаешь? Вот спасибо-то!

Кока хотел запротестовать, замямлил что-то, но Славушка прикрикнул:

– Замест меня, ведь! Тебе что за дело? Кому хочу, тому и дозволю: твое дело харю подставлять.

Младенец шмаргнул носом, откашлялся, с хрипом харкнул.

– Убьешь, чорт!
– загоготала шпана.

– Ну и глотка!

Младенец протянул Славушке руку:

– Спасибо, голубок!

Кока поднялся. Мигал заплеванными глазами, пошел к Мельникову.

– Смотри, не утирайсь! Денег не получишь!
– предупредил Славушка.

– Я за ним погляжу, чтобы не обтирался!
– предложил свои услуги Младенец.

Славушка заказал чаю.

Ломтев дал царь-бабе рублевку, важно сказав:

– Это, хозяюшка, вам за беспокойство.

Царь-баба ласково закивала головою:

– Помилуйте, господин Ломтев! От вас никакого беспокойства. Тверезый вы завсегда и не шумите.

Ломтев обрезал кончик сигары.

– Я это касаемо мальчика. Все-таки знаете, неудобно. Он шалун такой.

– Ничего. Пущай поиграет. Красавчик он какой у вас! Здоровенький. Огурчик.

Царь-баба заколыхалась, поплыла за стойку.

– Ну, ты, огурчик, доволен?
– спросил Ломтев Славушку.

Мальчуган подошел к нему и поцеловал ему лоб. Ломтев погладил его по круглой щеке:

– Пей чай и пойдем!

А Мельников в это время уже придумал номер: предложил Коке схлестнуться раз-на-раз с Младенцем.

– Кто устоит на ногах, тому полтора целковых. А кто свалится - рюмка водки.

– А если оба устоят - пополам?
– осведомился Кока.

– Ежели ты устоишь - трешку даже дам!
– сказал Мельников.

Младенец чуть не убил Коку. Так хлестанул - у того кровь из ушей. Минут десять лежал без движения. Думали - покойник.

Очухался потом. Дрожа, выпил рюмку водки и ушел окровавленный.

Славушка радовался.

– Отработался, Кока? Здорово!

А по уходе Коки составилось пари: кто съест сотню картошек с маслом.

Взялись Младенец и Щенок.

Оба обжоры, только от разных причин: Младенец от здоровья, а Щенок от вечного недоедания.

Премия была заманчивая: пять рублей.

Перед каждым поставили по котелку с картошкою.

Младенец уписывает да краснеет, а Щенок еле дышит.

Силы неравные. Яшка настоящий бегемот из зоологического, а Костька-Щенок - щенок и есть.

Яшка все посмеивался:

– Гони, Антон Иваныч, пятитку. Скоро съем все. А ему не выдержать. Кишка тонка.

И все макает в масло. В рот картошку за картошкою.

Руки красные, толстые в масле.

И лицо потное, блестящее - масленое тоже. Течет, стекает масло по рукам. Отирает руки о белобрысую голову.

Весь как масло: жирный, здоровый.

Противен он Ваньке, невыносимо.

И жалко отца.

Отец торопится, ест. А уж видно, тяжело. Глаза - растерянные, усталые.

А тот жирный, масленый, поддразнивает:

– Смотри, сдохнешь. Отвечать придется.

Хохочут зрители. Подтрунивают над Щенком:

– Брось, Костька! Сойди.

А Мельников резко, пьяно, точно с цепи срываясь:

– Щенок! не подгадь! Десятку плачу! С роздыхом жри, не торопись. Оба сожрете - обем по десятке! Во!..

Выбрасывает кредитки на стол.

Костька начинает "с роздыхом". Встает, прохаживается, едва волоча ноги и выставив отяжелевший живот.

– Ладно! Успеем! Над нами не каплет!
– кривится в жалкую улыбку лицо.

Бледное, с синевой под глазами.

А Младенец ворот расстегнул. Отерся рукавом. И все ест.

– Садись, Костька! Мне скучно одному!
– смеется.

А сам все в рот картошку за картошкою. Балагурит:

– Эта пища, что воздух. Сколько не жри - не сыт.

Хлопает рукою по круглому большому животу:

– Га-а! Пустяки - барабан.

Противен Ваньке Младенец. Жирный, большой как животное.

И тут же в роде его веселый румяный Славушка восторженно хохочет, на месте не стоит, переминается от нетерпения, опершись розовыми кулаками в широкие бока.

И он тоже противен.

И жалко отца. Бледный, вздрагивающей рукой шарит в котелке, с отвращением смотрит на картошку. Вяло жует, едва двигая челюстями.

– Дрейфишь, а?
– спрашивает Младенец насмешливо. Эх ты, герой с дырой! Где ж тебе со мною браться, мелочь? Я и тебя проглочу не подавлюсь.

Глупо смеется. Блестят масленые щеки, вздрагивает от смеха мясистый загривок.

– Сичас, братцы, щенок сдохнет! Мы из него колбасу сделаем!

Кругом тихо.

Только Славушка, упершись в широкие бока, задрав румяное толстощекое лицо, звонко смеется, блестя светлыми зубами:

– Яшка-а! Меня колбасой угостишь, а? Ха-ха! слышь, Яшка! Я колбасу уважаю!
– Захлебывается от смеха.

И больно и страшно Ваньке от Славушкиного веселья.

И еще страшнее, что отец так медленно, точно во сне жует.

Вспоминается умирающая лошадь.

Тычут ей в рот траву.

Слабыми губами берет траву. Так на губах и мнется она. Так и остается около губ трава.

Вспоминает умирающую лошадь Ванька, - дрожа подходит к отцу. Дергает за рукав:

– Папка! Не надо больше!