Волны бьются о скалы

– Заткнись!
– раздраженно рычит Олег, сжимая и разжимая кулаки, засунутые в карманы джинсов.
– Куда ты уйдешь, кому ты нужна? Дрянь чертова! Как же ты меня достала, как ты меня заела уже за десять лет, тварь! С утра до ночи только и пилишь, мозг мне выносишь. Я к тебе лез? Что ты ко мне привязалась?
– его голос похож на крик обиженного ребенка, на возмущенный визг подростка.
– Уходи, давай, вперед, а дочь кинь к чертям. Я же, по-твоему, не умею заботиться, так что ли? Ну, ты никуда не уйдешь, или ты бросишь дочку, а? Прямо здорово видеть твою обескураженную морду. Я даю ребенку надежду, я пытаюсь не дать ей сломаться, не стать такой, как мы, ты меня слышишь? Мы давно сломались, а она держится, а ты ее гнобишь своим ором с утра до вечера. Думаешь, самая умная, да? Засунь себе в зад свою гордость, я один семью не вытяну, моей зарплаты не хватит на все бинты, мази и операции! Села ко мне на шею, ребенка привесила и еще кричишь. Достала! И запомни, если я захочу тебя ударить, я это сделаю! Я тебя просто убью, мразь, ты усекла?!- Он резко придвигается к женщине, угрожающе нависая над ней. Он ее намного выше, его глаза горят бешеным огнем, он сошел с ума. Ксения невольно прогибается под ним, он чувствует ее страх и забавляется этим, и кричит еще громче. Она готова сорваться и убежать, но он ее не пускает.

– Что испугалась, шавка?
– резко спрашивает он.- Где твоя дерзость и твоя гордость? Ты же мне всю жизнь испортила, повесив себя и свое отродье на меня. Я мог уехать в город, жить нормально, ты понимаешь? Но нет, твоя мамаша потащила меня к тебе, к бревну ходячему! Прицепила кольцом и сдохла под обвалом. И концы в воду. А ты прицепила своей беременностью, ребенка мне нормального родить не смогла!
– Ксения плачет, он пригибается еще ниже и дышит перегаром ей в лицо, не давая ей отвернуться.
– Ты даже не баба, ты бревно! Ты неполноценная, родила ребенка-инвалида, такую же гусеницу полудохлую. Да я вас обеих ненавижу, вы мне, как камень на шее, поняла ты или нет?

Она бросается на него, он выламывает ее руки и швыряет на пол. Она падает, ударяется лбом об пол и затихает. Он раздраженно бьет кулаком в стену.

– Вставай, тварь, и иди к ней. Хоть ее накорми.- шипит он, чуя некоторое беспокойство. Она не шевелится.

– Ксения!
– он дотрагивается до нее ногой, как до мерзкого животного, вроде сороконожки. Она неподвижно лежит на полу, вывернув руку в неудобной позе. Олег чувствует волнение и страх. Он нагибается к ней и тормошит, как ненужную куклу.

– Ксюха, Ксюха, вставай быстрее!
– он действительно испуган, теперь его могут упечь в тюрьму за убийство, он плачет, и до дрожи противно смотреть на слезы, текущие по трехдневной щетине.
– Ты, что, притворяешься? Не дури, Ксюха, вставай!
– он толкает ее, усаживая, она валится на сторону, на виске у нее наливается синяк и оттуда течет кровь, она расцарапала себе лоб. Он слегка бьет ее ладонями по щекам, бьет сильнее. Она дергается и приходит в себя. Он скрывает радость и явное облегчение за грубостью.

– Вставай, иди отсюда. Я сам чайник себе поставлю.- говорит он, глядя на нее виноватым взглядом побитой собаки. У нее кружится и болит голова, она, пошатываясь, встает и поворачивается к двери. Он поворачивается следом, и только теперь они замечают Лику.

Лика, как покорный теленок, давно привыкла к таким сценам. Она стоит, тихо, как мышка, прижавшись к косяку двери, и держит в руке свою единственную игрушку и , одновременно, оружие - папины большие серые плоскогубцы. Акулу из своей игры, большую одинокую акулу, своего друга и защитника. Она не боится, она похожа в этот момент на тупое бессловесное животное, клячу, привыкшую к побоям и крикам. Высокий мужчина орет на женщину, а ребенок запуганно стоит в углу, не шевелясь, смирившись со своей ролью всеобщей обузы.

– Мам, пап, - тихо говорит, наконец, девочка. Говорит с трудом, кожа вокруг рта срастается, превращая рот в уродливую узкую щель.- Я вам как камень преткновения, да? Может, - она всхлипывает, но берет себя в руки. Она уже умеет это делать, скрывать свои слезы и обиды.
– может, продадите меня или отдадите? Я тогда точно мешать не буду, честно-честно.

Робкий голос замолкает. Мать испуганно вздыхает, ее руки непроизвольно тянутся к дочери.

– Дочь, - Ксения, не знает, что сказать, она уже ничего не знает. Лика к ней не подходит, жмется в углу.- Иди ко мне, ребенок, я тебя обниму. Ты не камень преткновения, даже не смей так говорить. Хочешь, мы с папой сейчас, вот сейчас соберем вещи и увезем тебя далеко-далеко отсюда, хочешь? Только не плачь, не сердись на нас.

– Лика, иди к себе, - обрывает Олег Ксению.- Маме с папой надо поговорить, не мешай.

Контакт с дочерью порван, девочка испуганно отступает в тень. Мать озлобленно смотрит на отца.

– Какого черта ты ее гонишь?

– Да ладно вам, - вдруг тонко выкрикивает девочка.- Успокойтесь. Я и так знаю, что вы все врете. Сегодня суббота, пап.

– грустно улыбается она непослушными обветренными распухшими от голода и болезни губами,- а, а мы не пошли пускать кораблики. И не пойдем, так ведь?

Она торопливо уходит к себе в комнатку, опасаясь окриков со стороны ошеломленных родителей. Они успели забыть голос своей дочери, они не думали, что покорный раб может раз в жизни взбунтоваться.

Олег мрачно смотрит на Ксению, но та слишком устала для продолжения ссоры. И слишком взвинчена.

– Я бы пошла в твой сарай и повесилась, если бы не она,- отрешенно говорит Ксения.
– Отвали от меня, ты никому не нужен. И я никому не нужна, и она.

Она быстро одевается и уходит в магазин. У нее мало денег, но на хлеб и молоко должно хватить. Все равно куда идти, лишь бы сбежать из этого дома хоть на полчаса. Он достает из кармана полупустую пачку "Максима", вытаскивает сигарету и нервно затягивается несколько раз подряд, невольно давясь дымом.

Лика сидит у себя в комнате и играет с большими плоскогубцами. Ей бежать некуда, она не может выходить из дома. В окно она видит уходящую мать. Сквозь стекло льется огненно-красный пламенеющий мартовский закат над обледенелым еще холодным морем. Он смотрит в дом и словно вспарывает себе и Лике вены раскаленным белым ножом. И застывший лед на лужах и обледенелая грязь на дороге отливают в его свете насыщенной красной медью, и холод лезет сквозь неплотно заткнутые окна.

10.

Ксении кажется, что жизнь загнала ее и ее семью в клетку. Или они сами себя туда загнали? Куда ни ткни- везде облом. Все упирается в деньги, в деньги, которых нет и неоткуда их взять. Не может она пойти унижаться в школу, не может. Село слишком маленькое, все всех знают, о ней будет судачить половина острова. И уйти от Олега она не может. Не может забрать дочь и сбежать, потому что некуда. Родительский дом завалило, уехать на Сахалин не на что. Сельчане будут рвать ей душу разговорами и глупыми назойливыми советами, а она вынуждена будет сдаться и умильно болтать, как будто ничего и не произошло, так, мелочи жизни. Не может она уйти от Олега, потому что в глухом селе баба без мужика - это нонсенс и повод для сотни разговоров на чужих кухнях.

Они загнали себя в клетку, и как в ночном кошмаре, стены клетки медленно сжимаются и давят на них пудовой тяжестью глухого безмолвного железа. Стены надвигаются на нее. На Лику, которая так доверчиво смотрит на них. На Олега с его вечным психозом. И с ее таким же психозом. Все упирается в деньги. Деньги и равнодушие. Лика знает, что никому не нужна. Они любят ее, но не могут ей это доказать. Некогда. Ксения видит, что уже много лет они с Олегом бьются головами об толстый лед, без единой надежды пробиться на поверхность. Они обречены крутиться, как белки в колесе. Деньги будут нужны всегда, все больше и больше. Болезнь Лики неизлечима, девочка будет жить у них всю свою жизнь, которая вряд ли окажется слишком длинной. Бинты и мази будут помогать все меньше, Лика просто заживо сгниет, превратится в кричащий и жалобно стонущий комок оголенных нервов, достанет всех и себя, и тоже утонет в этой пучине вязкой серой равнодушной повседневной рутины.

Будущее ясно встает перед глазами Ксении, и ничего радостного в нем нет. Это медленное угасание, погружение в болото. Олег сопьется в конце концов, она останется с ребенком и беспомощным алкоголиком на руках. Куда податься ей? Что ей делать, пока еще она, одна из них, остается в здравом уме? Она устала, она истосковалась по свободе. Она устала рваться в тот прекрасный мир из картинок и рекламы, а на деле торчать в этой дыре без надежд и перспективы, и медленно стареть и опускаться все глубже на дно. А потом она сдохнет от рака, умрет под забором, и никто о ней даже не вспомнит. Что толку обольщаться, как Олег? Что толку обвинять поголовно всех? Виновен весь их мир, но они не могут ему ответить. Виновны они сами, но это им безразлично. Они на самом деле очень похожи - два эгоиста, зацикленных на себе, на своих неудовлетворенных мечтах и желаниях, безразличных, по сути, к собственному ребенку. Их любовь к дочери беспочвенна, основана только на словах, они ничего не могут дать Лике и прекрасно осознают это. Они такие же бессловесные животные, такие же винтики и заложники своего болота, как и Лика. Они давно смирились со своим положением, покорные клячи, потерявшиеся в жизни, потерявшие в мелких заботах себя и растерявшиеся перед большой проблемой, поглотившей все остальные.