Волки

Заснули на полу, рядом, неистово храпя.

– Слабые ребятишки. Еще время детское, а уж все свалились!
– сказал Славушка.

Подумал, засмеялся чему-то.

Уселся в головах у спящих.

– Ты чего, Славушка?
– с беспокойством спросил Ванька.

– Шш!..
– пригрозил тот.

Наклонился над Минькою. Прислушался. Тихонько пошарил возле Миньки.

– Погаси свет!
– шепнул Ваньке.

– Славушка, ты чего?

– Погаси, говорят!
– зашептал Славушка и погрозил кулаком.

Ванька привернул огонь в лампе.

На полу кто-то забормотал, зашевелился.

Славушка бесшумно отполз.

Опять, на корточках, подсел.

Потом на цыпочках вышел из комнаты.

Ванька все сидел с полупогашенной лампой. Ждал, что проснется кто-нибудь.

"Ошманал", - догадался.

Славушка тихо пришел.

– Спать давай! Разуй!

Улеглись оба на кушетке.

– Ты смотри, не треплись ничего, а то во!

Славушка поднес к Ванькиному носу кулак.

– А чего я буду трепаться?

– То-то, смотри!

Славушка сердито повернулся спиною.

– Чеши спину!
– приказал угрюмо.
– Покудова не засну, будешь чесать.

Ваньку охватила тоска. Хотелось спать, голова кружилась от пьяного воздуха. Было душно от широкой горячей славушкиной спины.

Утром проснувшиеся бузили.

У Миньки-Зуба пропали деньги.

Ломтев, сердитый с похмелья, кричал:

– У меня в доме? Ты с ума сошел? Пропил, подлец! Проиграл.

Минька что-то тихо говорил.

Ванька боялся, что будут бить. Почему-то так казалось.

Но все обошлось благополучно.

– Плашкеты не возьмут, - сказал Ломтев уверенно.
– Моему не надо, а этот еще не кумекает.

– -------------

С лишним год прожил Ванька у Ломтева.

Костя приучил его к работе.

Брал с собою и оставлял "на стреме".

Сначала Ванька боялся, а потом привык. Просто: Костя в квартире "работает", а ему только сидеть на лестнице, на окне. А если "стрема" идет кто-нибудь - позвонить три раза.

Из "заработка" Костя добросовестно откладывал часть на Ванькино имя.

– Сядешь если - пригодится. Хотя и в колонию только угадаешь - не дальше, но и в колонии деньги нужны. Без сучки сидеть - могила.

Славушка за год еще больше разросся и раздобрел. Здоровее стал Яшки-Младенца. Но подурнел, огрубел очень. Усы стали пробиваться. На вид вполне можно дать двадцать лет.

Кости не боится, не уважает.

Ведет себя с ним нагло.

И со всеми также.

Силою хвастает. Дразнит всех.

– Мелочь!
– иначе никого не зовет.

Озорничает больше, несмотря на то, что старше стал.

Костины гости как перепьются, Славушка их разыгрывать принимается. Того за шею ухватит, другому руки выкручивает - силу показывает.

Особенно достается Балабе-Игнатке. Больной тот, припадочный. Как расскипидарится - сейчас с ним припадок.

Славушка его всегда до припадка доводит.

Игнашка воды холодной боится.

Славушка начинает на него водой прыскать.

Орет, визжит Игнатка, будто его бьют. Рассердится, драться лезет. А Славушка его все - водой.

Загонит в угол, скрутит беднягу в три погибели и воду - за воротник.

Тут Игнатка на пол. И забьется.

А Славушка рад. Удивляется!

– Вона что выделывает, а? Чисто таракан на плите на горячей.

Мучитель Славушка!

Коку Львова на тот свет отправил озорством тоже.

Кока был с похмелья, с лютого. Встретился на беду со Славушкою, в Екатерингофе. И на похмелку попросил.

А тот и придумал:

– Вези меня домой на себе.

Кока стал отнекиваться:

– Лучше другое что. Не могу. Тяжелый ты очень.

– Пять пудов, вчерась вешался. Не так, чтобы чижолый, а все же. Ну, не хочешь, не вези.

И пошел. Догнал его Кока.

– Валяй, садись! Один чорт!

Шагов двадцать сделал, что мышь стал мокрый!

– С похмелья тяжело. Боюсь - умру!

– Как хочешь тогда. Прощай.

Повез Кока. И верно - умер. Половины парка Екатерингофского не протащил.

Славушка пришел домой и рассказывает:

– Коку "Митькою звали"! Калева задал - подох!

Не верили сначала. После оказалось верно.

– Экий ты, Славка, зверь! Не мог чего другого придумать!
– укорял Ломтев.

– Иттить не хотелось, а извозчиков нету, - спокойно говорил Славушка.
– Да и не знал я, что он подохнет. Такой уж чахлый.

– Так ты его и бросил?

– А что же мне его солить, что ли?

А спустя несколько времени разошелся Славушка с Костею.

Прежний его содержатель, Кулясов, с поселения бежал, на куклима жил. К нему и ушел Славушка.

Пришел как-то вечером, объявил:

– Счастливо оставаться, Константин Мироныч.

– Куда?
– встрепенулся Ломтев.

– На новую фатеру, - улыбнулся Славушка.

Фуражку на нос, ногу на ногу, посвистывает.

Ломтев сигару закуривает. Спичка запрыгала.

– К Андрияшке?
– тихо, сквозь зубы.

– К ему, - кивнул Славушка.

– Тэ-эк.

Ломтев прищурился от дыма.

– К первому мужу, значит?

Улыбнулся нехорошо.

А Славушка ответил спокойно:

– К человеку к хорошему.

– А я, стало-быть, плохой? Тэк-с. Кормил, поил, одевал и обувал.

– И спал - добавь, - перебил Славушка.

– Спал не задарма, - повысил голос Ломтев.
– Чем ты обижен был когда? Чего хотел - имел. Деньги в сберегательной есть. Андрияшка, думаешь, озолотит тебя? Не очень-то. Мяса столько не нагуляешь, не закормит. Вона отъелся-то у меня!

– Откормил - это верно, - сказал Славушка.
– Чтобы спать самому мягче, откормил за это.

Подал руку Ломтеву: