Волны бьются о скалы

Магазин в селе один, утонувший в переплетах покосившихся серых заборов и ржавой рабицы. С громким названием супермаркета. Так назван потому, что здесь на один прилавок вывалены хлеб, мясо, рыба, тесто, гарпуны, бинты, капли в нос и глаза, виагра, рыболовная сеть, крючки, пара книжек и стопка тетрадей, то, что именуют канцелярскими товарами. Пожалуй, это весь ассортимент. Траулер с Сахалина придет только на будущей неделе, так что свежего мало. Ксения берет булку серого хлеба, молоко, восемь пачек бинтов. Продукты на острове в дефиците, хлеб стоит 54 рубля булка, молоко, у которого четвертые сутки - 68 рублей. Бинты, главная цель Ксении - 40 рублей пачка. Итого 442 рубля улетело за раз. Ксения уже привыкла считать деньги, почти смирилась.

В Малокурильском без перемен. Вечное серенькое небо поздней зимы, вечный ветер в спину, скользкий лед и снег под ногами, неровная дорога, на которой так легко запнуться, бродячие собаки на помойке, темная вода в полукилометре отсюда. Бухта не замерзает, обледенели только пришвартованные у берега баркасы. И темнеет вдали громада комбината, всосавшего в себя все рабочие руки на острове. И домой идти не хочется. Там все то же самое: сырой запах в комнатах, первые двухвостки в туалете под подмокшей половой тряпкой, затхлый запах желтого холодильника с заедающей дверцей, бормотание телевизора. Куча маленьких дел. Полить цветы, ее любимые кактусы и фиалки, приготовить обед- щи из капусты. Капусты у них много, она уродилась в этом году, чулан ей завален, она гниет и воняет на весь дом. Кажется, ее будет всегда преследовать это видение: полутемная прихожая, и этот сладковато-гнилой запах капусты. И большие, напуганные в ожидании резкого оклика, глаза дочери. Такие же, как у нее самой. Ксения не может смотреть в глаза Лики, а та, завидев мать, ежится, как от удара. Маленький запуганный мышонок. Ксения не любит думать обо всем этом, ей некогда пытаться вникнуть в свои отношения с дочерью. Лучше оставить все как есть, и так забот полно. Надо только не смотреть дочке в глаза, не отвечать на ее вопросы. Не отвечать, почему на обед снова будут щи, а не ее любимая рыбная запеканка. Потому что село, в котором свой рыбокомбинат, закупает рыбу на Сахалине втридорога, а свою продает почти бесплатно. Это называется взаимовыгодный обмен, выгоднее не бывает. Не отвечать, почему Лике нельзя иметь котенка ни с голубыми, ни с какими глазами. Потому что болезнь обострится, пойдет раздражение и кожа полезет клочьями, как летом. Зимой немного легче, дочь сидит взаперти, без глотка свежего воздуха. Она такая худая и бледная, что же делать? Нужно сегодня поговорить с Олегом, пусть он возьмет ее в свой отдел. Или пусть устроит ее в консервный цех или куда там еще. Черт.

Ксения боится возвращаться домой. Так хочется все бросить и уехать на Сахалин, в нормальный город. Она открывает дверь ключом, значит, Олег не приходил домой. На обед не придет точно. Она неслышно снимает плащ, вешает его на дверь, проходит в кухню, включает свет.

– Лика, я дома, - кричит она, стараясь, чтобы голос звучал повеселее. Из спальни девочки раздаются шаги.

– Привет, мам.
– Лика медленно выходит к столу, садится на стул, подперев локтями голову и смотрит на маму. Ксения делает вид, что роется в сумке, вытаскивает хлеб и молоко, потом вытаскивает бинты. На лице ребенка отражается ужас. Ксения знает, почему. Бинты она не меняет по три дня, чтобы кожа хоть немного успела зажить. За это время марлевая ткань врастает в ребенка, как вторая кожа и отодрать ее невозможно.

– Лика, успокойся, - твердым голосом говорит Ксения.
– Я постараюсь побыстрее.

Девочка кивает и покорно протягивает руку для экзекуции. Ксения греет воду кипятильником, не очень горячо, чтобы не тревожить язвы на теле дочки. Потом наливает воду в жестяной ковш, ставит его на стол, опускает туда правую руку дочери. Ручка напрягается и дрожит, Ксения едва не плачет, но ребенку это показывать нельзя. Ребенок должен верить, что все будет хорошо - это Ксения твердит, как мантру, хотя толку нет и в помине.

Нужно подождать, пока бинт хоть немного размокнет. Ксения засекает время на часах, три минуты. Потом она осторожно начинает разматывать бинт. Лика напрягается всем телом, чувствуя, как вместе с бинтом, под ним, с тонкой бледной руки ползет кожа желтоватыми пластами, почти прозрачными и липкими. Бинт отслаивается, и вода в ковше становится нежно-розовой от крови, и в ней плавают пласты тонкой кожицы, а на руке, от локтя до кисти кожи как таковой нет, только тонюсенькая розовая пленка, а под ней трепещущая на воздухе ткань и мясо. Лику мутит, Ксению тоже. Лика молчит, только смотрит на маму, ищет поддержки. Ну почему мама всегда отводит глаза? Лика плачет, она чувствует слезы, но на щеки они не скатываются. Уже не скатываются. Лика привыкла к боли в свои восемь с половиной лет. Она привыкла терпеть, покорно, как теленок, которого тащат на бойню. Она молча ждет, когда мама развернет бинт со второй руки, точно так же. Кожу на воздухе открытой оставлять нельзя, она слишком нежная. В школе маме говорили, что для размягчения и увлажнения можно мазать кожу растительным маслом. Масло хотя бы не щипет, как мыло, его вообще не чувствуешь. Лика довольна, масло мягко стекает на рубцы и на стол. Выждав еще четыре минуты, пока масло впитается, мама начинает накладывать бинт снова. На горящее розовое мясо, на открытые раны. Их больше с каждой перевязкой, опять нужно вести Лику к врачу и унижаться, прося направление в Южно-Сахалинск на обследование. Снова надо подавать документы на присвоение инвалидности, третий год не дают, говорят, что у Лики просто дерматит из-за плохих условий проживания. Плохие условия, плохие условия, да им больше жить негде! Стоп, ребенок не должен ничего видеть. Ксения устало вздыхает.

– Давай снимем кофточку, вот так, - ласково приговаривает она, но голос слишком резок и слишком дрожит, она еще не пришла в себя после перепалки с завучем и плохо сдерживается. Лика чувствует нарастающее раздражение мамы и думает, что это из-за нее. Мать и дочь редко могут понять друг друга, но им все равно. Они привыкли и смирились.

Лика снимает синюю кофту, расстегивает пуговицы, обнажая худое тельце, обмотанное бинтами полностью, от горла до пояса. Молочно-желтые бинты, сквозь которые на плечах и спине проступает засохшая кровь. Лика не может лежать целые дни без движения, а на плечах и спине кожа тонкая. Где тонко, там и рвется. Мама берет губку, мочит ее в воде и начинает медленно водить по бинтам, чтобы они отмокали. Вода остыла, Лике холодно и щекотно, но она не улыбается, она настороженно ждет, кода мама начнет отдирать бинты. Мама хочет сделать дело быстро, она снимает бинты пластами, сразу со всей спины и живота, и бинт срывается прямо с кожей, в которую он врос. Спина девочки полосатая - белые полосы чередуются с красными и розовыми, в зависимости от того, как глубоко марля вошла в тело. На локтях, где рвется чаще всего, и на животе кожа ободралась и живая ткань тела начинает подгнивать. Лика чувствует сладковатый запах собственного гниющего тела. Ксения старается снимать здесь бинт особенно нежно, но нечаянно дергает, рука дрожит от перенапряжения, и бинт рвется вместе с кожей, оставляя длинную кровавую полосу. Лика крепится из последних сил, кусать губы ей тоже нельзя, их придется залеплять пластырем, а это еще хуже. Теперь, когда все бинты сняты, можно увидеть тело девочки - сплошную кровоточащую рану, язву, гниющую по краям, маленькие коросты, которые зудят и щипят. Ксения торопится снова наложить бинты, быстро, словно делая что-то запрещенное, почти не глядя. Лика стоит, плотно зажмурив глаза, она тоже боится на себя смотреть. Из-за этого в доме нет зеркал, раньше у Лики были истерики по поводу внешности. Теперь уже нет.

Закончив с бинтами, мама выливает воду в помойное ведро, выкидывает в мусорку остатки бинтов и с фальшивой улыбкой идет готовить обед. Лика хорошо понимает, что улыбка фальшивая, хотя мама думает, что дочь ничего не замечает. В ожидании неизбежных щей девочка возвращается к телевизору, по которому иногда показывают мультики.

4.

Отец возвращается под вечер, когда за окном холодает, и в воздухе повисают густые сапфирово-синие сумерки. Днем, когда тепло, лужи образуются прямо на льду, теперь их прихватывает иней, тонкий ледок, который громко хрустит под ботинками. Небо вечером разноцветное: желтое от заходящего солнца в самом низу, над домами, сине-розовое над деревьями, бледно-серо-синее вверху. Солнце заходит за сопку позади дома, и ее склоны сразу становятся черными. Деревья черные, а снег белый на вершине и грязно-желтый у подножия. Людей вечером мало, холодно. С океана дует сильный ветер, он несет с собой пар мелких капелек воды. Зимний туман, изморозь.

То, что папа пришел, Лика слышит сразу. Их окно не пластиковое, как в кино, сквозь него все-все слышно, и лай соседских собак и скрип тяжелых шагов по снегу. Папа ходит всегда быстро, неподвижно глядя перед собой в одну точку. И зрачки глаз у него вечно расширены, он смотрит на тебя, а вроде бы и вскользь. А мама, когда идет с Ликой в больницу, смотрит в землю, не поднимая глаз. И тащит Лику за собой, а Лика не успевает так быстро семенить короткими тонкими ножками следом, нервничает, что мама опять расстроится.

Дверь открывается и захлопывается так, что стон идет по всему дому. По полу начинает тянуть холодом, папа неплотно закрыл дверь. Папа пыхтит, пока раздевается и раскладывает на кухонном столе сумку, ставит в угол под лавку ботинки, черные, запачканные желто-серой грязью. Из дальней комнаты идет мама. Сквозь стенку Лика слышит все-все.

– Привет, - сухо говорит мама, - Ужинать будешь?

– Естественно, - отвечает папа, усаживаясь на диван перед телевизором. Диван поскрипывает, значит сейчас папа перегибается через его спинку в поисках пульта. Шарит под одеялом, пульт заклинивает и он перемотан изолентой. Так, телевизор включился, кажется, "Новости". Мама на кухне стучит ножом, режет на разделочной доске хлеб.

– Олег, тебе щи греть или так поешь?

– Так сойдет, - папа пробует переключать каналы, Лика слышит шипение, помехи. Папа снова встает, идет на кухню, чтобы притащить на диван ноутбук. Единственный компьютер в семье появился три года назад, большой, черный. Когда он загружается, его вообще не слышно, но во время работы, он мелко вибрирует и трещит. Папа говорит, проблемы с процессором. На ноутбуке Лике можно сидеть только по выходным, с вечера субботы по вечер воскресенья, потому что в это время папа лежит на диване, уткнувшись в "Вести недели".

Мама ставит тарелку с холодными щами на маленький столик перед диваном. Папа быстро ест, поглядывая на загружающийся ноутбук. Ест он без хлеба, и добавляет много соли. Солит он буквально все, если не остановить, посолит даже пряник.

– Лика где?- спрашивает он в перерыве между двумя ложками.

– В комнате, - говорит мама, садясь рядом с ним, - с обеда лежит на кровати на животе, носом в подушке и молчит. Сегодня мы делали перевязку, опять бинт в кожу врос.

– Ясно. Чай ставила?